Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Внезапно дверь с визгом захлопнулась. Потом железо проехало по железу: это Племянник задвинул щеколду. Он остался по ту сторону двери, которая, как мне показалось, захлопнулась навсегда!..

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

из которой становится ясно, что мне ничего не ясно

Узнаёте? Алик Деткин<br />Повести - i_010.jpg

Невольный страх овладел мною. Но лишь на мгновение! А уже в следующую секунду я отбросил его. Вернее сказать, отшвырнул!

Тем более, что Наташа сделала шаг по направлению ко мне. Совсем незаметный шажок, но я-то его заметил. Точнее сказать, почувствовал. Вообще, когда есть существо, которое тебе нравится, следишь только за ним и говоришь для него, хотя делаешь вид, что для всех. И наблюдаешь, как оно на всё реагирует. И подсчитываешь, сколько раз это существо на тебя посмотрело. Тот, кто любил, поймёт меня без труда!

«В эту опасную минуту она хочет быть рядом со мной! — решил я. — Хочет, чтоб я уберёг её, заслонил собой!»

О, как часто мы выдаём желаемое за действительное!..

— Я должна уехать электричкой, которая в семнадцать ноль-ноль! — сказала Наташа.

«Должна уехать…» Даже не сказала, что «мы должны». «Волнуется за свою маму», — подумал я. И вот удивительно: в ту минуту я позавидовал её маме, хоть у неё было очень больное сердце, а у меня сердце было абсолютно здоровое и, если как следует рассудить, её мама должна была бы завидовать мне. Но я не подчинялся рассудку!

— Племянник Григорий шутит, — сказал я Наташе. — Неужели ты не видишь, что он пошутил?..

— Тогда пусть откроет, — сказала Наташа.

Её желание было для меня законом! Но для Племянника оно законом не было.

— Откройте, пожалуйста, — попросил я его.

— Это ты, парнёк? — послышалось из-за двери. — Опять тебе больше всех надо? Все сидят тихо, будто мать родная не родила… А ты один ерепенишься!

Он тихо и противно засмеялся.

— Откройте сейчас же! — приказал я ему. И посмотрел на Наташу. Она стояла, опустив голову. Лица её я не видел, потому что тусклая лампочка, которую зажёг Племянник, была где-то далеко, в глубине подземелья.

— Ты же хотел узнать, куда тот Дачник девался? — спросил Племянник. — Вот теперь и узнаешь!

— Что он хочет сказать? — Я толкнул Глеба в плечо.

— Не знаю, — ответил Глеб.

И вдруг мы услышали за дверью шаги: Племянник поднимался наверх. Он уходил, оставляя нас в подземелье…

Страшная история началась!

— Остановитесь! — умоляюще воскликнул Покойник.

Громкие шаги Племянника были ему ответом.

Я снова схватил за плечо Глеба:

— Верни! Задержи!..

— Разве его задержишь?

— Кричи! — шёпотом, чтобы не выдать внутреннего волнения, сказал я Глебу. — Ори на всю дачу!

— Не услышит… Он ведь уже наверх… Там ни слова… Дверь-то железная… Кричи не кричи…

— А ключа у тебя нет?

— Ни у кого… Потеряли… Английский замок: дверь захлопывается — и всё… Открывается с той стороны… Он ведь и на щеколду…

— Погребены? — тихо спросил Покойник. — Живьём?..

Я вспомнил про Аиду и Радамеса, которых замуровали живьём. И снова взглянул на Наташу. Как мне хотелось, чтобы и она мысленно сравнила нашу судьбу с их судьбой! Но она думала только об электричке. Это мне было ясно. Да и можно ли было сравнивать? Ведь Аиду и Радамеса замуровали вдвоём, а нас было целых шесть человек.

— О, не печалься! — сказал я Наташе. — Я выведу вас отсюда. Вы снова увидите солнце!

Она взглянула на меня с лёгким испугом. И тогда я добавил:

— Всё будет в порядке!

Мне так хотелось, чтоб опасность сблизила нас.

Но Наташа никак не сближалась: она думала об электричке.

— Я должна быть дома не позже шести.

— И будешь!

