Миронова снова подняла руку:

— А мы готовим специальное собрание кружка, посвящённое творчеству знатного земляка…

Она очень хотела помочь новой учительнице поскорей во всём разобраться.

— В какой четверти нашего века творил Бородаев? — переспросила Нинель Фёдоровна.

Миронова взметнула вверх руку и выпалила:

— Во второй!

Она любила подсказывать учителям.

— А мы давайте начнём с первой четверти прошлого века. С Пушкина, например… Потом пойдём дальше. И так постепенно доберёмся до Бородаева.

— У нашего кружка творческая направленность, — сказал Покойник. — Мы сами сочиняем.

— Я тоже пишу стихи, — сообщила Нинель Фёдоровна. — Когда-нибудь вам почитаю. Если наберусь храбрости. Что вам ещё хочется узнать обо мне? Я не замужем. Играю в теннис. Учителя никогда не рассказывают о своей личной жизни. А узнать интересно! Это я по себе знаю. Помню…

Она начинала мне нравиться. Опытный глаз мог почти безошибочно определить, что и другие ребята ожили: они задвигались, зашевелились.

— В этом городе, — сказала она, — у меня нет ни родственников, ни знакомых, ни близких. Теперь вот вы будете… Если получится.

Раньше, когда раздавался звонок, все сразу выскакивали из класса. А тут стали медленно подниматься, будто отяжелели от разных дум и сомнений.

Я подошёл к Нинель Фёдоровне и сказал:

— Знаете, у Бородаева есть повесть «Тайна старой дачи»… Потрясающий детектив! Весь наш кружок хотел съездить на эту дачу. Походить по местам событий… Это недалеко: всего час, если на электричке.

— Он писал детективы? — шёпотом спросила Нинель Фёдоровна. И кивнула на фотографию Бородаева.

— А вы любите их?! — воскликнул я с плохо скрываемым волнением.

— Все любят. Только некоторые не сознаются.

«У нас полное родство душ! — подумал я. — Она угадывает мои мысли!..»

Ребята начали выходить в коридор. Только Глеб остался сидеть на своём месте, пригнувшись к парте. Рядом стоял Принц Датский.

Нинель Фёдоровна подошла к ним. И я подошёл.

— Мы решили поехать на старую дачу, — сказала она. — В одно из ближайших воскресений. Пока ещё осень… Ты, Глеб, будешь нашим проводником?

— Я пожалуйста… Если, конечно, вы… А я с удовольствием… — Он опять перестал договаривать фразы.

Когда Нинель отошла, Принц Датский пообещал Глебу:

— Я напишу к этому дню стихотворение! Может, тебе будет приятно?..

И погладил Глеба по голове.

Острая наблюдательность давно подсказала мне, что физическая сила сочеталась в Принце с детской застенчивостью и добротой.

В коридоре меня остановила Наташа Кулагина. Это случалось так редко, что я буквально затрепетал.

— На твоём месте я бы в неё влюбилась, — сказала Наташа. И так пристально посмотрела, что внезапная догадка озарила меня: «Испытывает! Ревнует!..»

О, как часто мы выдаём желаемое за действительное!

— Влюбиться? — громко переспросил я. — Ну, что ты? Какие для этого основания?..

— Значит, у тебя нет вкуса. Она прелестна!

«Неужели и правда хочет, чтоб я влюбился? Неужели ей всё равно?» — с этой тягостной мыслью я слонялся по коридору всю переменку.

Примерно через неделю Нинель Фёдоровна сказала:

—. Я готовлюсь к теннисным соревнованиям. На первенство города… Кто хочет, может прийти на тренировку. Я вас там встречу, на стадионе. Правда, это на краю города. Но вы доберётесь: троллейбус, потом трамвай. Знаете?

Приехали почти все. Она бегала по корту в белой майке и в белых трусах. Не многие классные руководители решились бы бегать перед своими учениками в таком виде. А она решилась. Потому что она была молода и прелестна!

Все мы, выражая чувства, охватившие нас, орали: «Нинель Фёдоровна! Нинель Фёдоровна!..»

— Никогда ещё не слышал, чтобы болельщики называли своих кумиров по имени-отчеству, — сказал пожилой человек в шляпе, который сидел впереди меня.

