— Это мы еще посмотрим! — сказал дедушка, бросая Морицу солидный кружок суши.

— Но что более всего меня беспокоит, дедушка, — сказала я, серьезно и проницательно глядя на него, — что не дает мне покоя — это те тайны, которые ты от меня скрываешь. Я мечусь, как дура, не зная, как выпутаться из этой истории, а ты, как мне кажется, знаешь гораздо больше, чем мне рассказываешь!

Он молча смотрел на меня. Прошло несколько долгих минут, и он спросил:

— Ты говорила с папой?

Я кивнула.

— А с ней?

Теперь настала моя очередь не отвечать. Его голубые глаза пытались прочесть, что скрывается за моим молчанием.

— Послушай, Габиле! Сейчас нам важно найти Якоба, — сказал он, с трудом вставая.

Черный «мерседес» терпеливо ждал около дома. Я бросила на него испуганный взгляд. Дедушка ничего не заметил. А я решила пока ему ничего не говорить. Хватит того, что его внучка насмерть перепугана. К тому же до истечения срока их ультиматума оставалось еще несколько часов.

Дедушка погладил поцарапанный бок «форда» и уселся в него. Я завела машину и выехала из квартала.

— Куда? — спросила я его, подъезжая к перекрестку. — В Тель-Авив или в Герцлию?

— В Тель-Авив! — скомандовал Макс.

— Ты думаешь, что он…

— Не говорим! Кто-то может слушать, зайн штил[41], — сказал дедушка внимательно глядя в боковое зеркало. — Поезжай быстрее и постарайся отделаться от хвоста.

— Ты знаешь, кто они?

— Не знаю, но догадываюсь, что у них на уме. Им нужны мои формулы.

— Ну, хватит, деда! Это мы уже проходили. Никакие формулы и никакие порошки их не интересуют. Они ищут картину. Картину Пауля Зуциуса с тремя девушками, одна из которых, если я не ошибаюсь, — твоя тетя, фройляйн Эстер Кеслер…

— Ты с ума сошла!

— Я — нет! Она — связующая нить между нами и этой картиной.

— Она была шалунья, эта Эстер… — улыбнулся он. — Я помню, была тайна… Перешептывания…

Габи!

Что?

Не спугни, кажется, мы близки к разгадке…

Дедушка Макс смотрел на черное шоссе.

— У нас в семье поговаривали о большом скандале. О чем-то, что она натворила… Может быть, о романе с каким-то сумасшедшим художником. Из-за этого мой дед отправил ее в закрытую школу для девочек возле Берлина.

— Ты мне никогда об этом не рассказывал.

— Это просто старые воспоминания… Меня тогда уже не было в Вене. Так что за точность я не ручаюсь, — сказал он и снова уставился в боковое зеркало «форда». — Самая главная и самая печальная история о моей тете Эстер — это история ее смерти, которую она, так же, как и все, нашла в лагере…

Это воспоминание заставило его умолкнуть, что дало мне возможность обдумать новую информацию. Душка не ошибся…

Я поставила машину на тротуаре у самого дома. Мы вышли. «Мерседеса» пока не было. Наверное, скоро появится. Дедушка вынул из кармана брюк смятую пачку сигарет.

— Они тебе угрожают, — заявил он, закуривая.

Я тоже закурила.

Кто-то вышел из темного подъезда. Я помнила, что ночью истекает срок ультиматума, назначенный мне бандитами. Но тот, кто вышел из подъезда, не был бандитом. Это был Шамир.

От облегчения я чуть не расцеловала его.

— Добрый вечер, — сухо сказал дедушка.

— Как поживаете, господин Райхенштейн?

— Как видите — провожу время со своей красавицей-внучкой.

— Почему вы вышли из дома, Габи? И почему ваш сотовый телефон отключен? Опять секреты?

— Прошу прощения, капитан. Мой телефон слегка халтурит, а обещанный вами полицейский не пришел…

— Он пришел, но вас не было. Вы испарились…

— Кто испарился?! Дедушке нужна была компания. Я ничего от вас не скрываю, правда, — сказала я с невинной улыбкой ангела. А про себя подумала: «Разве что, Якоба-Газету в подвале, а больше ничего».

Шамир строго на меня посмотрел.

— Давайте поднимемся в квартиру. Я хочу удостовериться, что вас не ждет там новый сюрприз.

