В тот день он устроился в глубине зала. Я застучала каблучками и, покачивая бедрами, продефилировала среди белых скатертей к его столику. У него были бы все возможности меня в подробностях разглядеть, если бы в тот момент он не погрузился в чтение. А когда наконец оторвался от своей книги, меня вновь поразила его молодость. Он был весь какой-то гладенький, с кожей, будто у младенца, и уложенными самой природой волосами. Костюм на нем сидел безупречно. В нем не было ровным счетом ничего от киноактеров, о которых без конца судачат за кулисами заведений: он обладал плечами, созданными для кабинетной работы, но никак не для гребли на веслах. В то же время от него исходило какое-то очарование. Взгляд его переполняла нежность, синева глаз казалась необъятной. И хотя приветливость Курта отнюдь не казалась притворной, его взор был обращен не на собеседника, а куда-то далеко-далеко – вглубь себя.

Не успели мы поприветствовать друг друга, как к нам подлетела официантка – сама аскетичность в строгом костюме – и предложила сделать заказ, избавив от суровой необходимости начать разговор. Я выбрала фиалковое мороженое, в душе сожалея о недостойных пирожных, красовавшихся на прилавке. Первое свидание вряд ли подходило для демонстрации моего чревоугодия. Увидев длинный перечень кондитерских изделий, Курт погрузился в пучину размышлений. На его нескончаемые вопросы официантка отвечала со стоическим терпением. Подробное описание всех этих лакомств разожгло во мне аппетит, и я заказала еще рожок с кремом. К черту хорошие манеры! Зачем откладывать удовольствие на потом? Курт в конечном счете удовлетворился лишь чаем. Девушка облегченно упорхнула.

– Чем занимались после обеда, господин Гёдель?

– Был на собрании «Кружка».

– Это что-то вроде английского клуба?

Он негнущимся пальцем поправил очки:

– Нет, это дискуссионный клуб, основанный профессорами Шликом и Ханом. Хан, скорее всего, будет моим научным руководителем. Я собираюсь держать экзамен на докторскую степень.

– Представляю себе картину… Вы утопаете в огромных кожаных креслах и перевариваете обед, любуясь деревянной обшивкой стен.

– Мы встречаемся в небольшой комнатке на первом этаже математического института. Или в кафе. Никаких кресел там нет, да и деревянной обшивки на стенах я тоже не заметил.

– Что же вы обсуждаете? Спорт и сигары?

– Мы говорим о математике, философии. О языке.

– А о женщинах?

– Нет. Никаких женщин. Впрочем, да. Иногда к нам присоединяется Ольга Хан.

– Она красива?

Он снял очки, чтобы смахнуть с них невидимую пылинку:

– Очень умна. И необычна. На мой взгляд.

– Она вам нравится?

– У нее есть жених. А у вас?

– Хотите выяснить, не собираюсь ли я замуж?

– Нет. А что вы делали после обеда?

– Репетировали новое представление. Придете на меня посмотреть?

– Непременно.

В кафе мне очень нравилось.

– Милое местечко. Вы часто здесь бываете, господин Гёдель?

– Да, с матерью. Она большая ценительница здешних пирожных.

– Почему вы не взяли ничего поесть?

– Слишком большой выбор.

– Я могла бы сделать заказ за вас.

Официантка поставила перед Куртом чайник, чашку, сахарницу и молочник. Он тут же принялся расставлять их по ранжиру, тщательно избегая прикасаться к моему столовому прибору. Затем зачерпнул ложечку сахара, тщательно снял горку, оценил количество, высыпал обратно в сахарницу и повторил снова. Его манипуляциями я воспользовалась, чтобы вовсю насладиться вкусом мороженого. Курт понюхал содержимое чашки.

– Не нравится чай, господин Гёдель?

– Они используют крутой кипяток. А лучше несколько минут подождать, тогда листики смогут настояться.

– У вас прямо какая-то мания.

– Зачем вы мне это говорите?

Чтобы не расхохотаться, я уткнулась в свое мороженое.

