— Они захотят узнать, зачем он тащит в свою комнату трупы и почему размахивает ружьем! — рассердилась я. — И еще они захотят узнать, почему вы сразу не вызвали полицию…

Газета понял, что говорят о нем. Он встал, вытянулся по стойке «смирно» и торжественно отдал мне честь.

— Как только я увидел ее, я знал, что ей здесь нужно, — сказал он, указав на труп.

Дедушка подскочил к нему с легкостью чемпиона по прыжкам и что-то прошептал. Газета расплылся в довольной улыбке и снова уселся.

— Дай ему сказать, что он видел, дедушка!

— Не надо — что он понимает!.. Он уверен, что это нацистская шпионка, ты же его знаешь — не понимает, голова не в порядке. Пожалуйста, помогай нам, Габи, нельзя, чтобы приехала полиция — много вопросов… Это не хорошо…

— Сожалею, гроссфатер, — я ласково погладила его по щеке. — Мертвая женщина — это дело полиции, а не охотника за нацистскими шпионами.

— Есть другое решение, Габриэла. Увезем ее отсюда в другое место — это то, что нужно, — далеко, можно к морю. Нельзя оставлять ее здесь!

— Нет, дедушка! Я к ней не притронусь! Не важно, где ее найдут, — они всё равно придут сюда. Если на листьях розмарина остался хоть один волос, они его найдут. Если она дышала воздухом твоего двора — они узнают. Это только ухудшит наше положение. Если твой друг что-то видел, пусть всё им расскажет, а если ты ее знаешь — то тебе лучше рассказать об этом мне сейчас!

Макс — мой дедушка! — закричал в ответ:

— Не видел! Что видел? Не знаю ничего! Положим ее в твою машину, выбросим в песках и пойдем спать! И — всё хорошо!

О’кей. Понятно. Не о чем говорить! Я стала пятиться к двери.

— Куда?! — Дедушка метнулся за мной, наплевав на свои восемьдесят пять лет.

— Если ты хочешь помощи, принимай ее так, как понимаю я! Я вызываю полицию!

Дедушка казался больным. Разбитым. Я знала, что он умоляет о душе своего друга, верит, что я смогу вытащить их из этого болота. Но я не могла этого сделать. Ни за что на свете не стала бы я так рисковать — это только запутало бы их и меня еще больше…

— Если ты уверен, что вы в этом не замешаны, — бояться нечего. Приедут, разберутся и уедут. Дай мне с ними поговорить — я всё объясню, и его состояние тоже. Это помощь, которую вы от меня получите. Но если ты имеешь отношение к этой женщине, всё меняется.

— Если бы здесь был твой отец, он знал бы, что делать.

Опять эти манипуляции!

— Мой отец? — удивленно подняла я брови. — Ты уверен? Да он бы мне позвонил и попросил бы помощи!

Он безнадежно закивал головой. Знал мое упрямство! Это наследственное…

Я обняла его. Обвилась руками вокруг шеи, дыша в макушку… Всю жизнь он заботился о Якобе-Газете. С того самого случая, когда он, вернувшись с Мертвого моря, нашел подвал пустым, а Якоба — помещенным в психбольницу, он впятеро усилил свою опеку. Он понял, что только он один во всем мире может защитить этого вырванного из жизни человека. Помню, как он бушевал, обнаружив, что подвал пуст, как обвинял ее — ту, которая тогда еще была моей мамой, меня, Лиора, папу, мэра города, коммунистов… А больше всех — Рут. Это она — так он сказал — она уговорила маму пожаловаться на его друга. Он ей этого так и не простил. Потом нанял адвоката и оформил опекунство над несчастным. Когда Якоб выписался, всё изменилось. И мы тоже… Папа поддался на мамины уговоры, и мы переехали в дом в Рамат а-Шароне, о котором она так мечтала. Подальше от дедушки.

Газета подозрительно смотрел на нас и повторял, что труп принадлежит ему, и он намерен выдать его французскому подполью. Плечи дедушки поникли. Он прислонился к стене. Он сдался. Я беспокоилась за него — он был печален и подавлен и тяжело дышал. Но у меня не было выбора. Я не занимаюсь трупами — это не в моей компетенции.

