Отношение к участию в передаче изменилось в верхах, когда косяком пошли выборы: то в мэры, то в депутаты. Бомонд уразумел, что «Взрослые дети» дают прекрасную возможность появиться перед избирателями в роли простого хорошего человека, такого же, как все, и даже экранные неловкости и оговорки в конечном счете работали на героя, лишний раз доказывая: начальник — он свой парень, и ничто человеческое ему не чуждо. Да и сам Лузгин в роли ведущего скорее помогал герою, чем терзал его, даже когда провоцировал конфузные ситуации и заставлял аудиторию смеяться.
Короче говоря, все прошло по известному кругу. Сегодня Лузгин уже не испытывал трудностей с выбором героя, позволял себе время от времени подержать его на коротком поводке. «Взрослые дети» стали чем-то вроде членского билета в элитном клубе. Люди, побывавшие в героях передачи, в массовом сознании (да и в своем собственном) причислялись к некой когорте избранных, действительно влиятельных и популярных личностей. Если Лузгин приглашает — значит, ты попал в «обойму».
В конце прошлого года команда Лузгина с позволения телевизионного начальства зарегистрировалась как творческое объединение, имела свой счет в банке у Кротова, ввела для героев передачи спонсорский оброк — сорок миллионов за выпуск, и платили как миленькие. «На лапу» Лузгин больше не брал, не тот уровень стал у него и его команды, чтобы мелочиться на подачках. Получал официальную зарплату как руководитель творческого объединения — два с половиной миллиона в месяц, но не это, не эти миллионы были главным.
Затащив на передачу людей с властью и деньгами, создав на ее базе своеобразный элитный клуб, Лузгин и сам занял в этом клубе определенное место. Его стали приглашать в гости и на дачи, даже на Лебяжье. Иногда, зная его связи в журналистском мире, просили протолкнуть или приостановить ту или иную публикацию. Так он стал неофициальным посредником между властями и прессой, а немного позже, когда к нему пригляделись, и между властями и деньгами.
Лузгин поморщился: всплыли в памяти десять тысяч «баксов» и неудача с землеотводом для кротовского банка. «Черт меня побери, когда же я перестану работать под словесные авансы. Ведь обещал же Терехин площадку в центре, сволочь!».
Передача с Терехиным получилась одной из лучших. Особенно понравился публике придуманный Лузгиным якобы спонтанный сюжетный ход: когда «какой-то» телезритель до крайности «достал» Терехина жалобами на текущую сантехнику, Лузгин объявил в передаче перерыв — по Москве как раз начиналась программа «Время» — и вместе с Терехиным помчался на машине в квартиру звонившего. Через сорок минут Терехин, в юности пэтэушный сантехник, на глазах всей области уже крутил трубы и менял сальники, скинув пиджак и марая чернотой белую рубашку. Передачу они закончили, распивая чай с хозяином квартиры под разговоры «за жизнь», и никто из телезрителей не задал вопрос: как же так быстро удалось развернуть на «случайной» квартире передвижную телестанцию? На студии по этому поводу смеялись, но дело было сделано: Терехин попал в герои, в мужики, и на волне этого зрительского обожания прорвался в областную Думу, где вместе с мэром представлял теперь «интересы горожан». А вот с отводом «прокинул», да и нынче заметался, запаниковал, снова подставил Лузгина перед другом-банкиром с этими бюджетными деньгами. «А, ничего страшного», — мысленно произнес Лузгин свою любимую присказку. В конце концов он всего лишь посредник: слово туда, слово сюда.
— Слышь, Вовян, — режиссер подергал его за рукав, и Лузгин заранее скривился. — Как там насчет телефона?
— Да будет тебе телефон! Не выбьем так — проплатим коммерческую установку, на счете же деньги есть. Пять миллионов — не деньги, особенно безналом, чего ты дергаешься, Валя! Сказал же: сделаю…
— Да надоело, на фиг, по автоматам бегать!
— Ну, Валя, ну, сказал же… Пойдем лучше пленку с Галиной отсмотрим.
