— Слушаю вас… Да, здесь. Одну минуту. Это вас, Виктор Александрович.
— Странно, — сказал Слесаренко, внутренне насторожился, но все оказалось просто: звонил Кульчихин.
— Ну, что вы там попрятались все, не понимаю. Посидели бы в бане, поплавали…
— Хорошо, сейчас спустимся, — ответил Слесаренко. Ни париться, ни плавать ему совершенно не хотелось, но кульчихинский звонок позволял ему естественным образом прервать не слишком приятный тет-а-тет с банкиром, да и водка была уже выпита.
Он вернул трубку Кротову и взялся ладонями за подлокотники кресла.
— Уважим начальника? В баню приглашает.
Кротов изобразил на лице полу-сомнение — полу-согласие и затем, словно решившись на что-то, произнес:
— Можно и сходить. Хотя после водки и прочего я побаиваюсь: давление, знаете ли…
— У меня тоже.
— Да, собственно… Можно еще один вопрос, Виктор Александрович?
— Пожалуйста.
— Чего вы хотите от меня? — спросил банкир.
— Ну, здрасьте, — сокрушенно проговорил Слесаренко. — Ровным счетом ничего. По-моему, это вы сами меня сюда пригласили.
— Да, сам пригласил, чтобы облегчить вам задачу.
— Какую задачу, Сергей Витальевич! Вы меня интригуете.
— Бросьте, Виктор Александрович. Мне доподлинно известно, что вы хотите обратиться ко мне с определенной просьбой.
— Вот как? Интересно… И какого же рода эта просьба, если не секрет?
— А вот этого я как раз и не знаю, Виктор Александрович, это меня и беспокоит. Так что говорите, я вас слушаю.
Кротов выглядел внешне спокойным и смотрел дружелюбно, но Слесаренко почувствовал, что второй раз за вечер почва уплывает у него из-под ног.
— Встречный вопрос: откуда вам это известно?
— Не имеет значения.
— Да нет, как раз имеет, Сергей Витальевич. От вашего ответа зависит, продолжим мы разговор или нет. Так что давайте, расшифровывайте своего информатора.
Кротов уставился на Виктора Александровича сквозь сигаретный дым.
— Странный вы человек, однако… Намерены просить меня об одолжении и тут же сами выдвигаете условия. Надо бы наоборот, не так ли?
— Вы желаете сказать, что ваши условия ко мне уже сформулированы?
— Да ну вас к черту, Виктор Александрович! — встрепенулся банкир. — Не хотите разговаривать — не надо, нашим легче. Идем в баню?
— Не надо нервничать, Сергей Витальевич. Если бы предстоящий разговор не представлял для нас обоюдного интереса, вы бы не начали его первым.
— Еще раз повторяю: не хотите — не надо.
— А вы сами хотите, чтобы наш разговор состоялся? Ответите честно — я поступлю точно так же.
— Вы опасный человек, — уважительно произнес банкир. — Вот что значит старая партийная школа. Как там Мюллер говаривал Штирлицу: «Здорово я вас перевербовал? За пять минут!».
— Так вы назовете или нет фамилию своего информатора?
— Жалко, водка кончилась, я бы выпил за ваш талант вести допросы, — сказал Кротов и задумался. — Впрочем, почему бы и нет… Лузгин.
В третий раз за вечер Виктора Александровича стукнули по голове. «Это уже слишком, — подумал он. — Чертовщина какая-то».
— Что молчите? — спросил банкир. — Я же сказал вам: Лузгин. Может, перестанем в прятки играть?
Слесаренко обвел взглядом гостиничный номер и снова подумал, что для такой шикарной и дорогой гостиницы он маловат метражом, а сам Виктор Александрович то ли слишком молод, то ли слишком стар уже для этих тихих игр в карьеру и политику. Почему-то вспомнилось детство, Дворец пионеров и шахматный кружок, куда два года ходил Витя Слесаренко, а потом ходить перестал, потому что никак не мог научиться думать за себя и за противника хотя бы на несколько ходов вперед. У него был талант импровизатора, и он выезжал на нем в споре с равными, но потом равные прибавили в «школе» и научились считать, и пионер Витя, не любивший проигрывать, тихо ушел из кружка.
— Вся прелесть ситуации в том, — сказал Виктор Александрович, — что именно Лузгин мне и нужен. У меня в портфеле документы, которые через Лузгина я должен передать обозревателю «Тюменской правды» Золотухину. Только не спрашивайте меня, у кого я получил эти документы. Лузгину я тоже об этом сказать не смогу.
