У моей жены, наоборот, скорее возвышенный склад ума. Культура для нее — это все. Тут я не могу с ней тягаться. В театр, правда, люблю сходить иной раз. Я бы даже сказал, что это большое удовольствие, особенно для человека моей профессии — посидеть вечерок молча после того, как целый день уговаривал клиентов, и послушать, как другие кого-то уговаривают, и оценить, убедительно это у них получается или не очень. Но вот до книг, честно скажу, руки не доходят, хотя у нас дома самые благоприятные условия для приобщения к литературе: жена состоит в правлении клуба любителей книги и, как член правления, конечно, имеет возможность доставать книги по сниженной цене, а некоторые и вообще даром. Я думаю, она потому и читает так много; она, знаете ли, очень бережлива и, наверно, считает расточительством достать книгу и не прочесть. А вот в театр, напротив, ходит редко; говорит, пока, мол, переоденешься, да съездишь, да обратно вернешься — уйма времени уходит и, главное, зря, потому что все и так напечатано, можно прочесть дома, лежа в постели, это куда разумней. Да, бережлива она, как никто другой, но вовсе не скаредна. И вообще у нее много хороших качеств, так что я благодарен судьбе, что именно ее встретил, известно ведь, как иной раз можно промахнуться с женой. Нет, мне и впрямь грех жаловаться, то есть я хочу сказать: грех жаловаться на жену или, точнее говоря, непосредственно на жену. Я только на друзей ее жалуюсь.
И тут прошу понять меня правильно. В наши дни слова «друг» или тем более «подруга» употребляют порой весьма двусмысленно. Говоря о друзьях моей жены, я не имею в виду ничего эротического, а тем паче сексуального, нет, речь идет действительно о дружбе, в чем нетрудно убедиться хотя бы на том основании, что жена с ними со всеми на «вы», кроме, правда, Вилли Костранека, но тут я сам предложил им выпить на брудершафт. Дело в том, что Вилли Костранек мой школьный друг и в известном смысле коллега, у нас с ним одна профессия. Ах да, я еще не сказал, или нет, уже говорил, — я по профессии торговый представитель, но работаю здесь, в городе, тогда как мой школьный друг Вилли три недели в месяц проводит в автомобиле, продает маргарин и все такое. Правда, дело у него верное, стопроцентное, ему никого не надо убеждать и уговаривать, поставил галочку — и все. Зато мне не приходится по три недели в месяц мотаться на автомобиле. А что такое деревенские гостиницы, каждый знает. Там что ни день, то либо в тарок играют, либо, еще того чище, свадьба с духовым оркестром, о том, чтобы заснуть раньше двух, не может быть и речи, зимой там по вечерам духота несусветная, а утром, когда надо вставать и мыться, собачий холод, и еда отвратительная, один жир, они там, в деревне, и пекут, и жарят на свином сале, да и вообще не желаю я скитаться, как цыган, по три недели в месяц бог знает где. Я так думаю, брак Вилли только потому и распался, что его по три недели в месяц дома не было.
У нас в фирме, слава богу, все иначе. Я представляю в нашем городе солидную английскую фирму, на двери моей квартиры под табличкой с моей фамилией серебряная табличка с названием фирмы, словно именно здесь, в моей трехкомнатной квартире, сама фирма и помещается. Не то чтобы под моей фамилией значилось, допустим: «Торговый представитель фирмы…» и так далее, нет, просто: моя фамилия, а под ней название фирмы. И езжу я только по городу; раньше в основном по частным портным, но теперь потихоньку стал проникать и на фабрики, а это уже солидные сделки.
Впрочем, мы отклонились от темы. Я вообще замечаю, что с повествовательным искусством у меня не больно хорошо, и это при том, что главное мое занятие — целыми днями расхваливать свой товар. Я ведь только что хотел сказать? Что лично я больше расположен к театру, но жена обожает книги. «Книга — вместилище культуры» — так гласит лозунг на витрине их клуба. Однажды, когда я за ней заехал — она в правлении работает с десяти до семи, утром я ее отвожу, вечером привожу, машина у нас есть, так что это не проблема — так вот, однажды я за ней приехал, прочел этот лозунг, подумал, что это она сочинила, и советую:
— Слушай, по-моему, надо написать «святилище культуры».
Она посмотрела на меня чуть не с жалостью и говорит:
— Отличный лозунг. Его Петер Зигль придумал, а уж он знает, что к чему, он даже рекламу для разных фирм сочинял.
