Однако смысловое пространство коллапсара слишком примитивно, чтобы поддерживать какую-либо систему управления, кроме пирамидальной. Это означает абсолютное господство в социальной жизни големных структур[195], воплощением которых является образ «тупого чиновника», на исполнение функций которого достаточно «простой звукозаписи». А вот здесь уже господствует открытый и описанный И. Ефремовым закон «стрелы Аримана»: управляющее информационное поле начинает накапливать зло. Таким образом, в социальном коллапсаре существует механизм повышения социальной энтропии, инферно, но по определению не может существовать каких-либо структур, понижающих ее (поскольку атрибутивным признаком таких структур является усложнение общества, то есть производство и/или распаковка новых смыслов).
Система самовозрастающего инферно не может быть разрушена изнутри — в этом смысле модель опровергает представления утопистов, в том числе Энгельса. Однако «черная дыра» неустойчива по отношению к высокоорганизованной внешней информации, и это вселяло в Ефремова надежду. Дальнейший ход событий подтвердил его правоту.
Через два десятилетия после создания «Часа Быка» процессы, происходящие внутри социального коллапсара, в значительной степени удалось конкретизировать. Это сделал В. Рыбаков в романах «Дерни за веревочку» и «Очаг на башне»[196], в последнем из которых автор вводит новый психоинформационный термин — СДУ, синдром длительного унижения. В. Рыбаков перевел анализ социальных проблем на микроуровень, показав, что происходит с человеческой душой в сильном замкнутом социоглюонном поле. Но как только механизм воздействия стал понятен, были найдены и «личные технологии», способные резко подавлять нарастание инфернальности.
Большая часть этих технологий лежала в русле психотехник «пути левой руки»: с точки зрения власть имущих по обе стороны Атлантического океана первая революция сознания была подавлена с непозволительным опозданием.
3
В 1968 году И. Ефремов не считал возможным надеяться на столь удачное стечение обстоятельств: «Час Быка» был написан в предположении, что реализуется наихудший из возможных вариантов. И с этой точки зрения приобретает интерес вторая ключевая фраза романа. Первая: «Кораблю — взлет!» — хорошо известна и не нуждается в интерпретации.
Итак:
«Единственный глазок — не человека Земли, а тормансианина Таэля — остался гореть как символ восстановленного братства двух планет».
Сама по себе семантическая конструкция традиционна и ожидаема, если только не принять во внимание одно важное обстоятельство.
Напомним, что И. Ефремов был специалистом по анатомии тоталитарных режимов пятого периода ЭРМ. Это подразумевает точность в изображении существенных сторон жизни Торманса, тем более что автор не был ограничен «временем на обдумывание»: роман объемом около 20 авторских листов создавался три года.
После этого предуведомления — обещанная скрытая семантика в форме простого вопроса: какую именно из конкурирующих спецслужб Совета Четырех представлял инженер по работе с информацией Хонтээло Толло Фраэль?
Наивно даже предполагать, что в распоряжение гостей из чужого и, очевидно, могущественного мира, мог быть направлен «инженер с улицы», само имя которого указывает на низший ранг, да еще и оппозиционно настроенный. Начнем с того, что со стороны Чагаса это было бы просто невежливо.
Да и поведение Таэля совершенно не соответствует образу человека, впервые попавшего в сферу высокой политики, где, как известно, ошибки стоят жизни. Сравните: «Едва появлялась на свет карточка [гостя Совета], как грубые люди сгибались в униженных поклонах, стараясь в то же время поскорее спровадить опасную посетительницу». Таэль же со спокойной улыбкой балансирует между владыками (большими и малыми), землянами, местным «долгоживущим» подпольем, Серыми Ангелами[197]. Да и чтобы полюбить женщину из другой Реальности, требуется, по крайней мере, бесстрашие…
Родис при своих природных способностях не нуждалась в ДПА. То есть она была способна распознать психическую структуру человека и, следовательно, специальность Таэля не была для нее секретом. «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…» — классическая формула многократного отражения, излюбленная разведчиками. Они очень хорошо понимали друг друга — Чойо Чагас, владычица землян и инженер службы информации.
«…В каких случаях вы говорите правду?[198]
Всегда!
Это невозможно. Истинной, непреложной правды нет!
Есть ее приближение к идеалу, тем ближе, чем выше уровень общественного сознания человека.
При чем тут оно?
Когда большинство людей отдает себе отчет в том, что всякое явление двусторонне, что правда имеет два лица и зависит от изменяющейся жизни…
Значит, нет абсолютной правды?
Погоня за абсолютным — одна из самых тяжких ошибок человека…»
Чагас разгадал инсценировку, срежиссированную Фай Родис и Оллой Дез, и сказал об этом — так, как счел нужным. Фай его
услышала.
Он это почувствовал. И возникло простейшее антиэнтропийное «поле связи» информированных людей. Доверие:
«— Я давно опасался чего-нибудь подобного и не переставал удивляться вашей игре с Чойо Чагасом.
Это не он», — твердо отвечает Родис.
Эти слова замыкают скрытую структуру романа, заключающую в себе метафору невозможного, но — по принципам диалектики и неизбежного — союза Будущего с ключевыми фигурами Власти.
И.Ефремов, понимающий, что «по диалектическим законам оборотной стороны железная крепость олигархического режима одновременно очень хрупка», отыскал «точку сборки» такого режима.
4
Операционная линия в общем и целом проста. Госкапиталистическая олигархия, как бы она не называла себя, не может создать Будущее. Тем самым она не может предложить народу, или привилегированной верхушке, или себе самой смыслы низкоэнтропийного общества: свободу, познание, любовь, красоту. Но еще более важно другое: она не может построить
интересный динамический сюжет.
Речь идет о высокоорганизованной информации, структурированной совершенно по-иному, нежели в привычных големах, левиафанах и т. д. Динамические сюжеты можно рассматривать как Представления самой Истории. Если для жизнедеятельности обычных информационных объектов требуется только само наличие людей-носителей и информационного поля, их связывающего, то условием существования
сюжетов
являются определенные поступки носителей.
В рамках этого формализма системные свойства истории выступают как проявления литературных законов. Анализируя допустимость тех или иных событий, мы можем интересоваться не столько правдоподобием версии или включенностью ее в общий контекст причинно-следственных связей, сколько осмысленностью и красотой сюжета, выстраивающегося вокруг этих событий[199].
Циклическое, маятниковое существование социального коллапсара менее сюжетно, нежели разматывание спирали инферно и построение низкоэнтропийного общества. Тем самым оба намеченных И. Ефремовым союза — открытое объединение КЖИ и ДЖИ и проходящая на уровне «скрытой семантики» линия взаимодействия интеллигенции и спецслужб — становятся эвентуальной неизбежностью.
Что, впрочем, не устраняет потребности в Распознавателях Индивидуальной Психики и Ингибиторах Короткой Памяти.
Третий цикл: философия истории (выдержки) [200]
Теперь, завершив два круга анализа, мы вновь должны вернуться к сравнительному описанию цивилизаций.
