— Рядовой Первой конной дивизии?

— Так точно, — отозвался улан, молодой кучерявый крепыш, и выложил на стол содранные погоны.

— Ее состав?

— Томский гусарский — раз, Канский драгунский — два, наш уланский — три, ну и казачий. Есть батареи, есть пулеметы, разрывными пулями снабженные.

Завразведкой согласно кивал головой: пока улан от правды ни на шаг.

— Ну, конница — дело известное: давненько едем хвостами к вам. А вот какая срочность подтолкнула — дозвольте объяснить. — В голосе улана пробилась тревога. — Четвертого дня офицерье гульбище затеяло и всяческие планы обговаривало. Мол, на подходе — вместе с легионом поповским — свежая Пятнадцатая дивизия. Мол, чуть подвалит — красным каюк.

Игнат посмотрел на завразведкой, тот удивленно весело прыснул. «Померещилось, не иначе!» — написано было на его остроносом лице.

Уловив недоверчивые взгляды, крепыш заволновался.

— Спросите хоть у Сереги, — сказал, показывая на унтера. — Дивизия-то им на смену идет!

— Ага, — подтвердил долговязый унтер. — Квартирьеры ейные в ночь пожаловали.

— Во, ангарец не даст соврать!

Игнат с интересом пригляделся к унтеру.

— Везет мне на знакомцев, и все почему-то из тех мест. Откуда, если точнее?

— Лучихинский.

— А-а, — разочарованно протянул комиссар. — Лычки-то где получил?

— В школе иркутской.

— Туда не каждого принимают, — неприязненно ввернул Кольша Демидов, сидя в стороне. — Значит…

— Ничегошеньки не значит, поверь слову! — с жаром заступился за своего спутника улан. — Сам до вас пошел, никто силой не волок!

— У вас там все такие были, вроде тебя? — спросил завразведкой.

— Разной твари по паре, — пробормотал унтер. — Кто зубы скалит, а кто рогами в землю… — Он помолчал, и снова: — Был у меня товарищ, тоже ангарский. И лет всего ничего, и статью взял, а… пропал вкруговую. Промеж трех сосен заблудился!

Слушая его торопливую речь, Игнат листал допросы вчерашних пленных, думало новых дивизиях и полках, подтягиваемых белыми к фронту, о предполагаемом ударе. «Вранье, офицерские сказки! Выдохся верховный правитель, спекся. Недаром штурмовая бригада Пепеляева сведена в батальон. А ведь она — краса и гордость Колчака!»

— Опросные листы — в штаб! — все-таки велел он. В конце концов, адмиралу терять нечего, может еще напоследок дрыгнуть ногой.

Разведчики выкатили на стол белоснежную голову сахара, угостили крепким чаем, отсыпали несколько дорогих папирос, но заботы торопили военкома все дальше.

Теперь было самое скверное. Вчера снабженцы, с легкой руки начснабрига Ксенофонта Медведко, раздобыли первача, устроили пир горой, а на рассвете, выйдя под звездное небо, затеяли стрельбу, всколготив село, только-только отвоеванное у белых. Подоспел патруль, загнал гуляк обратно в дом, но зло было сотворено, пятном легло на бригаду.

«Перебью сволочей, а там будь что будет!» — кипел Игнат, шагая вместе с Кольшей на квартиру Медведко.

В доме царил ералаш, на столах объедки, грязная посуда, на полу затоптанные окурки, по комнатам гулял прогорклый сивушный дух. Медведко, сизо-багровый, в одной нательной рубахе, медленно приподнялся с лежанки, следом испуганно повскакали остальные. На подоконнике сидела Палашка, медсестра летучего санотряда, размазывая по лицу слезы, ревела белугой.

— Приставали? — жестко спросил у нее Игнат.

— Не-е-е… Под арест попала ни за что…

— А кой черт сюда занес, в пьяное застолье? Постыдилась бы, сестра, больно ты милосердная… Ладно, иди. Пропусти ее, часовой! — Он круто повернулся к Медведко, тот вильнул мутными глазами вбок. — Рассказывай.

Начснабриг виновато развел руками, просипел:

— Что с ними поделаешь? Как с цепи сорвались… Уговаривал, урезонивал, честил — ни в какую!

— Урезонивал, а сам надрался… — Игнат хотел сказать: «свинья свиньей», но встретил взгляд Кольши Демидова, с трудом превозмог злость: парень прав, комиссару не пристало ронять себя до ругани. Коротко бросил: — Сдавай команду. Под трибунал!

Вперед с кривоватой улыбкой выступил рябой снабженец.