— Ничего себе комбинация… — сказал банкир и присвистнул. — Возникает вопрос: каким образом Лузгин узнал, что вы пытаетесь выйти на него именно через меня? Похоже, кто-то нас с вами держит за дураков в колоде.
— Очень даже может быть. А сам Лузгин случайно не проговорился, откуда у него эта информация?
— Проговорился, — ответил Кротов. — Но вам я об этом не скажу. Встретитесь с ним — сами узнаете.
— Минуточку, — остановил банкира Виктор Александрович. — Получается, что вы согласны устроить нашу встречу?
— А почему бы и нет?
— Безо всяких условий?
— Ну почему же… — замялся Кротов. — Послушайте, Виктор Александрович, ну хватит темнить, хватит играть со мной! Вы же сами прекрасно понимаете, чего я от вас хочу. Так сказать, в порядке ответной любезности.
— Сейчас я угадаю… Терехинские деньги?
— Вот видите, а вы прикидывались.
— Я не прикидывался, — повысил голос Слесаренко. — И сразу скажу вам, что лично мне все ваши ухищрения абсолютно безразличны. Они мне просто неинтересны, эти ваши комбинации с Терехиным. Ну, не с вами он свои дела обхимичит, так с кем-нибудь другим — какая разница?
— Зачем же так, Виктор Александрович! Можно подумать, что вы меня вором считаете. Я ведь и обидеться могу.
— Обижайтесь сколько влезет. Кстати, заметьте, что слово «вор» произнес не я, а вы сами. Впрочем, прямым воровством здесь действительно не пахнет, вы же люди умные…
— А вы у нас очень глупый, — сказал банкир с какой-то сожалеющей интонацией. — Настолько глупый, что за глупость свою взяли у нефтяников бартерную «вольво». Взяли ведь, а? За копейки взяли, за десятую долю ее стоимости… Как насчет совести?
— Я, милейший, в отличие от вас пятнадцать лет на Севере отпахал и машину получил как ветеран освоения Федоровки, понятно вам?
— Очень даже понятно, — миролюбиво согласился банкир. — Только на Федоровке есть сотни людей со стажем в два раза больше вашего, а машин им не досталось. Всего сорок штук было на все объединение, вы же знаете.
— Списки составлял не я, — сказал Виктор Александрович.
— И это правильно. Только один вопрос: почему же вы, такой честный, себя из этих списков не вычеркнули? Ох, не к лицу вам судейская мантия, уважаемый товарищ Слесаренко, ох как не к лицу. Но лично я вас не осуждаю: я в свою очередь вам тоже не судья. М-да, поговорили…
Кротов замолчал, вздохнул, принялся барабанить пальцами по крышке журнального столика. Виктор Александрович смотрел на него и почему-то не испытывал к банкиру неприязни.
— Вы знаете, что самое печальное в этой истории с машиной? — сказал Слесаренко. — Самое печальное в том, что она мне не нужна. Который год стоит в гараже. Я плохой водитель, по городу ездить вообще боюсь, только на дачу и ездим, и то сын на своих «Жигулях» подвозит, сам я за руль три раза в год сажусь, не чаще, вот ведь что самое печальное.
— Неправда, — сказал Кротов. — Самое печальное в том, что она вам была не нужна, а вы ее все-таки взяли. Я ведь прав?
— Правым быть легко, — ответил Слесаренко. — Когда это не тебя касается. Что вы еще обо мне раскопали хорошего?
— Не смешите меня, Виктор Александрович. Об этих ваших номенклатурных «вольво» вся Тюмень в курсе. Пофамильно. Я даже знаю, где вы ее по- первости держали: в гараже облГАИ, разве не так? А рядом чья машина стояла, сказать? И кому он ее продал, и за сколько?.. Ничего я на вас не копал, успокойтесь, — сказал банкир, помедлив. — Может, примем еще, я организую?
— Нет, спасибо, — сказал Слесаренко. — Вы с Терехиным тоже можете особо не беспокоиться: похоже, ваш «вопрос» отомрет сам собой: как говорят врачи, симптомы летального исхода налицо.
— Вот как? — удивился Кротов. — Ну, тогда откровенность за откровенность. Сказать вам, от кого у Лузгина информация? От Терехина.
