– Что вы так горбитесь? Это вас старит. Расправьте плечи!

Молодая женщина встала ровнее. Это «Расправь плечи, Энн» она слышала за спиной всю свою жизнь.

– Что это за шоколадные конфеты?

– А как вы догадались?

– Вопрос логики. Во-первых, вы славная, хорошо воспитанная девушка, которая не могла прийти с пустыми руками. Во-вторых…

Она кивнула на дверь. Энн повернулась: в нише терпеливо застыло маленькое сморщенное существо. Его свитер из ангорской шерсти с блестками был испачкан шоколадом.

– Адель, пора пить чай.

– Иду, Глэдис. Раз уж вы обязательно хотите принести пользу, мисс архивариус, для начала помогите мне выбраться из этого хромированного гроба.

Энн подошла к креслу-каталке, опустила железную перекладину и отбросила простыни. Прикоснуться к пожилой даме она поначалу не решилась. Та повернулась, поставила на землю дрожащие ноги и улыбнулась молодой женщине, приглашая ее помочь. Энн взяла ее под мышки. Усевшись в кресло, Адель вздохнула от удовольствия, а Энн – от облегчения. К удивлению молодой женщины, жесты, которые она считала давно похороненными памятью, вспомнились без труда. За ее бабушкой Жозефой тянулся точно такой же аромат лаванды. В горле встал ком, но Энн справилась с приступом тоски – за столь многообещающую первую встречу он был невысокой ценой.

– Вы в самом деле хотите доставить мне удовольствие, мадемуазель Рот? Тогда в следующий раз захватите бутылку бурбона. Сюда можно протащить контрабандой только шерри. Но оно бросает меня в ужас. К тому же я по-прежнему ненавижу англичан.

– Значит, я могу прийти еще раз?

– Mag sein[4].

Мне давно стало понятно, что при встрече со мной он отводит взгляд. Мы жили в Вене, в Йозефштадте, на одной и той же улице, в двух шагах от университета: он с братом Рудольфом, я с родителями. Ранним утром того дня я возвращалась из Nachtfalter[5], кабаре, в котором работала. Моя наивность никогда не доходила до того, чтобы внушать мне веру в бескорыстие клиентов, предлагавших после закрытия проводить меня домой. Ноги знали дорогу наизусть, но я не могла позволить себе ослабить бдительность. Над городом занимался серый рассвет. В те времена рассказывали страшные истории о бандах, подкарауливавших молодых барышень и затем продававших их в бордели берлинского Вавилона. И вот я, Адель, по правде говоря, уже далеко не девчонка, хотя на вид мне вполне можно было дать двадцать лет, кралась вдоль стен, внимательно вглядываясь в каждую тень. Поркерт, через пять минут ты снимешь эти проклятущие туфли, а через десять будешь уже в постели. В нескольких шагах от меня, на тротуаре через дорогу, я увидела силуэт мужчины среднего роста, закутанного в плотное пальто, в темной фетровой шляпе и в шарфе, скрывавшем половину лица. Сцепив за спиной пальцы, он медленно вышагивал, будто прогуливаясь после обеда для улучшения пищеварения. Я пошла быстрее. В животе все сжалось. Мои внутренности редко ошибались. В пять часов утра не гуляют. Если вы по эту сторону человеческой комедии, то на рассвете возвращаетесь из клуба, если нет – собираетесь на работу. Да и потом, никто не станет напяливать на себя столько одежды такой теплой ночью. Дрожа от страха, последние несколько метров я преодолела, оценивая шансы разбудить криком соседей. В одной руке у меня был ключ, в другой – небольшой пакетик с перцем. Как-то раз моя подруга Лиза объяснила, как можно ослепить нападающего, чтобы потом расцарапать ему все щеки. Добравшись до дома, я торопливо захлопнула за спиной небольшую деревянную дверь. И нагнал же он на меня страху! Несколько мгновений я подглядывала за ним, спрятавшись за шторой в своей комнате: он по-прежнему расхаживал взад-вперед. Когда на следующий день, в тот же рассветный час, я опять встретила своего призрака, то переходить на бег уже не стала. Потом мне две недели приходилось вот так сталкиваться с ним каждое утро. И он, похоже, ни разу меня даже не заметил. Этот человек, казалось, вообще перед собой ничего не видел. Я перешла через дорогу и стала ходить по тому же тротуару, где расхаживал он. Затем, желая прояснить ситуацию, прошла в миллиметре от него, но он даже не поднял головы. Выслушав мою историю с перцем, девушки в клубе здорово посмеялись. В один прекрасный день я его больше не увидела. Стала возвращаться немного раньше, потом чуть позже, но он будто испарился.

