Редактор воспринимает себя взрослым. Он уже не тщится «положить свой живот на подходящий алтарь», как Кэнси. Он вообще почти не реагирует на события. Шведская шлюха Сельма (которой мусорщик Воронин некогда втолковывал азы социалистической политграмоты) с вызовом говорит ему: «По-моему, это просто трусость — удирать сейчас из города».
Андрею все равно. Ему скучно.
На этой стадии существуют — не скажешь ведь «живут» — герои повести «Второе нашествие марсиан».
Что бы ни случилось в Мире Сотворенном, для них не происходит ничего. А если и нагрянут события, хорошие ли, страшные ли, обыватели неназванного Города встретят их
детским
вопросом. Да, тем самым. «Что же теперь с нами будет?»
Аполлон навсегда обиделся на свои юношеские идеалы. Как многие в Мире Сотворенном. Есть такое
детское
свойство — обижаться
навсегда.
Когда-то было принято ругать несчастного Аполлона и подобных ему людей. Ругали в целом с позиции Воронина времен работы мусорщиком. За трусость, вялость, слабость, за измену человечеству перед лицом марсианской агрессии.
А мне кажется, что его можно только жалеть. Ведь ему придется умирать обиженным ребенком.
Новый поворот, и вот исполняется заветная мечта интеллигента: Воронин становится частью Власти. Да не какой-нибудь, а очень даже «хорошей». Диктатура посредственности над кретинами? Конечно, но, как правило, имеет место диктатура кретинов над посредственностями. В искусстве руководства Гейгер преуспел значительно больше среднестатистического президента. Не фашист, не убийца, не идиот… и действительно работает во благо большинства, как это ни странно.
Высокие материи, однако, окончательно развенчаны Ворониным. Теперь бывший комсомолец с восторгом играет в новую игру. «Он вдруг как-то очень явственно осознал, что вот он — советник, ответственный работник личной канцелярии президента, уважаемый человек, что у него есть жена, красивая женщина, и дом — богатый, полная чаша <…> Он был взрослым человеком <…> Не хватало только детей — все остальное у него было как у настоящих взрослых…»
И все-таки он бросает и пост, и Сельму, и Амалию, и всю обеспеченную жизнь ради экспедиции на север. Обреченной экспедиции.
«Взрослый», он пытается объяснить себе, почему и опять обманывает себя. Теперь с другой стороны. Раньше ему чудилось, что он с Сельмой спит «ради блага народа», сейчас ему чудится, что на верную смерть он идет ради власти. Кацман сказал бы: «Это вряд ли…»
И снова виток накручивается на виток, гибнут люди, кварталы сменяются кварталами, в фантасмагорическом мире оживающих статуй, Хрустального Дворца, говорящих волков, скелетов в забаррикадированных квартирах Андрей продолжает идти вперед. К концу мира.
«Почему мы полетели? Луна была там, а мы здесь. Только поэтому».
«Жил однажды на свете один принц, который верил во все, кроме трех вещей, в которые он не верил. Он не верил в Принцесс, не верил в Острова и не верил в Бога. Отец принца, король, сказал ему, что таких вещей на свете не существует. <…>
Но вот однажды принц сбежал из дворца и оказался в другой стране. И в этой стране он с любого места на побережье мог видеть острова, а на этих островах странные, вызывающие волнение в крови, существа, называть которые у него не хватило духу. В то время как он был занят поисками лодки, к нему подошел человек в вечернем наряде.
— Это настоящие острова? — спросил его юный принц.
— Разумеется, это настоящие острова, — ответил ему человек в вечернем платье.
— А эти странные волнующие существа?
— Это самые настоящие, самые подлинные принцессы.
— Тогда, Бог тоже должен существовать! — воскликнул принц.
— Я и есть Бог, — ответил ему человек в вечернем наряде и поклонился.
Юный принц из всех сил поспешил к себе домой.
— Итак, ты вернулся, — приветствовал его король-отец.
— И я видел острова, видел принцесс, и я видел Бога, — заметил ему принц с упреком.
Король отвечал непреклонно: — На самом деле не существует ни островов, ни принцесс, ни Бога.