А сюрприз, действительно, нас ждал, но не в моей квартире, а в квартире Рут.

Как только Шамир зажег свет на лестничной клетке, дверь ее квартиры открылась, и Рут, перегнувшись через перила, заверещала своим нервическим сопрано:

— Это ты, Габи?

Капитан замер от неожиданности. Я сделала ему знак не отвечать. Вот, прилипала!

— Иди сюда, милочка, — не сдавалась тетя. — Посмотри, кто тебя ждет…

Увидев за моей спиной небольшую процессию, она умолкла.

— И ты здесь, папа? — спросила она, смущенно глядя на дедушку Макса, который поднялся по разделявшим их ступенькам и остановился перед ней.

— Да, это я. Здравствуй, Рут.

— Здравствуй, папа. Ты хорошо выглядишь…

Дедушка смутился, как ребенок, которого застукали, когда он рисовал на обоях.

— Жизнь такая, — сказал он, наконец. — На себя посмотри. Серая, как я.

Он протянул ей руку. Свет на лестнице погас.

— Где тут выключатель? — раздался сердитый голос Шамира.

И вслед за ним другой мужской голос сказал:

— Здесь.

Зажегся свет. Передо мной стоял Амнон Амит собственной персоной — мой папа.

— Ну, вот она, — сказал он и обнял меня. — Габриэла здесь, — сказал он в сторону открытой двери, обращаясь к кому-то в квартире. Он был худой и загорелый, как будто всю неделю охотился на крокодилов в Гватемале.

— Папуля, — обняла я его. — Я поехала тебя навестить, но мне сказали… Почему ты мне не позвонил? Я так волновалась!.. — тут я замолчала.

Потому что на пороге стояла та, которую я когда-то называла мамой, мамочкой, мамулей. И хотя от нее веяло привычным ароматом жасмина, узнать ее было нелегко. Ее дерзкая красота поблекла. Голова была повязана зеленой шелковой косынкой. Серое лицо, высохшее тело — она выглядела намного старше своих лет.

— Вот и ты, моя Габри-Эла, — она всегда звала меня так, как будто я — это две девочки, Габи и Эла.

В глазах у меня защипало. Все заготовленные слова ушли, провалились. Я стояла перед ней, не в силах произнести ни звука.

— Поздоровайся, — прошептала тетя.

Я молчала.

— Сюзан сказала, что ты хочешь меня видеть, — хрипло сказала она.

На лестничной площадке повисла густая напряженная тишина, которую нарушила Рут, с деланной радостью сообщив, что идет готовить чай.

— Входите, входите все! И вы, капитан, тоже! — улыбнулась она Шамиру и потянула его за собой.

— Пойдем, девочка моя, — женщина прикоснулась к моей руке, вызвав вспышку боли. Отдернув руку, я вошла в квартиру. Уселась рядом с Шамиром, который сидел на диване, сохраняя аристократическое спокойствие.

Папа сел рядом со мной.

— Поговори с ней, — попросил он.

— Не сейчас, — прошептала я.

— Только сейчас!

Я молчала.

— Габи, удели ей пять минут, — прошептал он мне на ухо. — Пять минут. Не больше. Немного жалости, дочка, самую малость…

— Нет.

— Посмотри на нее, ты понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать? Ты должна это сделать! Ты должна это ей и себе.

И тут меня прорвало — злость, копившаяся годами.

— Зачем она приехала сюда? Умереть на твоих руках? Отстаньте вы от меня со своей теленовеллой! — я резко встала и вышла из комнаты. Зашла в туалет и там заперлась. Тетина туалетная комната была обильно украшена искусственными цветами. Шелковые нарциссы и лилии заполняли большую глиняную вазу, края унитаза обрамляли белые тюльпаны. От запаха духов и кремов у меня закружилась голова. Усевшись на розовый коврик, я вытащила из кармана сигареты. Если бы Рут узнала, ее бы удар хватил. Но мне было всё равно. Я закурила. Клубы дыма слегка успокоили водоворот, и я позволила головокружению унести меня отсюда…

Ладно, сказала я себе. Ей нужно пять минут? Она их получит. Я бросила окурок в унитаз. Из зеркала на меня смотрело напряженное лицо со сжатыми губами и красными от усталости глазами. Он прав, сказала я себе. Немного жалости к ней, а может, и радости…