— Кто здесь Габи?

— Я.

— Понятно. — Он громко и продолжительно причмокнул. — Это вы звонили в полицию?

— Я.

Гусь враскачку приблизился к нам. Он обратился ко мне холодным и жестким тоном:

— Госпожа проживает здесь?

— Нет. Я здесь в гостях.

— Понятно. Гостья, которая вдруг обнаружила труп? — Он раскачивался вперед-назад с важностью кантора. Бородавка на его щеке покраснела. Вот оно как! При наличии трупа все под подозрением. Все до единого!

— Нет, вы не поняли. Я его внучка. Внучка моего дедушки. Это он здесь живет.

— Я понял. Вну-чка. Дедушка живет здесь, — просиял Петучини, а Гусь энергично застрочил в блокноте, как будто я сообщила им формулу разложения белка.

— Гнилое местечко выбрали для дедушки. — Петучини ткнул Гуся локтем в бок. Они обвели взглядом двор, и я догадалась, что они видят в нем рай для самых изощренных убийц.

— Может, расскажете нам об этом месте? — спросил Гусь.

— Вы не хотите увидеть женщину, которую мы нашли?

Петучини опять причмокнул — на сей раз дольше и красивее прежнего:

— Скажите, вы сами видели труп? Потому что очень часто старики выдумывают всякие истории. Знаете, сколько раз мы слышали такие рассказы, а потом оказывалось, что всё это пустая болтовня путаников, которым не хватает экшена!

— Я видела ее!

— Расскажите нам еще раз, что вы здесь делаете в такое время.

— Макс Райхенштейн — мой дедушка — позвонил и попросил приехать, чтобы помочь ему справиться с этим делом.

— Справиться с этим делом. Понятно. Что вы делали перед тем, как он позвонил?

— Это важно?!

— Позвольте мне решать, что важно. Итак?

— Какая вам разница?

— Когда речь идет об убийстве всё важно.

— Я трахалась. Что дальше?

Бородавка на щеке у Гуся сделалась фиолетовой. Он уставился на меня так, будто я только что взяла на себя ответственность за кишиневские погромы. Подумаешь! Просили ответ — получили ответ.

Петучини пришел в себя и снова стал сыпать вопросами.

— Мы вас поняли. А где дедушка?

— Там, рядом с трупом. Пожалуйста, будьте с ним помягче. Он старый. Ему нельзя волноваться.

— Одну минутку… А почему он сам не позвонил в полицию? Зачем он вызвал внучку?

— А что сделал бы ваш дедушка в подобном случае?

— Я вам задал вопрос. Ответьте.

Хорошо, хорошо. Я поняла. Они не хотят со мной дружить. И не надо!

— Моему дедушке уже восемьдесят пять лет!

— Ну и что?

— Он не знает, что делают в таких случаях. Он никогда не имел дела с полицией, и труп на его двор тоже занесло впервые. Людей боятся таких вещей!

Рослый Гусь что-то писал в блокнот. Он то и дело поднимал глаза и изучал меня. В сером утреннем свете я увидела, что его бородавка покрыта белесым пушком. Мне приходилось сдерживаться, чтобы не разглядывать ее.

— Идите за мной, — велел Петучини и направился к времянке. Третий полицейский, который всё время стоял у двери, выплюнул жвачку и сразу же заменил ее новой. Гусь шел за нами, следя, чтобы я вдруг не исчезла.

Я тихонько постучала в дверь.

— Не испугайте их, — попросила я троих полицейских. — Говорите с ними тихо.

Они понимающе кивнули.

Я опять постучала.

— Дедушка, это я. Полицейские тоже здесь.

Из комнаты послышался тихий дедушкин голос, успокаивающий Газету:

— Зай ейн гите полицай, это хорошие полицейские…

— Нельзя ли попросить их поторопиться? — рявкнул Петучини.

Дедушка Макс открыл дверь, и трое решительно настроенных полицейских ворвались в домик и тут же остановились, отброшенные волной зловония — секретным оружием Газеты.

— К этому привыкаешь, — бесстрастно сказала я. Они страдальчески смотрели на меня, закрыв лица ладонями.

Дедушка стоял у окна. Я подошла и ласково тронула его за плечо. Он был очень напряжен. Моя рука должна была сообщить ему, что он не один. Что я с ним.

— Здравствуйте, дедушка, — неожиданно мягко сказал жующий сержант.