Позвонила в полицию. Мне сразу ответил дежурный по округу Яркон[13]. Я сказала, что хочу сообщить о неопознанном трупе. Он замолчал. Я повторила еще раз:

— Я хочу сообщить о трупе, который был обнаружен около часа назад во дворе мастерской по производству порошка и сырья для шлифовки алмазов, на территории между Тель-Авивом и Герцлией. На продолжении улицы Колокола Востока.

В воздухе повеяло чем-то торжественным. «Маленькая Габи» в центре большой драмы делает именно то, что нужно. Я вытащу дедушку из болота! Очищу его от любой грязи! Но дежурный не спешил мне на помощь.

— Простите?..

— Чего «простите»? Мы нашли труп!

— Где? — Может, он надеялся, что труп найден где-то там, в степях Индонезии, и он сможет спокойно продолжать дремать …

— В районе границы между Тель-Авивом и Герцлией, — уточнила я. — Поэтому я звоню вам, в округ Яркон. Я выбрала вас, потому что у вас, несомненно, больше опыта. Ну, сколько там трупов находят в Герцлии?..

Парень на другом конце линии, похоже, чуть не потерял сознание.

— Труп? — простонал он.

— Труп, — повторила я. — Труп женщины. Ее нашел мой дедушка с другом.

Дежурный прокашлялся и переспросил:

— Вы сказали — дедушка с другом?

— Да. Я сейчас у них во дворе. Когда вы за ней приедете?

— Чей это труп?

— Не знаю, я же сказала.

— Так что он делает в вашем дворе?

— Это вам самим придется узнать.

— В каком она состоянии?

Хватит. Есть предел любой глупости.

— Уже почти пять часов утра, — рассердилась я. — Я не собираюсь тратить время на объяснения, которых у меня нет. Если вы не едете, мы все идем спать, и завтра вы будете задавать другие вопросы! Себе…

Дедушка заметил мою агрессивность и улыбнулся. Мой деда! Я положила руку ему на плечо. Всё будет хорошо, не волнуйся. Я здесь. И, в конце концов, это же наша полиция! Наша славная еврейская полиция!

— Ждите там, мы приедем в течение получаса, — сказал ошарашенный дежурный. — И ничего не трогать, поняли?! Ничего! Любая мелочь может помешать следствию. Отойдите оттуда немедленно!

Светало. Еще немного, и мир за стенами нашего мира проснется. Огромный ястреб сидел у меня на груди, сдавливая легкие. Затруднял дыхание. Даже загорелое тело Арика стало всего лишь размытым воспоминанием. Встанет, увидит, что меня нет, соберет одежду и уйдет. Ну и пусть! Еще один уйдет… Завтра найдем замену. Незаменимых нет…

Ничто больше не казалось мне важным или обидным.

За окном виднелись кусты розмарина, раскачиваемые прохладным утренним ветром. Меня вдруг пробрала дрожь. Могу поклясться, что кто-то смотрел на меня со двора.

…Из утренней дымки вынырнула полицейская машина и с внушительным скрежетом затормозила у времянки, продолжая рассыпать вокруг синие искры мигалки. Из машины высыпали трое полицейских. Движения их были слажены как у автоматов, руки двигались в едином ритме, ноги энергично рассекали прохладный воздух. Доблестные представители закона! Один из них, сержант, приблизился к домику и остановился у двери, размеренно и сосредоточенно жуя жвачку. Двое других заинтересованно прочесывали двор. Они двигались, держа правую руку на кобуре пистолета в полной готовности к действию, как будто за каждой бочкой прятался преступник-карлик, а в каждом ящике — жуткий серийный убийца.

Я вышла во двор и приветливо помахала, демонстрируя им свое расположение ни в чем не повинного человека. Всё еще привязанный за домом Мориц беспомощно залаял.

Тот из двоих, что пониже ростом, был похож на петучини перед варкой — бледный и жесткий. Второй полицейский вышагивал по двору, по-гусиному переваливаясь. Выразительный животик раскачивался в такт его тяжелым шагам. Петучини подошел ко мне. Он смерил меня долгим взглядом, как подозреваемую, и застыл в ожидании. Я поняла — он ждет, чтобы я заговорила, и собирается сказать, что каждое мое слово может быть использовано против меня. Но я была готова к такой сцене! Я почувствовала себя актрисой, выбранной известным режиссером на главную роль в фильме. Только сценарий у полицейского был другой…