Так продолжалось до того самого вечера, когда в гардеробе «Ночной бабочки» он не протянул мне свое пальто, слишком теплое для того времени года. Его владельцем был красивый брюнет лет двадцати с загадочными голубыми глазами, прятавшимися за сильными линзами очков в черной оправе. Я не удержалась, чтобы его не спровоцировать:

– Добрый вечер, господин призрак из Ланге Гассе.

Он посмотрел на меня с таким видом, будто я была командором какого-нибудь религиозного ордена, и повернулся к двум сопровождавшим его друзьям. Я тут же узнала Марселя Наткина, частенько захаживавшего в ателье моего отца.

Они ухмыльнулись, как обычно ухмыляются молодые люди, в том числе самые образованные и просвещенные, испытывая в душе замешательство. Он был не из тех, кто стал бы волочиться за девушкой из гардероба. Он ничего не ответил, я торопилась, видя, что у входа собралась целая толпа, и поэтому настаивать не стала. Потом взяла у этих господ их вещи и спряталась среди вешалок.

Ближе к часу ночи я облачилась в свой сценический костюм, весьма достойный наряд, особенно по сравнению с тем, что можно было увидеть в некоторых модных кабаре. Он представлял собой кокетливую матросскую форму: блузка, короткие, белые атласные шорты и пышный темно-синий галстук. Вполне естественно, что накрасилась я тоже, как на парад. С ума сойти! В те времена я наносила такой слой грима, что походила на картину. Вместе с девушками мы исполнили свой номер – Лиза опять перепутала половину па – и уступили место исполнителю комических куплетов. Троица сидела у эстрады, имея все возможности по достоинству оценить наши оголенные ноги. Причем мой фантом проявил не меньше рвения, чем остальные. Потом я вновь заняла свой пост в гардеробе. «Ночная бабочка» была небольшим заведением, в котором нужно было заниматься всем понемногу – и танцевать, и продавать сигареты в перерыве между двумя номерами.

Когда он несколько мгновений спустя подошел ко мне, мои подруги, в свою очередь, тоже ухмыльнулись.

– Прошу прощения, мадемуазель, мы с вами знакомы?

– Я частенько вижу вас на Ланге Гассе.

Чтобы скрыть смущение, я сделала вид, что ищу что-то под стойкой. Он стоически ждал.

– Я живу в доме шестьдесят пять, вы в семьдесят втором. Но днем я одеваюсь не так, как сейчас.

Мне хотелось его немного подразнить; в молчании этого человека было что-то трогательное и умилительное. Он выглядел совершенно безобидным.

– Что вы делаете на улице по ночам, не считая, конечно, разглядывания носов башмаков, которые ведут вас вперед?

– Я люблю думать на ходу, по правде говоря… на ходу у меня это лучше получается.

– Что же так поглощает все ваши мысли?

– Я не уверен…

– Что я в состоянии понять? Знаете, у танцовщиц тоже есть голова!

– Меня интересуют вопросы истины и доказательности.

– Дайте-ка я угадаю… Вы изучаете философию. Проматываете отцовские деньги, изучая дисциплины, которые вам ровным счетом ничего не дадут, разве что позволят унаследовать семейное предприятие по торговле трикотажем.

– Ну… вы не ошиблись, почти. Я действительно интересуюсь философией, но учусь на математическом факультете. А отец мой и правда управляет фабрикой по пошиву готовой одежды.

Он, казалось, и сам был удивлен, что так много говорил.

Затем согнулся пополам, пародийно козырнув мне с видом заправского военного: