Чтобы не торчать в гиблом левом повороте с Республики на Одесскую, он вильнул в сторону раньше, скользнув вдоль фасада гостиницы «Восток» — этого стойбища заполонивших город торговых южан. Узкая Одесская не позволяла разогнаться, да он и не спешил. На углу Котовского, где раньше была пельменная, жена скомандовала: «Направо и во двор». Они въехали в квартал старых пятиэтажек. Кротов его помнил: здесь жил его школьный тренер, а сам Кротов жил в «панелях» на Рижской, отсюда через поле. С местными парнями они дрались в начале шестидесятых. Местные примыкали к «нахаловским» — деревенским хулиганам из самостройного поселка Нахаловка, вечным врагам всех «панелевских», считавших себя городскими.

Кротов хотел было отогнать «джип» на стоянку, но не мог вспомнить ни одной поблизости. Пришлось оставить машину у подъезда, подальше к забору детского сада, чтобы можно было караулить из окна, благо, Ирина знала, что окна у сестры выходят во двор. «Не угонят, так обдерут», — с неудовольствием, относившимся ко всему этому вояжу, подумал Кротов.

Уже на третьем этаже, поднимаясь не без натуги с сыном на руках по грязной лестнице, Кротов уловил вверху грубые мужские голоса. Мужики, его ровесники и чуть помладше, гурьбой курили на площадке, стряхивая пепел в жестяную банку из-под кофе, прикрученную к лестнице, ведущей на чердак. Увидев поднимающихся, мужики пригасили голоса, оценивающе глядели на незнакомых. Ирина поздоровалась — она шла первой. Кротов кивнул, сын молча таращился на чужих.

Двухкомнатная квартира была заполнена грудой одежды на тумбочке в прихожей, огромным столом в гостиной, суетящимися тетками в свежих крученых прическах, жареными запахами с кухни. Во второй комнате, смежной с гостиной, на большой кровати, заложенной в изголовье куртками и пальто, играли две девочки, года на два старше Мити. «Наверное, дети хозяйки», — предположил Кротов.

Из кухни прибежала рыжая крепкая бабенка, примерно одних с Ириной лет, в замызганном фартуке поверх цветастого платья, обнималась с Ириной, разводя в стороны запачканные готовкой кисти рук. Остро, по-женски, с интересом глянула на Кротова, принимая от него цветы, ахнула при виде большой коробки с импортным беспроводным чайником — подарочным хитом сезона.

Митю немного раздели, чтобы не взмок и не простудился. Сын сразу вскарабкался на кровать и уселся напротив девочек, молчал и не двигался. Девицы смотрели на него, как на куклу.

— Ну ладно, играйте, — сказал Кротов, положив дубленку поверх общей кучи на кровать.

Ирина прятала в пакет лишние пока Митины одежки, сюсюкала с девицами, ободряюще улыбалась сыну. Кротов потоптался у порога и ушел через гостиную в коридор, где надел ботинки и с явным облегчением выскользнул из душной и тесной квартиры, хлопая себя по карманам в поисках сигарет.

На площадке курили пятеро, но разговор вели двое, оба невысокие, в белых рубашках с расстегнутым воротом и немножко женских вязаных кофтах. Кротов обратил внимание, что так одеты почти все, кроме него и еще одного парня, тоже в пиджаке, но без галстука, и Кротов решил, что и он зря надел «удавку».

Один из споривших сидел на синем деревянном сундуке, другой стоял вполоборота, опершись ногой в домашнем тапочке на перекладину чердачной лестницы. Кротов привалился спиной к стене, крашенной таким же синим, что и сундук.

— Четырнадцать миллионов, — сказал сидящий. — Ты понял, нет?

— Да ну тебя, звездишь, — сказал стоящий.

— Четырнадцать миллионов! Бля буду, Коля, верные люди сказали, звездеть не будут. Четырнадцать миллионов в месяц твой директор получает, и это еще ништяк: говорят, на судостроительном еще больше. Понял, нет? Вот так. А ты хотел, чтобы я за пол-лимона уродовался в литейке? Пошли они на хрен! А вы, дураки, вкалываете, как раньше. Задарма. Зарплату когда видел?

— Аванс был в прошлом месяце…

— Ава-анс! С Нового года зарплату не платят, кинули три сотни на аванс, чтоб не сдох…

— Хрен их поймет! — с чувством сказал стоящий. — Понаделали акции-фуякции, дирекции-фуекции… В правлении одни чужие, из каких-то фондов, банков… В уставе хрен разберешь, да его никто и не читал.

— Во-во! — поддакнул сидящий.

— Директор теперь вроде не хозяин, его правление назначает. Чуть какой вопрос: «Я человек нанятый, задавайте вопросы правлению». А где оно, правление? Я его видел год назад на собрании, в морду никого не помню, на фиг.

— Хрен по деревне, два по селу, — ухмыльнулся сидящий, плюнул на окурок и кинул его в банку. — Разворовали завод в звезду.

— Ну, а ты чё предлагаешь? — резко спросил стоящий. — Чё, тоже воровать? Так я бы рад, да не хрен.

— Ладно, покумекаем, — сказал мужик на сундуке. — Ну че там, дадут нам выпить сегодня или нет?

Стоявший у лестницы мужик подошел к квартирной двери, раскрыл ее и гаркнул:

— Ляля!

В проеме нарисовалась именинница.

— Скоро там? — спросил мужик.

— Все-все-все, Коленька, идите садитесь, — затараторила именинница, снимая с шеи петлю фартука, добавила персонально для Кротова: — Проходите, присаживайтесь, где удобнее.

Кротов немного смутился тем, что его так угодливо отличили, специально замешкался с окурком у банки, пропустив мужиков вперед. «Еще и не пить, — с тоской подумал он. — Сдохну ведь со скуки».

Он хотел сесть где-нибудь с краю, ближе к выходу из комнаты, чтобы можно было ходить курить, не тревожа соседей, но ему оставили место в глубине, почти у окна, рядом с мужем именинницы. Ирина сидела напротив с Митяем на руках — видно, тому надоели девицы, а вообще он был ужасно компанейским парнем, что радовало Кротова. Умение не бояться людей, легко сходиться у ними еще пригодится Митяю во взрослой жизни, если, конечно, грядущие детсад и школа не задавят в мальчишке эти Богом данные качества. Сам Кротов их не растерял, хотя с возрастом ему все труднее удавалось преодолевать внутренний барьер неприязни в общении с поневоле нужными людьми.

Кротов оглядел стол и обнаружил тещу, вернее — тещину голову в крашеной синеве волос, едва заметную над столом — сидела на низком диване. Теща церемонно кивнула ему, прижмурив глаза. Были здесь и женщины — родные сестры с мужьями, родителями — и полстола незнакомых Кротову мужиков и баб.

Когда разливали по первой и Кротов отказался от водки, налив себе в рюмку какого-то самодельного морсу — минералки не было, муж именинницы Коля посмотрел на него, как на убогого. Кротовскую фразу «я за рулем» всерьез не принял, обидчиво скривился, но Ирина зашептала ему в левое ухо. Коля покивал и глянул на Кротова уже с пониманием, даже сочувственно-уважительно. «Господи, — подумал Кротов, — что она ему наболтала про меня?».

Митяй слез с маминых колен и путешествовал под столом, где, судя по возне и тихим визгам, давно уже обосновались девицы. Что-то коснулось правой кротовской ноги. Он хотел было приподнять скатерть и заглянуть под стол, как вдруг острые когти, продирая брючину, промчались вверх по ноге, и на коленях у Кротова образовался большой котяра, угрюмый и лобастый, а вслед за ним из-под края скатерти появилась восторженная Митяева мордашка. Кротов спихнул котяру себе за спину и протянул руки сыну.

Старик на дальнем конце стола говорил тост, помесь грузинского с нижегородским, что-то про птичек и животных, закончив речь паузой и риторическим вопрошанием к сидящим:

— Так за что же мы выпьем, товарищи? Что пожелаем дорогой имениннице?

Гости набрали в груди воздуху и по кивку тостующего хором проорали:

— Чтобы елось и пилось, чтоб хотелось и моглось!

Кротов слышал эту речевку тысячу раз, даже в более скабрезных вариантах, и подивился энтузиазму стола, оравшему пошлятину с первобытным восторгом. Сын сполз с отцовских колен и нырнул в подстольный сумрак.

— Закусывайте, — сказал Коля.

Стол был загроможден съестным, обычным для таких компаний. Ненавистный Кротову своей неизбежностью мясной салат, пародия на «Оливье», с дешевой колбасой вместо мяса, под жирным местным майонезом. Тертая свекла с чесноком, хрящеватый студень, вскрытые банки со шпротами, сморщенные засолкой и тугие в маринаде огурцы и помидоры. Винегрет, крупновато рубленный. Селедка с костями, какая-то темная рыба ломтями — похоже, горбуша…