Его рука выскользнула из моих пальцев, но я перехватила бумажку, вцепившись в нее бульдожьей хваткой. Мужчина несколько раз подергал мою мятую пятерку и отпустил ее, не вынимая руки из кармана и не переставая взирать на меня испепеляющим взглядом.

«Наглец! Извращенец!» — мысленно возмущалась я, гневно щуря глаза, но это не помогало. Он упорно не желал освободить мой карман от своего присутствия. Тогда я с силой ущипнула его, выворачивая кожу руки, он побледнел и мгновенно вынул руку.

Я стремглав ринулась к выходу, тоже вынув руку из кармана и держа в ней свою несчастную, с трудом отвоеванную денежку.

Мужчина проводил меня странным взглядом, а я, чувствуя на затылке сверла его глаз, не оборачиваясь, пошла по улице в сторону Сокольников. Идти нужно было еще пару остановок, и как раз где-то здесь я помнила небольшую забегаловку.

«Вот и отлично, поем — успокоюсь», — решила я. Дверь столовой была плотно закрыта, но внутри, за стойками, вяло переговариваясь и тыкая вилками в тарелки, утоляли свой голод люди. Я постучала, подошел какой-то старикашка и жестами стал объяснять мне, что столовая уже закрывается. У меня навернулись слезы. Ну что за день такой идиотский! Глазами, полными тоски и отчаяния, я смотрела сквозь старикашку, и, видимо, он проникся моими страданиями.

Дверь приоткрылась, он высунул седую лохматую голову и скрипучим голосом проинформировал меня:

— Да у нас, кроме жареной трески, ничего не осталось.

— Ну, хоть трески с хлебом, — попросила я жалобным голосом.

— Давай, — согласился старикашка и крикнул в глубь столовой: — Лариса, обслужи девочку!

Лариса вышла, плюхнула мне в тарелку пару хвостов, немного хлеба и показала на желтенькую водичку с ошметками полугнилых мандаринов:

— Компот?

— Спасибо, нет, — ответила я и пошла к единственному в столовой столику со стульями. Над столиком висела табличка, изображающая мамашу с младенцем на руках. Посетителей больше не предвиделось, я со спокойной совестью примостилась на стуле и начала уплетать рыбу.

Посетители, справившись с тем, что оставалось у них в тарелках, вышли на улицу, и мы остались вдвоем со старикашкой.

Он застыл у одной из стоек и бросал в мою сторону полные сочувствия взгляды.

«Неужели я так жалко выгляжу», — смутилась я, невольно расправляя плечи и всматриваясь в мутное отражение на глади большого витринного стекла. Наконец старикашка не выдержал.

— Ты откуда приехала? — спросил он, подсаживаясь к моему столику.

— С Украины, — ответила я, с любопытством разглядывая его.

— А… — протянул понимающе дед, встал и пошел к двери. Уже у двери он оглянулся и, покачав головой, вымолвил: — За еду-то хоть есть чем заплатить?

Я смутилась еще больше и быстро кивнула, тут же извлекая из кармана мятые деньги.

— Смотри-ка… — Дед пожал плечами и снова крикнул: — Лариса, получи с девочки!

«Странный дед, — хмыкнула я. — А, все они, старики, — странные». Подошла Лариса. Я, быстро запихнув последний кусок в рот, протянула ей деньги. В глазах у меня зарябило, я встряхнула головой и внимательно посмотрела на купюру. Точно — полтинник! Пока Лариса отсчитывала мне сдачу, я торопливо полезла в карман и обомлела: там лежала моя затрепанная пятерка.

«Господи! — ужаснулась я. — Так вся эта троллейбусная борьба происходила не в моем кармане!» Боже мой, кто бы знал, как мне стало стыдно! Невидящими глазами я посмотрела на сдачу, быстро, будто деньги были горячие, положила их в карман и выскочила на улицу.

Снег плавно кружился и большими мягкими хлопьями падал на мокрый и скользкий асфальт. Он таял еще на лету, не покрывая увядшую прелую зелень, которая выглядывала из-под белесых лохмотьев, напоминая о недавнем лете.

Я шла, не думая ни о чем. Мне не хотелось ни о чем думать. Колючий, влажный воздух наполнял грудь вечерним холодом, сквозь безлистые кроны деревьев сочилась на землю серая дымка ноября, темнеющая вдалеке сгущающимися свинцовыми тучами.

