2
Заночевали в прикамской деревне. Батька знал, в какой дом толкнуться: под соломенной крышей своих бед невпроворот, правь к шатровой.
Хозяин во дворе отбивал косу. Он покосился на слепца с поводырем, засопел, ни слова не сказал, снова принялся выстукивать молотком.
«Неужели завернет?» — подумал Егорка, чуть не валясь с ног от усталости.
На улице возник шум, ворота распахнулись, и во двор влетел верховой, упруго соскочил на землю. Старик, отложив косу, развел руки, пошел навстречу высокому молодцу в форменной тужурке и картузе.
— А ну, господин техник, покажись во всей красе. Хоро-о-ош! Этак недолго и в анженеры, а?
— Лиха беда начало, дядя, — ответил молодец и закричал работнику, принявшему повод: — Походи с ней, походи подольше!
Оба уселись на крыльце, и молодец достал из кармана серебряный портсигар, щелкнул крышкой перед дядиным носом. Старик заскорузлыми пальцами долго ухватывал папиросу.
— Ну, Ганька, то есть Гаврила Пантелеич, какие новости?
— Лучше не надо! — отозвался молодец, подняв левую бровь.
— А все ж таки?
— Первая и главная — генерал с полковниками пожаловал на заводы, по указу государя-императора. Стало быть, нужда в огнестрельном, и крепкая!
— Не иначе, — подтвердил хозяин и вдруг спросил ни с того ни с сего: — А что ж отец и брат не приехали? Ведь не чужие, могли б и помочь.
Племянник потупился.
— Знаю, куда ветер дует, — молвил старик. — Пятый год засел в дурацкие головы, о свободе возмечталось. Только пустое дело. Возврата к смуте не будет, не таковские времена! — Он оглянулся, слепец с поводырем по-прежнему топтались посреди двора. — Эй, странники, дуйте к стряпке, пусть покормит, а спать — в баню!
…Чуть свет хозяин пришел в баньку, поставленную на задах огорода. Неторопливо открыл дверь, сел на скамью, положив рядом краюху черного хлеба и две луковицы. Был он не таким сердитым, как вчера во дворе.
— Благодать у вас, — молвил Терентий Иванович, слегка повернув голову на свет.
— Какое… погорели позалетось! — отозвался старик. — Кому-то чужой достаток не по ндраву пришелся… Так тогда заскучал, так заскучал, глаза б ни на что не глядели. Только баня и осталась от всей усадьбы.
— А двор ладный, по воротным столбам сужу. В обхват! — одобрительно сказал Брагин.
— Все новое, с божьей помощью.
— Семейство-то большое?
— Два сына, оба выделенные. Четыре дочери замужем, самая младшенькая пока в девках, — старик скупо улыбнулся, потряс пятерней. — Недавно посчитал — двадцать семь внуков и внучек у меня. Каково?
— И племяш, поди, часто наезжает?
— Ганька-то? А чего ж ему не наведываться, если до завода всего ничего. Да и надел братов остался, две десятины. — Он поморщился, засопел. — Брат напрочь от землицы отошел, бог его прости, ну а Ганька другой закваски человеком оказался. Молод-то молод, а глаз вострый. Умница, каких не сыскать. Сызмальства копеечку берег, на пустое не тратил, и все ко мне, ко мне, телок ласковый… Теперь вот в техники вышел, почти что барином заделался, полсотни оружейников под рукой, но место, где родился, не забывает…
Только что на его губах блуждала горделивая улыбка, и вот он враз посуровел, хлопнув руками по острым коленям, отрубил: «Ну, странники божьи, отдохнули? Не обессудьте, коли не так. Мне с племяшом на покос!»
3
Второй день вагоны с винтовочными стволами ижевской выделки стояли в тупике на окраине Москвы. С неба, затянутого серой мглой, без конца сыпал дождевой бус.
Вихрастый парень, раным-рано исчезнувший куда-то, вернулся встопорщенный, злой.
— Черт бы побрал их порядки. Не выпускают на Тулу, и баста! — ругался он. — Тех, что засели в управлении дорог, без подмазки не возьмешь. Сунулся раз и другой — отшили. А потом какой-то купчина влез. Выбегает обратно, ухмыляется. «Ну и что?» — спрашиваю. «Еду, любезный!» — и руки потирает… А до казенного никому дела нет. Винтовки или стволы к ним? Экая невидаль!..
