Снова загрохотала цепь, якорь поднимали изнутри, машиной, боясь показываться на палубе. Заработали колеса, сперва медленно, потом все быстрее зашлепали плицами о воду. «Эх, черт! — мелькнуло у командира. — О лодках заранее не подумали… Пока шель да шевель, могли б запросто влезть на трубач!»
Перед Степаном из горького порохового дыма возник распаленный Петрован.
— Вот это ш-ш-шуганули… Будто метлой! — и осекся, увидев хмурые лица. — Да ч-ч-что с вами? Ведь победа, ведь б-б-бегут!
— В том и закавыка, — скупо молвил Огнивцев.
Степан перемог себя, тряхнул медной гривой, легонько похлопал комиссара по плечу.
— Ладно… Бой не первый, не последний. Еще успеется! Что ж, пустим конных? Айда, разведка, вдогон, чтоб с шумом, с брызгами! — Он уперся кулаком в бок. — Полиевт… пригни бороду!
— Я весь вниманье, командир.
— Доски есть?
— Зачем?
— Как зачем? На гробы, само собой. Утопленникам.
Полиевт задохнулся от смеха, замахал руками.
— Е-е-есть! Припасли заблаговременно.
Васька принес гармонь из обоза, его тесно обступили, потребовали сыграть что-нибудь развеселое.
Седые заводчане поднимали на смех стонущего Кузьму, раненного в неположенное место. «Давеча втолковывали тебе: рой глубже. Не допер, что к чему, вот и поплатился. Ну-ка, снимай штаны!» Кто-то, не в меру горячий, прикидывал вслух, во сколько ден добежим до губернии.
— Туда — не знаю, а в Лучихе постоим недельку, если Белоголовый снова не сунется! — рассудительно сказал Тер-Загниборода.
Степан Брагин влез пятерней в спутанную гриву, задумался. Правильно варит котелок у начпрода. С Иркутском да Омском еще повозимся, зверь силен… Что ж, для того и вспухли громадой. Не к теще на блины собрались, на бои свирепые, и такие вот легкие, с одним-единственным подранком Кузьмой, будут выпадать, ой, не часто!
И оглянулся, свел брови: что за непорядок? К ним спешили женщины с развевающимися на ветру волосами. Высокая старуха бежала впереди всех, чуть ли не басом кричала:
— Девоньки, быстрей! Не зевай, хватай! — Она сослепу наскочила на черемховских солдат, цепкими руками перебрала всех до единого. — Не тот… не тот… не тот… Где ж мой-то банбардир милый?
— Ау-у-у, Семеновна! — из кустов, где пушка, улыбался тоненький, с седой бородкой, дед Пантелей. Старуха вскачь понеслась к нему. И новые крики:
— Иван, ты где? Фома! — и особенно пронзительное, режущее слух: — Петенька, родной!
Петрован дрогнул обдрипанными коленками, присел.
— Акулька, з-з-зараза!
Жена, маленькая, верткая, прильнула к нему, зацеловала в лоб, в волосы, в колючий подбородок, зашептала на все взгорье: «Петенька, вот он — лес… Пойдем!» Дорогу ей преградил взъерошенный брат, Васька Малецков.
— А о Брагине, командире, забыла? Он те взгреет, милая сестрица, будешь помнить!
Она кулак ему под нос, топнула чирком:
— Брат, уйди-и-и… Сотру в порошок!
Петрован сделал знак, мол, пустые хлопоты, не сговоришься, а сам еле-еле сдерживал радость. На лице обычно спокойного Васьки заиграла судорога. Плюнул под ноги, пошел искать Степана. Брагин прислонился к стволу, мечтательно смотрел в глубокое, сизыми разводами, небо.
— Думаешь? Звездочки считаешь? — спросил Васька и ткнул пальцем в сторону баб, окруживших партизан. — А это видел?
— Ну и че?
— Рота гибнет к чертовой бабушке… Не отбиться от окаянных, спятили вконец!
Брагин помолчал, потом спросил:
— Запамятовал, когда мы в тайгу-то ушли?
— К чему вопрос, не понимаю… Ну, прошлой осенью, если угодно.
— А ведь много воды утекло, как думаешь? Мой тебе совет — не путайся под ногами, сосунок еще в таких делах… Они, бабы, тоже хлебнули горького вдосталь! — Он расправил плечи, громко сказал: — Эй, Тер-Загниборода, навешивай котлы. И мяса, мяса побольше, заслужил народ по всем статьям.
Кто-то тихим голосом окликнул Брагина. Он повел чубом, оторопел, ухватился за ствол сосны. Стеша, Стешенька… Худая, с глубоко запавшими глазами, в стареньком ситцевом платье, шла она к нему, а рядом, под рукой, жался мальчонка лет семи-восьми.
Она заговорила первая:
— К вам, с племянником… Принимайте в отряд. Медсестрой, стряпкой, солдатом, кем угодно.
— Ты что же… и дом бросила?
— Нету дома, спалили по зарековской указке. Ну, а я с его крестовым разделалась вчера… Принимай, больше нам некуда и не к кому податься!
«Она и не она!» С замиранием сердца он ждал: вот-вот она спросит о Федоте Малецкове или сама скажет, где он теперь и что с ним. Но Стеша молчала, плотно спаяв губы, и это было страшнее всего.
Глава тринадцатая
1
Красные дивизии лавиной пересекли Тобол, упорно, шаг за шагом, прогрызали многослойную оборону колчаковских войск. Давно ли были уральские Очер, Оса, Тагил, Ирбитский завод, Салда. И вот запестрели не менее звучные названия городов: Тобольск, Ялуторовск, Ишим…
Игнат постоял над «зеленкой» — рисованной от руки картой-трехверсткой. Минуло время, когда он брал на зубки Петра Петровича: дескать, к чему художество, для какого беса? Теперь он и сам нет-нет да и орудовал остро наточенными цветными карандашами… Он бережно свернул карту, спрятал ее в туго набитый планшет, осмотрелся вокруг. Командир бригады Калмыков с Макаркой резались в шашки, — оба страстные любители.
— Протри очи, куда тебя понесло?
— Дамка, Михаил Васильевич, гуляет вдоль и поперек!
— Ну-ну, долго не нагуляет… Получай! — и трети пешек на Макаркиной половине как не бывало.
— Неправильно! — запротестовал Макар, но подумал и согласился. — Ладно, ваша взяла. Начнем сызнова?
— Работай, милок, работай!
Начштаба Петр Петрович, маленький, жилистый, с седыми висками, угощался самосейкой у командира комендантской роты. Перехватил взгляд Игната, улыбнулся.
— Русский человек, Сергеич, легко приноравливается ко всему. Не стало водки — появился первач, кончилась махорка — вот он, самосад!
— А на генеральских постах вполне прижились унтеры и капитаны! — ввернул Игнат.
— Вроде бы воюем, а? — спросил Петр Петрович.
Игнат посмотрел на часы-ходики, заторопился на улицу, на броский солнечный свет, пронизанный летучей паутиной. Поди, председатель полкового бюро ждет, места себе не находит.
Члены партии и сочувствующие — связисты Белорецкого полка — собрались на лужайке, за селом. Усталые, пропыленные, в потных гимнастерках… Стрелки и пушкари сделали бросок, закрепились на новых позициях, отдыхают, а связист мотайся как угорелый от села к селу, тяни и чини провод… В глазах, обращенных на комиссара, читалось явственно: не рассусоливай, с ног падаем… Да и у него времени было в обрез. Подошел, сел на травку, сказал:
— Нечего тратить слова попусту, товарищи. Откроем прием в партию. Приступай, Лаврентьич! — кивнул он председателю полкового бюро.
Связисты по очереди поднимались, говорили о себе. Вопросов было немного. Знали друг о друге все. И в памяти оживали бои на Зилиме, у Чертовой горы, за Оханском, в непролазной лесной чаще… Игнат растроганно засопел: «Крепкие идут в партию ребята, идут обдуманно, всерьез!»
Но чем озабочен председатель? Повернулся, молвил тихо:
— Есть еще один желающий. Парень трудовой, а вот начинал в крутовской компании.
— Пошел-то ведь не с ней, насколько я понимаю.
— В рейде от Белорецка. Что бы ты присоветовал, Сергеич?
— Давай-ка, брат, без подпорок. Уверен в человеке, не жмись. Кто он такой?
— Был вторым номером у Колодина.
— Не ему ль в Перми продырявило черепок?
— Во-во. И опять на ногах.
Игнат подозвал белоречанина, стал писать рекомендацию. Вывел размашистую подпись и сказал: «Спрос теперь вдвойне!»
Тот принял бумагу в обе руки, губы его шевельнулись беззвучно…
Поздравив с приемом в партию, Игнат и Кольша завернули к разведчикам. И словно сердце чуяло. Утром на сторону красных перебежал улан с долговязым пехотным унтером. Игнат сам допросил того и другого.