Дедушка кивнул и буркнул что-то, что могло означать и «доброе утро», и «кому вы нужны тут». Газета вскочил, подтянул штаны, радостно отдал честь и указал на труп.

— Женщина тут. Не дышит.

Полицейские ошарашено смотрели на него. Потом все трое обернулись и вопросительно уставились на меня.

— Кто это?

— Якоб, — ответил дедушка. — Мой друг. Он человек хороший, не опасный.

Трое представителей закона понимающе кивнули и только после этого взглянули на труп женщины.

Гусь и Петучини опустились рядом с ней на колени. Сержант остался стоять, внимательно изучая нас с дедушкой, будто хотел отыскать компрометирующие приметы. Поджатые губы. Дрожащие ресницы. Нервный тик.

— Докладываю. Женский труп, — сказал Петучини, а его товарищ поспешил вынуть блокнот. — Белая женщина, возраст около пятидесяти, имеются следы насилия, очевидно, получила удар по голове, несколько глубоких царапин и ран на руках. Тело абсолютно холодное, серого цвета. Видимо, уже несколько часов мертва. Орудие убийства не найдено. Похоже, проломлен череп. Нужно вызвать криминалистов и людей из бригады по особо тяжким преступлениям.

Сержант взглянул на него и, не сказав ни слова, вышел. Слышно было, как он говорит в переговорное устройство: «Прошу подкрепления… Особо тяжкие…» — прямо сериал какой-то!

— Вы ее знаете? — спросил Петучини.

— Нет.

— Может быть, видели ее здесь когда-нибудь? — Он огорченно погладил себя по голове.

— Дедушка думает, что это одна из проституток, которые бродят здесь по ночам.

— Это легче всего, правда? — он говорил как бы сам с собой. — Если это проститутка, то всё в порядке. Кто будет обращать внимание на проститутку? Проститутка — дело не первой важности… — Тут он посмотрел на дедушку. — Это вы ее нашли?

— Не я. Мориц нашел в кустах.

— Кто такой Мориц? — оживился он, уверенный, что нашел еще одного подозреваемого.

— Наша собака. Макс и Мориц — знаете?

— Нет. И я не видел никакой собаки.

— Потому что он привязан, — подчеркнуто терпеливо объяснила я. — Вы слышали его лай.

— А кто пригласил к себе проститутку? Он? — мотнул он головой в сторону Якоба.

— Нет. Он, я и Мориц нашли ее в кустах, — сказал дедушка.

Полицейский посмотрел на меня взглядом, выражавшим: «Старик ничего не понимает». Он ждал моего подтверждения. Да уж… О человеке старше восьмидесяти думают, что он говорит одни глупости.

— Спроси его, — сказала я полицейскому и тоже мотнула головой в сторону Якоба. Я хотела, чтобы они оставили дедушку в покое. Пусть лучше попробуют разговорить Газету. Я знала, что дедушка готов на всё, чтобы защитить своего подопечного — лгать, ругаться, кричать.

Тот, что жевал, вернулся с желтой полиэтиленовой лентой в руках.

— Выйдите, пожалуйста! — И он начал опоясывать времянку лентой.

— Больше сюда не входить, — приказал он, — пока мы не снимем эту ленту. Ясно?

Газета как загипнотизированный смотрел на желтую ленту.

— Вам тоже ясно? — спросил сержант. Газета взмахнул своим игрушечным ружьем, будто собирался выстрелить, отдал честь и поставил его на землю. Примерный солдат!..

— Вы не слышите? Отойдите, вам говорят! — Он толкнул Якоба, и ружье с глухим стуком упало на землю. Отталкивая Якоба подальше от домика, полицейский наступил на ружье.

Газета посмотрел на растоптанное ружье, потом на дедушку и вдруг повернулся к полицейскому, сжимая кулаки. Трое полицейских с откровенной насмешкой взирали на этого тщедушного человечка.

— Скажите ему, пусть успокоится, — потребовал сержант. — Иначе нам придется задержать его как мешающего работе полиции, а он и так уже замешан в деле с этим трупом…

— Хватит, хватит, либе Якоб[14], — дедушка обхватил его руками и повел за собой. Газета послушно, как ребенок, пошел за ним и громко запел: «Вас махт дер Меир, ди клайне Меир…» — он всегда пел эту дурацкую народную песенку, когда волновался.