Ночью уже было до минус десяти, но днем непременно теплело, и весь выпавший за ночь снег превращался в противную густую кашицу. Сапоги мои быстро промокли, и я стала замерзать. Лирическое настроение испарилось, пришло время подумать, куда бы приткнуться для обогрева, а так как парк казался совсем необитаемым, я решила повернуть стопы в обратную сторону. Пройдя на автопилоте метров двести, я неожиданно увидела небольшой роскошный дом. Яркий свет окон привлек мое внимание. Когда я приблизилась к этому заведению, сердце мое беспокойно задергалось.

Ошибиться было невозможно. Я сразу же узнала обе стоявшие у входа машины. Похожие друг на дружку, как близнецы, они отличались лишь внутренним убранством салона. В одной машине салон был отделан черной кожей и отличался какой-то строгостью и деловитостью. Никаких побрякушек, наклеек и накидок, если не считать массажного покрытия на водительском месте. Другой салон был синего бархата, под зеркальцем висела длинноволосая чешуйчатая русалочка, а сзади, за стеклом, виднелся плюшевый медвежонок. Он держал в лапах коробочку с красным крестом на крышке. «Аптечка» — решила я и, подойдя совсем близко, стала внимательным образом осматривать машины.

Та, у которой был бархатный салон, конечно же, принадлежала Насте. Я запомнила это наверняка, когда рассматривала девушку, склонившуюся над рулем у въезда на Кольцевую. Я помню ее глаза, почти с ненавистью взглянувшие на меня.

«Надо же, ни единой царапинки, ни вмятинки, — подумала я. — Как новенькая». Я попинала ногой покрышку переднего колеса, и от входа ко мне приблизился здоровенный, широкоплечий мужчина.

— Девушка, отойдите от автомобиля.

— Не думаете ли вы, что я смогу его повредить?

— Я вообще никогда не думаю. Я охраняю, и мне за это платят. Отойдите! — хмуро уставился на меня охранник.

— Так вам платят за то, чтоб вы не думали, или за охрану? — попыталась я уточнить, но охранник ничего не ответил. Он подошел ко мне вплотную, и я отступила на пару шагов назад.

Наткнувшись на стоящий рядом автомобиль Алексея, я испачкала рукав пальто и со злостью пнула черную ребристую шину.

Автомобиль взвыл душераздирающей сиреной. Я отскочила от него как ужаленная и совсем забыла об охраннике. Охранник же воспринял мои действия как брошенный ему вызов и цепко схватил меня за пальто. Я попробовала вырваться, но швы затрещали, а поскольку пальто у меня было одно, я решила не рисковать и не жертвовать им, а, подчинившись бездумной груде мышц, последовать за ним.

«А что я такого сделала? Ничего!» — успокаивала я себя. Но в этот момент услышала удивленное:

— Ира?

Охранник немедленно отпустил меня и благоговейно вытянулся по стойке «смирно».

— Ира… — Леша подошел ко мне, одернул мое пальто и бережно поправил шарф. — Как же ты меня нашла?

— По запаху. — Я вдохнула сводивший меня с ума аромат его одеколона и, вероятно, покраснела.

Леша улыбнулся своей ослепительной улыбкой.

— Ты не представляешь себе, как я рад тебя видеть.

В это время из-за двери вынырнул какой-то мужчина к нетерпеливо позвал:

— Воля, ну что там? — Он посмотрел на нас и кивнул в мою сторону головой. — Да отпусти ты ее, или Гена ослаб? Генок! — обратился он к охраннику, и тот с готовностью напрягся, выражая свою покорность хозяевам.

— Иди ты! — ответил Леша нетерпеливому приятелю. — Иди, иди, я сам разберусь.

Но тот не исчез, а, напротив, с нескрываемым любопытством направился в нашу сторону.

— Ну ты даешь! — Над его любопытством торжествовало удивленное пренебрежение. — У тебя совершенно нет вкуса. — Он произнес это так, словно меня не было рядом или, по крайней мере, я была глуха, слепа и нема.

Я вспыхнула всем телом. Я просто почувствовала, как горит у меня внутри. Мне почему-то стало стыдно, словно я сама уже своим рождением совершила что-то непозволительное, недостойное.

Пальто, которое мне так понравилось и которое я берегла, как самую драгоценную вещь в моем гардеробе, вдруг показалось мне омерзительным нищенским нарядом, мохеровый шарф огненным кольцом опалил мою голову, и я, рванувшись от них, побежала прочь.