Галина Андреевна, жена губернатора и известный банкир (последнее доставляло Рокецкому массу проблем, молва винила его в протекции собственной жене), с прессой почти не общалась, и заручиться ее согласием принять вместе с мужем участие в передаче оказалось куда как непросто, а между тем присутствие жены являлось обязательным условием. Угрюмову доставляло удовольствие фиксировать камерой реакцию жен, когда мужа вынуждали рассказывать про первую школьную любовь, и «вдруг» эта любовь входила в студию…
Когда Лузгин узнал, что заместитель редактора «Тюменских известий» Юрий Пахотин уговорил Рокецкую на интервью, он в свою очередь уговорил Пахотина уговорить Галину Андреевну на параллельную съемку телекамерой. Интервью получилось большое, Пахотин дал «добро» на использование фрагментов в качестве «гарнира» к передаче.
Вслед за Валентином Лузгин вышел на улицу в промозглый ветер незадавшейся нынче весны, вскарабкался по металлической лестнице в автобус телестанции. Пока заряжали пленку, Угрюмов сказал:
— Сейчас отсмотрим все, а потом я покажу, что смонтировал. Но учти: перемонтировать не буду, понял?
Лузгин, соглашаясь, кивнул. Монтаж интервью стоял в расписании пятничным вечером, когда они загуляли с Кротовым, и пришлось Вальке «клеить» сюжет самому, на свой взгляд и риск, так что сиди и не рыпайся, кушай, что дают. Честно говоря, Лузгин не очень-то переживал по этому поводу: Валька чувствовал слово, ценил интонацию, и Лузгин его вкусу вполне доверял. К тому же Угрюмов, не связанный личными контактами с персонажами «Детей», обычно лепил сюжеты круче и забористей вынужденного быть осторожным и расчетливым Лузгина.
Включили запись. На телеэкране монитора появился затылок Пахотина, в глубине кадра за столом сидела полная, пышноволосая, немного сердитая и настороженная женщина, крутила в пальцах авторучку. Камера двинулась вперед, вытесняя из кадра пахотинские вихры, раздался немного манерный юркин голос:
«Галина Андреевна, у вас хорошая охрана. Эти ребята защищают деньги или людей?» — «И деньги, и людей». — «А у вас есть личный телохранитель?» — «Нет». — «Банкир — профессия опасная. Не боитесь одна ходить?» — «Боюсь. Но я знаю, что если кто-то захочет меня убить, никакой телохранитель не убережет. А простым хулиганам я сама могу дать отпор».
— Крутая тетка, — уважительно сказал Угрюмов. — Бедный папа Роки!.. Тут дальше пойдет про ее биографию, я это выкинул: интересно, но не по теме. Между прочим, я что подумал: а не лучше ли было ее взять на первую роль? А Рокецкий бы просто в зале сидел. Хорошая идея, слушай!
— Хорошая, — согласился Лузгин. — Но в другой раз.
Рокецкого он знал не очень давно и не очень хорошо. Помнил его в председателях облисполкома при Шафранике, слышал про их взаимное недоверие и даже противостояние и был удивлен, когда уходивший в Москву в министры Шафраник порекомендовал именно папу Роки в свои преемники на губернаторском посту. На этот счет были разные версии, но далекий тогда от бомонда Лузгин плевал на политику и делал «бабки» на рекламе. Попав с помощью «Взрослых детей» на вершину местного политического Олимпа и став на нем кем-то вроде царско-боярского шута и постельничего одновременно, он ни разу еще не проник в ближайшее окружение губернатора, хотя с его замами и водочку пивал, и шары гонял изрядно. Лузгин знал, насколько осторожен и недоверчив, даже подозрителен в своих контактах губернатор, слишком долго для фигуры такого масштаба ходивший на вторых ролях и наконец ставший первым. За последние два года он очень вырос как политик, научился общаться с прессой и говорить с людьми на понятном им языке, прибавил юмора и задиристости, но за внешним добродушием и эдакой показной мужичьей хитроватостью маячил жесткий и умелый администратор, профессионал аппаратной игры, никому до конца не верящий и ничего на веру не принимающий. Говаривали, что во время своих наездов в Москву он частенько исчезал из поля зрения наблюдавших его чиновников, и оставалось тайной, где и с кем он в этот период общался. Назывались разные фамилии — от вице-премьера Сосковца до начальника президентской охраны генерала Коржакова, но точных сведений не имел даже министр Шафраник, плотно отслеживавший поведение и контакты своего «наследника» — тем более что, по лузгинскому мнению, министр резервировал вариант возвращения «в область» в случае правительственной крупной перетряски и старался, как говорится, держать руку на пульсе.