— Товарищ военком, да мы же в рейде вместе шли… Ай забыл?

— Нет, помню! Помню, как ты уворованной гусятиной объедался. Для тебя, видно, что гром, что пал — все равно. Ничуть не изменился… — Игнат повторил с нажимом: — Под трибунал! Кольша, распорядись.

Он шел по селу, и ярость продолжала клокотать в нем. «Ну и га-а-ад! Чем решил козырнуть… Рейдом! Слово-то какое вспомнил, только б уцелеть, удержать башку на плечах. Нет, не выйдет!»

У сельсовета он замедлил шаг, вспомнив о молодой учительнице. Приходила вчера, тоненькая, робкая, волнуясь и оглядываясь на окно, рассказывала: в сельсовете засело сплошь кулачье, в председатели пролез торговец, местный хлебный воротила, а секретарем — бывший урядник. «Зайти б сейчас, но просто нет сил, выбили снабженцы из колеи. Еще сорвусь, нагорожу с три короба. Лучше завтра или поручу Кольше, парень цепкий, остроглазый. Как сегодня-то посмотрел!»

От штаба рысью гнал ординарец, ведя в поводу белолобого.

— Комбриг велел передать — едет в Первый уральский. Вас просил побывать у белоречан.

— Что-то спешное?

— На юге прорвалась казара, идет по тылам.

У Игната враз отмело все как есть побочные думы.

С рассветом белые перешли в генеральное наступление.

И началось. Ба-бах! Бум-м-м-м! Вдоль передовой вырастали клубы разрывов, звонко лопалась шрапнель. Земля, тучами взметываясь к небу, засыпала с головой, уши закладывало от грохота. Ба-бах! Постаралась Антанта, черт ее раздери! В течение получаса все вокруг было изрыто глубокими, в едком чаду, воронками, брустверы снесены напрочь, обмелевшие окопы едва укрывали бойцов. Густая темно-синяя, почти черная мгла заслонила солнце.

Атака следовала за атакой, обстрел за обстрелом. Минута оторопи проходила, и снова поднимались в полный рост богоявленцы, архангельцы, белоречане и уральцы, делали бросок, опрокидывали белых коротким штыковым ударом. Среди пленных — они были даже при общем отходе фронта — попадались офицеры, но редко, предпочитали вогнать себе пулю в висок, Мобилизованные мужики сдавались охотнее. Кольша Демидов настиг долговязого юнца, ухватил за рукав. Тот не очень-то и сопротивлялся. Подал винтовку, ни разу не выстрелив из нее, снял подсумок, туго нашпигованный патронами.

У Кольши вырвалось:

— Мог бы убечь, парень. Что тебя держало?

— К вам собирался, — объяснил долговязый. — Еще давно.

Неожиданно круто переменилась обстановка на участке дивизии Васильева. Белая кавалерия кромешной ночью проскользнула у озер, ударила со спины. Все смешалось у соседей, перепуталось, покатилось к Тоболу. Дрогнула и Тридцатая, охваченная с флангов, атакуемая в лоб.

День и другой отступала калмыковская бригада, растеряв обозы, полевые кухни. Невесть куда запропал и штаб во главе с Петром Петровичем: вышел из села Воробьи, словно в воду канул… Свежая Пятнадцатая дивизия, усиленная драгунами и гусарами, двигалась по пятам. Гремели орудия, цепь за цепью накатывалась пехота, давил каленый зной, совсем как первым военным летом, перед Алатау. Озер кругом пропасть, а черпанешь, запалившись, — вода нестерпимо горька… Бойцы, измотанные непрерывными боями, еле передвигали ноги. Вот упал под соснами бородач Мокей. Что с ним, не ранен ли? Игнат подошел, осмотрел: вроде б нет. Мокей на секунду приоткрыл глаза, подернутые белесой пеленой, дернулся, снова уронил голову на раскаленный песок.

— Очнись, Мокей Кузьмич, ты ведь у нас весь поход проделал. Не такое бывало, вспомни. Если уж мы с тобой свалимся, что ж тогда остается молодняку? Садись на белолобого, пока гусары не налетели. Отдохнешь, подберешь кого-нибудь еще.

— Испить бы… свежей… речной… А конь твой сам еле плетется…

Мокей привстал с трудом, качаясь, побрел по дороге.

На четвертый день богоявленцы оседлали горушку, зацепились на ней, дали перевести дух белоречанам и уральцам. За спиной снова струил свои воды Тобол, поблескивал вдалеке манящей серебристой полосой. На том берегу просматривались корявые крыши волостного села, где стояли совсем недавно.