– У вас хороший аппетит. Приятно смотреть, как вы едите, Адель.

– Сколько ни съем, все сгорит. Энергия бьет прямо фонтаном.

– Завидую вам. А вот у меня хрупкое здоровье.

Он улыбнулся мне голодной улыбкой, и я почувствовала себя пирожным с виноградом и яблоками, выставленным в витрине кондитерского магазина. Потом вытерла салфеткой губы, и мы пошли танцевать танго.

– И что же вы в точности изучаете?

– Готовлю диссертацию по формальной логике.

– Ничего себе! А разве логику можно изучить? Ведь это качество, которое человек получает от рождения? Или не получает.

– Нет, формальная логика не имеет ничего общего с человеческими качествами.

– Тогда что это за зверюга такая?

– Вы в самом деле хотите об этом поговорить? Если я начну углубляться, у вас глаза на лоб полезут.

– Обожаю слушать, когда вы рассуждаете о своей работе. Это так… завораживает.

Лиза закатила бы глаза. Я оставалась на позициях моей собственной логики. Чем грубее, тем лучше сработает. От тщеславия мужчины глохнут, но отнюдь не становятся болтливыми.

Этап первый: дать ему возможность объяснить, что такое жизнь.

Он поставил чашку, выровнял ее ушко по цветочному узору блюдца, затем передумал и повернул так, чтобы было удобно брать, не преминув совершить полный оборот. Я терпеливо ждала, старательно избегая выражать свои мысли: Давай, малыш, давай, школяр! Ты не сможешь перед этим устоять, потому что точно такой же мужчина, как и все остальные!

– Формальная логика представляет собой абстрактную систему, не использующую традиционный язык, к которому, например, прибегаем мы, желая что-либо обсудить. Это универсальный метод, призванный манипулировать математическими понятиями. В итоге я, не зная китайского, могу понять логические выкладки, сделанные китайцем[9].

– А зачем это вам, не считая, конечно, стремления понимать китайцев?

– Как это «зачем»?

– Ну, какова конечная цель этой вашей логики?

– Доказывать! Мы изыскиваем штампы, позволяющие окончательно устанавливать математические истины.

– Что-то наподобие кулинарного рецепта?

В тот день мне удалось немного разгадать его тактику обольщения. Он был не так уж скромен. Просто я была образчиком, заслуживающим отдельного изучения, и он не знал, что со мной делать. Найти ко мне подход было намного труднее, чем к студенткам, потому как меня совершенно не волновали его университетские успехи. Поэтому ему приходилось идти мелкими шажками, останавливаясь после каждого этапа и оглядываясь назад, дабы оценить пройденный путь. Случай; прогулка; еще одна прогулка; чай. Что с ней обсуждать? Пусть говорит сама. Позже он признавался мне, что обычно использовал совсем другую технику лова – назначал очередной пассии свидание в аудитории университета, где корпела другая студентка, которая и была объектом его истинных притязаний. Ревность; конкуренция; бильярд на зеленом сукне – одним словом, прикладная математика в действии.

– Но ведь всего с помощью вашей логики доказать нельзя, разве нет? К примеру, разве можно доказать любовь?

– Чтобы что-то доказывать, надо первым делом выработать строгую формулировку, затем разложить проблему на составляющие, маленькие, но твердые и нерушимые. Во-вторых, нельзя пытаться распространять все без разбора на эту область знания, это было бы неправильно. Любовь не подпадает ни под какую формальную систему.

– Формальную систему?

– Это язык, предназначенный строго для математических целей. Он базируется на некоей совокупности аксиом. А любовь по определению субъективна. И никаких аксиом в ней не может быть изначально.

– А что такое аксиома?

– Это исходное положение, истинное само по себе, на котором строится более сложное знание, например теорема.

– Что-то наподобие кирпичика?

Чашечка вновь отправилась в путь и сделала три полных оборота.

– Если угодно.

– Я научу вас первой теореме, Адель. В любви один плюс один равно двум. А два минус один равно нулю[10].