Но, пардон, я опять отвлекся. Я ведь хотел о господине Кнолле рассказать. Господин Кнолль вчера опять был в ударе. Уж не помню, как повернулся разговор, только он, как всегда, с предельной обстоятельностью и в буквальном смысле с пеной у рта (то есть брызжа слюной) неожиданно изрек следующее:
— На месте женщины я бы, идя мыться, был крайне осторожен. Кто знает, может, до нее в этой ванне мылся мужчина и, вполне возможно, не потрудился после себя как следует вымыть. И тогда — хотя, сколько я знаю, такого случая еще не было, но его вполне можно представить — на стенках и на дне ванной могут остаться сперматозоиды, которые могут оплодотворить женщину во время купанья.
Все это было крайне неаппетитно, и я цитирую его слова только затем, чтобы показать, какого поля он ягода, этот господин Кнолль.
Другой друг моей жены — господин Гаттербауэр, молодой архитектор, который время от времени публикует статьи в газетах. Из этих статей он составил книгу под названием «Хорошая квартира — залог счастья». Книгу издали на средства все того же клуба, и по этому случаю в клубе было небольшое торжество, там-то жена с ним и познакомилась. Возможно, господин Гаттербауэр большой талант, я не берусь об этом судить. Но послушаешь, как он говорит — диву даешься и невольно спрашиваешь себя: как же это ему удалось написать упомянутую книгу? Кстати, он хотел, чтобы у книги было совсем другое название — что-то о функции и структуре, и много еще всяких таких слов, — так вот, он до сих пор в ярости из-за того, что клуб изменил название книги. Возможно, раньше он умел изъясняться доходчивей и только после истории с названием от ярости несколько повредился в рассудке, не знаю. Во всяком случае, сейчас он говорит примерно так:
— Тенденция к убежищу. По крайней мере функционально. К примеру, брак. Или даже космос. Все время в системе координат несомого и несущего. Как весь наш разговор. Архитектура совсем наоборот. Изоляция бессмысленна.
Вот так — а иной раз и похлеще — он разговаривает, я просто не в состоянии всего запомнить. И притом через каждые два-три слова громко шмыгает носом. (Попробовал бы я хоть разок этаким манером объясниться с клиентами!) Для него все архитектура, о чем бы ни шел разговор — об автомобилях, о спорте, — он только дернет носом и скажет:
— Лучшее доказательство. Имманентная конгруэнция во всем. Чистейшая архитектура.
Словом, большего зануды свет не видал. Иной раз, разговаривая с ним, я от всей души желаю (про себя, конечно): «Господи, пусть уж лучше время от времени снимает ботинок и носок и перочинным ножом ковыряется в большом пальце!» Но где там: этот только говорит. И только об архитектуре. Да еще выбирает самые заумные слова, в отличие от господина Зигля, который никогда не рассуждает о литературе, а беспрерывно рассказывает о каких-то закулисных махинациях в окололитературном мире, употребляя выражения, которые я не решусь здесь воспроизвести (хотя, поверьте, я вовсе не ханжа). Господину Зиглю всегда доподлинно известно, кто кому хочет подложить свинью и кто кого проталкивает, кто против кого интригует и кто кому и куда именно готов залезть. Стоит пойти в театрах новой пьесе, стоит кому-то похвалить чью-либо книгу или, не дай бог, какому-нибудь автору получить премию, господин Зигль тут же кричит о коррупции, а иной раз даже о терроре. Послушаешь господина Зигля — и бога благодаришь, что стал не литератором, а торговым представителем, хотя это тоже нелегкий хлеб; для меня, во всяком случае. Вилли Костранеку, тому легче с его маргарином. И тем не менее он беспрерывно вздыхает и жалуется — если, конечно, не рассказывает о своих геройствах на войне.
Вилли ростом не вышел. Я тоже, можно сказать, невысокий, но это не так бросается в глаза, потому что жена гораздо ниже меня. Мы с Вилли были самые маленькие в классе, но Вилли к тому же и некрасивый: у него слишком большая голова, хрупкое туловище и почти нет шеи. Он в классе был вторым учеником, честолюбив был до безумия; он и в армии до фенриха дошел, и, вполне возможно, все это правда, что он говорит о своих военных отличиях. А говорит он об этом с тех пор, как от него ушла жена. Наставила ему рога с сынком трактирщика, примерно год назад. Незадолго до этого я его встретил, к себе затащил, выпили ликеру, приятный был вечер, и вдруг, только жена его бросила, он приходит и давай рассказывать о своих геройствах. И так гладко рассказывает, словно отличник на уроке. И я сразу вижу его, каким он был двадцать лет назад. И когда он так гладко говорит, становится особенно заметно, какой он урод. Я уже почти не верю, что этот человек был моим другом.