— Но я видел их!
— Скажи мне, во что был одет Бог?
— Он был в вечернем наряде.
— Были ли закатаны рукава его пиджака?
Принц вспомнил, что рукава были закатаны. Король улыбнулся.
— Это обычная одежда мага, тебя обманули.
Тогда принц вернулся в другую страну, пошел на тот же берег и снова встретил человека в вечернем наряде.
— Король, мой отец, рассказал мне, кто Вы такой, — заявил ему принц с возмущением. — Прошлый раз Вы обманули меня, но на этот раз это не пройдет. Теперь я знаю, что это ненастоящие острова и ненастоящие принцессы, а Вы сами — всего лишь маг.
Человек на берегу улыбнулся в ответ.
— Ты сам обманут, мальчик мой. В королевстве твоего отца множество островов и принцесс. Но отец подчинил тебя чарам, и ты не можешь увидеть их.
В раздумье принц вернулся к себе домой. Увидев отца, он взглянул ему прямо в глаза.
— Отец, правда ли, что ты не настоящий король, а всего лишь маг?
Король улыбнулся и закатал рукава.
— Значит, человек на берегу был Богом?
— Человек на берегу — другой маг!
— Я должен знать истину, которая лежит за магией!
— За магией нет никакой истины, — заявил король.
Принцу стало очень грустно. Он сказал:
— Я убью себя.
С помощью магии король вызвал смерть. Смерть стала в дверях и знаками подзывала к себе принца.
Принц содрогнулся и вспомнил о прекрасных, но ненастоящих принцессах и о ненастоящих, но прекрасных островах.
— Что же делать, — сказал он. — Я смогу выдержать это.
— Вот, сын мой, — сказал король, — вот ты и начинаешь становиться магом»[86].
«Ну вот, Андрей, — произнес с некоторой торжественностью голос Наставника. — Первый круг вами пройден».
Наверное, так и происходит взросление. Сначала ты живешь для себя, хотя думаешь, что живешь для всеобщего блага. Потом ты живешь для себя, понимая, что живешь для себя. Потом ты все еще думаешь, что живешь для себя, хотя давно делаешь это для других. Насколько хватает сил. Для семьи, детей. Для друзей. Кто-то — для человечества.
А в самом конце пути (ну не в конце, скажем, — в некой точке, которую способен увидеть человек, находящийся где-то между второй и третьей стадией) — в самом конце пути, наверно, должно прийти осознание, что в Мире Сотворенном вообще нет «других».
Но для того чтобы дойти до этого понимания, нужно подряд выиграть у смерти не полсотни — многие тысячи игр.
Человеку верующему это легче. Милосердие Господне способно создавать Вселенные ради секунды осознания у одного Человека. Ради того, чтобы он — все-таки дошел до Конца Мира. У атеиста нет ничего: ни надежды, ни опоры, ни бессмертия. И все-таки…
Когда Мир прост, Бог не нужен.
Усложняясь, он заполняется богами и демонами, мифами и легендами, колдовством и суеверием. На дороге познания — «дороге славы» — все это уходит, чтобы трансформироваться в философского единого Бога, полномочного конструктора Вселенной Неразрешимых Вопросов. Человек, нашедший своего Бога, заслуживает огромного уважения. Но быть может, еще большего уважения заслуживает тот, кто осмеливается остаться во Вселенной один?
Репетиция оркестра
Многие слышали, что такое свобода, но кто возьмется дать ее определение?
В реальности (все равно, текущей, выделенной, выдуманной) свобода начинается с принятия решений и этой процедурой исчерпывается. В самом широком смысле свобода есть возможность выбрать собственный Путь.
Эта возможность обязательно ограничена (например, «осознанной необходимостью» оставаться живым). Такого типа ограничения, назовем их для простоты физиологическими, зачеркивают
одно измерение
пространства личной свободы. Еще одно измерение поглощается тем обстоятельством, что человек — животное биологически эгоистическое —
обречен
на существование в коллективе и потому должен соблюдать некие мало меняющиеся от социума к социуму «правила общежития».