Я огляделся…

Тусклая лампочка мрачно выхватывала из темноты отдельные предметы. Она выхватила таинственный круглый стол, который раньше, в дни своей молодости, я думаю, назывался садовым и стоял где-нибудь в беседке. У стола было три ноги, и он угрюмо кренился на ту сторону, где когда-то была четвёртая. Лампочка выхватила из темноты и таинственный стул, у которого тоже было всего три ноги, чтобы столу было не так уж обидно. Непонятная жестокая сила зло разбросала по земле странные ящики… К одной из стен загадочно прислонился кусочек фанеры, с которого на нас всех угрожающе глядели зловещие слова: «Опасно! Не подходить!» А чуть пониже свирепо чернели на фанерном листе череп и кости.

Проходя мимо фанеры, Наташа случайно коснулась её, — и на пальто остался чёрный след краски, которая, видно, никогда не высыхала в этой могильной сырости.

— Осторожно! Не подходите! — крикнул Глеб.

Все вздрогнули и подавленно замолчали. Даже не очень опытный глаз мог безошибочно определить, что настроение у всех было ужасное.

Я для виду пошептался с Глебом и громко, весело объявил:

— Вот Глеб говорит, что племянник Григорий часто так шутит: сначала запрёт, а потом отопрёт.

— И через сколько же времени он отпирает? — спросил Покойник.

— Через час. Максимум через два! — бодро сообщил я. — А пока давайте осмотрим окрестности! Познакомимся с достопримечательностями этого подземелья… Чтобы потом, когда мы выйдем наверх, было что рассказать!

— А мы выйдем? — спросил Покойник.

— Конечно! Когда мы увидим родных и близких, они спросят нас…

— А мы их увидим?

Лампочка всё время выхватывала из темноты лицо Наташи Кулагиной. Вернее сказать, я то и дело смотрел на Наташу.

— Кого ты больше всех любишь? — внезапно спросила она.

«Тебя!» — хотел я ответить. Но она бы мне не поверила, потому что это была неправда. Больше всех я всё-таки любил маму и папу. Потом Костю… А потом уж её. Не мог же я это сказать!

— Кого ты больше всех любишь? — повторила она.

— Вообще… или у нас в классе?

— Скажи ещё: в нашем звене!

— А ты кого?

— Маму.

— Я тоже маму и папу.

— Нет, я не маму и папу, а именно маму. Я могу за неё умереть. А ты можешь за кого-нибудь умереть?

«Могу! За тебя!» — рвался вперёд мой язык. Но что-то ему мешало.

— Можешь? За маму?..

— Я как-то не думал…

— И правильно делал: самое страшное для матери — пережить детей своих…

— Эту мысль ты должна записать!

— Какая же это мысль? Это истина. Вот и всё… Поэтому я должна уехать на электричке в семнадцать ноль-ноль! Ты понял?

— Так и будет! Я тебе обещаю!..

Но как я выведу её из подвала, — это было неясно. «О, если я что-то придумаю! — мечтал я. — Она будет считать меня избавителем, героем, спасителем своей мамы, за которую она готова отдать даже жизнь!»

— То, что было ещё час назад, кажется сейчас таким замечательным. Даже прекрасным, — сказала Наташа. — Хорошее по-настоящему ценишь на фоне плохого. Ты замечал?

— Да! Конечно… Ещё бы! Сколько раз! Эту мысль ты обязана записать!..

Наташа почти шептала. Но я улавливал каждое слово, потому что, когда она ко мне обращалась, слух мой становился каким-то особенным. И если бы рядом в такие минуты что-нибудь взрывалось и грохотало, я бы этого не услышал, а услышал бы только её голос.

«Странное дело, — лезли мне в голову мысли, — маму я люблю больше, но не думаю целый день о том, что люблю её. А Наташу люблю меньше, но думаю об этом всё время. О, как много в нашей жизни необъяснимого!»

Острая наблюдательность подсказала мне, что Наташа разговаривала только со мной. И это вернуло мне силы, которые понемножечку начинали уже уходить. Я снова готов был жить, бороться, искать выход из положения. Вернее сказать, из подвала!

Лампочка выхватила из темноты лицо Покойника. Но лучше бы она не выхватывала: бледные губы его дрожали.

Я решил оживить Покойника!

— Снаряжаем спасательную экспедицию, — объявил я.

— Сами себя будем спасать? — пролепетал Покойник.

— Да! И ты вместе со мной пойдёшь впереди! Где-то здесь должен быть выход. В крайнем случае мы будем пробиваться сквозь стену. Как в «Графе Монте-Кристо». Ты помнишь, Покойник? Эдмон Дантес и аббат Фариа пробились друг к другу. А ведь это было не на даче, а в замке Ив: там стены покрепче.

10
{"b":"576053","o":1}