Через несколько дней созвали родительское собрание. Мама и папа были в тот вечер заняты. Пошёл мой старший брат Костя. Он уже не первый раз ходил на такие собрания.

Я не ложился спать, пока не дождался Костю: он всегда подробно пересказывал мне, что говорили родители, а что учителя. Это было так интересно!

Когда Костя вернулся, мама с папой были уже дома.

— Ну, что?! — набросился я на брата.

— Защищал вашу Нинель!

— На неё нападали?

— Ещё как!

— Кто посмел?!

— Ваши родители… Не все, конечно. Но некоторые.

— Что они говорили?

— Во-первых, она отобрала у вашего класса его лицо, его индивидуальность. Во-вторых…

— Во-вторых, ему давно уже пора спать! — сказал папа. Он считал, что нельзя в моём присутствии подрывать авторитет взрослых, особенно же учителей.

Костя махнул рукой:

— В общем, я её защищал.

— Она ведь тебе понравилась? — спросил папа, тоном своим как бы подсказывая брату ответ. — Ведь понравилась?

— Да, очень хорошенькая! — ответил Костя.

Острая наблюдательность давно подсказала мне, что люди в трудную минуту хватаются за то, что у них болит: кто за голову, кто за сердце. Папа схватился за бок.

— А что такого? — спросил Костя. И пошёл спать.

На следующий день опытный глаз мог бы почти безошибочно определить: никто в классе, кроме меня, не знал о том, что на собрании ругали Нинель.

«Всё-таки лучше, когда на родительские собрания ходят не родители, а братья, — думал я. — Если бы папа не остановил Костю, я узнал бы всё до конца!»

Утром я поймал брата в ванной:

— Скажи, за что они набросились на неё?

— Пожалуй, старик прав: ты разболтаешь об этом в классе. А она такая хорошенькая! Хорошая, я хотел сказать…

— Никто не узнает! Никто!..

— Знаю тебя!

Костя полез под душ.

Перед уроками ко мне подошла Наташа Кулагина. «На этой неделе она подходит уже не первый раз! — подумал я с плохо скрываемой радостью. — Это, значит, уже не случайность!..»

О, как часто мы выдаём желаемое за действительное!

— Мама вчера не была на собрании, — сказала Наташа. — Интересно узнать, о чём там говорили.

Её желание было для меня законом! И я сказал:

— Там ругали Нинель.

— Кто ругал?

— Родители. Не все, конечно. Но некоторые…

Губы её задрожали. Наташа сказала громко и возмущённо:

— А другие молчали?

— Мой брат не молчал! Он бросился на защиту Нинели. Она ему нравится.

— Значит, у него вкус лучше, чем у тебя.

О, если бы в эту минуту она могла взглянуть в зеркало, она бы поняла, какой у меня замечательный вкус!

— Мама больна… — сказала Наташа. — Она бы сумела им объяснить.

— Чем больна твоя мать?! — воскликнул я. — Может быть, надо помочь? Прикажи мне, скажи одно только слово — и я сделаю всё.

Наташа взглянула на меня с испугом. И даже отступила на шаг.

— Ты сам-то здоров?

— О, не смейся! — воскликнул я с плохо скрываемой горечью и обидой. — Может быть, надо достать лекарство? Моя тётя работает в аптеке и всегда достаёт…

— Маме прописано только одно лекарство: не волноваться, полный покой! Это лекарство твоя тётя достать не сможет. Его в нашем веке просто не вырабатывают. Не вырабатывают!

Я подумал, что эту мысль она непременно должна записать в тетрадку!

«Какой наша Нинель сегодня придёт в класс? — размышлял я. — Наверно, никому уже не будет казаться, что она вот-вот расхохочется. Она будет взволнована. Что нам тогда делать? Успокаивать её? Нет, нельзя. А может быть, она будет так спокойна, как никогда?..»

Нинель Фёдоровна была абсолютно такой же, как раньше.

— Мы с вами должны будем посоветоваться. Как-нибудь после… — сказала она. — Может, в чём-то я была неправа. Кстати, и о старой даче пора уже вспомнить. Я вам обещала. Подышим, погуляем в осеннем лесу; Глеб будет нашим проводником.