— Ты б все же объяснил им, — заметил охранник. — Тульские заводы ждать не могут, а у нас на целый полк стволов.
— Какой к бесу полк! — вскинулся парень. — Дивизию снарядить можно запросто. А ведь грянет гром, вот-вот грянет!..
— Неужто… сызнова япошки? — робко спросил Терентий Иванович.
— Те наелись досыта, ковыряют в зубах. Теперь герман разевает пасть, чтоб слопать с потрохами…
Вполуха прислушиваясь к разговору старших, Егорка с досадой посматривал в сторону вокзала, где что-то звенело и вспыхивало синеватым светом. «Прикатили и уселись как пни, — думал он. — А батьке в глазную надо!»
Вихрастый парень словно угадал его беспокойные думы.
— Рванем-ка, сибиряки, на Пресню. Хоть и далековато будет, зато дружки есть у меня в тех краях. — Он подмигнул Егорке. — Не журись, малец, топать не придется. На извозчике поедем, чин чинарем.
— А Кремль увидим? — вырвалось у Егорки.
— Смотреть так смотреть. Айда за мной! Только вот, кусок брезента захвати, понадобится. Ну, а я с укладкой, кое-какие подарки везу.
Пошли, огибая мешанину продымленных кирпичных коробок и темных заборов, которым, казалось, не будет конца. Привокзальная площадь оглушила криками, топотом копыт. Мимо пронеслась продолговатая красно-желтая громадина, и над ней сверкнул синеватый огонек. Тут же из-за угла вылетел дивный, в яблоках, рысак, за ним вдогон — еще и еще.
Егорка стоял, задрав голову, с раскрытым ртом, пока вихрастый парень не окликнул его. Оказывается, он успел подрядить извозчика.
Ехали долго, петляя по улицам. А потом вдруг открылась просторная площадь, застроенная торговыми рядами, напротив них высились островерхие башни — одна, другая, третья, — и промеж высокая стена. Что-то искрой ударило в Егоркино сердце: словно бывал здесь, у стены, когда-то раньше, в немыслимо седой старине, и не только видел эти зубчатые стены, но и касался их ладонью.
— Ну как? — вихрастый парень легонько подтолкнул Егорку.
День сменился вечером, сумерки перешли в густую темень, редко помеченную желтоватыми огнями фонарей, а они все ехали. Колесили по булыжнику, по ухабам, поворачивали то влево, то вправо столько раз, что у Егорки зарябило в глазах…
Наконец остановились. Вихрастый парень расплатился с извозчиком, весело сказал:
— Вот он, Прокудинский переулок, прощу любить и жаловать. Как, славное названьице? А вот и дворец прохоровских работяг с галдареей, клопами и прочими благами. Идем! — и помог сойти Брагину-старшему.
Егорка вспомнил об укладке с подарками, выволок ее из-под сиденья, приподнял, и его повело вбок. «Свинцом набита, что ли?»
— Дай сюда, — тихо сказал вихрастый парень, оглядываясь по сторонам, и быстро зашагал к дому.
По скрипучей лестнице поднялись наверх, в длинный, открытый с одной стороны коридор, постучались в крайнюю дверь. Немного погодя на стук выглянуло встревоженное бабье лицо, при виде вихрастого парня засветилось улыбкой.
— А мы тебя с весны ждем!
— Маманька слегла, пришлось пропустить рейс. Ну, где Игнат?
— В кузне… А чего ж мы через порог? Входи, будь гостем. Ой, кто это с тобой?
— Из Сибири, отец с сыном. Беда у них.
Женщина присмотрелась внимательнее, всплеснула руками, забеспокоилась.
— Дедушка-то, поди, устал с дороги. Ничего, если в кладовке постелю?
— Можно и в ней, благо теплынь. Как, Терентий Иванович?
— Спасибо хозяюшке… — через силу ответил Брагин.
— Она еще и чаем нас напоит, ведь верно? — подмигнул ей вихрастый парень.
— Ой, и забыла совсем! — Она сорвалась с места, прикрикнула на чернявого парнишку, выскочившего из соседней двери. — Ну-ка, не путайся под ногами! Лучше б сбегал до монопольки, отца твоего там видели…
— Робит он… Позвали чинить котел… — пробормотал парнишка.
— С соседом прежняя история? — тихо спросил вихрастый.
— Не просыхает, окаянный. И семье покоя не дает.
— Так никуда и не пристроился?
