— Серега, позови Пушистенького. — Эта кличка с моей легкой подачи приклеилась к Антону, и теперь его так называли практически все в училище.

— Уже ушел, — отвечал мне Сергей.

— Как ушел? — спрашивала я. — Ведь только что я слышала его голос.

— Вот как раз только что и вышел. Прямо секунду перед звонком.

Я вешала трубку и понимала, что никуда он не уходил. Я просто всеми фибрами души чувствовала, что он стоит по ту сторону стены и напряженно дышит.

«Ну и ладно, насильно мил не будешь», — думала я, ложась на смятую постель и глядя в потолок.

И снова мне стало одиноко долгими тоскливыми вечерами. В один из таких вечеров я поехала в Сокольники.

Вообще этот день для меня начался не совсем удачно. Как обычно бывает в таких случаях, одна беда идет за другой, и если с самого утра все валится из рук, болит голова и не хочется ворочать языком во рту, не говоря уж о том, чтоб куда-нибудь тащиться, то лучше завалиться в постель и не вставать до самого вечера. Не идет, так нечего стараться, все равно ничего хорошего не получится.

Во-первых, я опоздала на занятия.

Англичанка, только недавно появившаяся у нас, отличалась от всех остальных педагогов строгостью небывалой и такой же чрезвычайной требовательностью. Она имела обыкновение опоздавших немедленно, не отходя, как говорится, от кассы, гонять по всему пройденному материалу. Отвечать мне безумно не хотелось, и я решила перекантоваться в коридоре до следующей пары. И нет чтобы спрятаться в туалет, как это обычно делают, я достала набоковскую «Лолиту» и примостилась на широком подоконнике прямо возле аудитории.

Уютно подобрав под себя ноги, накрывшись собственным пальто, расстегнув молнии на сапожках и распустив шарф на шее, я расслабилась с книжкой в руках. И только расслабилась, только вчиталась в текст, совершенно не замечая при этом, что происходит вокруг меня, как прямо над моим ухом прогремело требовательное:

— Демина! Почему вы не на уроке?

— А вы? — от неожиданности ляпнула я первое, что пришло мне в голову, и это оказалась не самая лучшая моя реплика. Если даже не наоборот — самая худшая в моей жизни.

Я тут же прикусила язычок, но было поздно.

Передо мной стояла англичанка. Подтянутая, одетая по последнему писку моды, с аккуратной, сверкающей лаком укладкой, она уставилась на меня немигающим высокомерным взглядом. Улыбка, висевшая на ее лице, словно ссохшаяся апельсиновая корка, была кривой и тонкой. Она не предвещала мне ничего хорошего. Оправдываться, придумывать что-либо было поздно. Что бы я сейчас ни сказала, все могло быть обращено против меня. Я молчала и слушала терпкий, въедливый голос оскорбленного самолюбия.

— А я, смею доложить, — она посмотрела на меня непроницаемым взглядом, — сходила в учительскую за вашими контрольными… Теперь, если позволите, возвращаюсь…

Потупив взор, я старалась не дать ей загипнотизировать меня, но холодная надменность англичанки брала свое, и на риторический вопрос: «Ну как, вас, Ирина Батьковна, удовлетворил мой ответ?» — я кивнула головой, густо покраснела и спрыгнула с подоконника.

— Я рада… — прищурила один глаз англичанка. — Тогда пройдемте.

Она неприятно цыкнула языком, словно у нее в зубах застрял кусочек пищи после плотного завтрака. Мне даже показалось, что она сейчас сплюнет. Но она, конечно же, не сплюнула, а сложила темно-оранжевые губки маленьким бантиком и кивнула головой в сторону двери.

Я обреченно поднялась и медленно пошла в класс.

По контрольной работе у меня была пятерка. Может, зайди я на урок с небольшим опозданием, это обстоятельство сыграло бы в мою ползу, если бы она вообще заметила, что я вошла в аудиторию в ее отсутствие. Но так, в отместку за мое нечаянное нахальство, вся пара была посвящена моей пыхтящей, сопящей, напряженно морщащей лоб и шевелящей от натуги ушами персоне.

Из класса я вышла красная, как свежеочищенная свекла, и мокрая, как слон после бани. Господи, какие хвалы я воздавала Антону за его уроки! Наверное, он там, у себя в классе, подпрыгивал от икоты, проклиная того, кто его вспоминает. В журнале появилась крепкая, честно заслуженная четверка с плюсом. Это было огромным достижением и ценным признанием моих лингвистических способностей.

Зато все остальные пары я беспробудно «давила на массу» в самом дальнем углу комнаты, завернув лицо в шарф и прислонившись к батарее.

Грохот парт неожиданно прервал мой покой. Мне показалось, что я прикорнула всего на несколько минут, и сейчас должна начаться следующая пара, а грохот — это результат приветственного вставания всего класса перед появлением учителя. Я вскочила, протирая безумные спросонья глаза, и увидела, как мои однокашники торопливо рассовывают конспекты по сумкам и, шумно толкаясь, пробираются к выходу.

— Эй, Демина! Бери шинель, пойдем домой, отвоевались! — крикнула мне толстушка Светка. И я, кивнув ей, снова опустилась за парту, выделив себе несколько секунд на осмысление действительности.

Напротив меня притормозил длинноносый, крепко смахивающий на Буратино Толька Лалак, прослывший самым крутым остряком в училище за свой вечно болтающий по делу и без дела неутомимый язычок.

— Посмотрите на центральное пятно этой картины! Особенно удался художнику правый глаз кающейся Марии-Магдалины и то, что под ним… — Он тыкал в меня пальцем и очень правдоподобно имитировал голос Шифрина.

Я швырнула в Лалака лежавшей в парте кедой сорок четвертого размера, но он увернулся, и кеда с грохотом обрушила на пол лавину голубоватых осколков разбитого стекла.

— Западные ученые предполагают, что это колибри, — он проследил за летящей кедой, — но наши исследователи установили, что это птица неизвестной породы! — закончил Лалак и со смехом выскочил из класса.

Я побрела за веником, собрала осколки и, выслушав пьяный мат столяра, с тяжелым сердцем покинула родную «альма-матер».

В кармане притаилась последняя пятерка, а до стипендии оставалась еще целая неделя. Столовский жиденький обед в училище я проспала. Вот ведь какие редиски, никто не разбудил меня, сами небось перехватили лишнюю порцию. В животе урчало, страшно хотелось есть, но не было никакого желания ехать в общагу. Снова смотреть в голубоватую побелку потолка и считать мух, наматывающих спиралевидные круги под лампочкой?

Вот так и возникла идея прогуляться перед сном в Сокольниках и где-нибудь по пути перекусить парой чебуреков.

Я влезла в битком набитый троллейбус и поехала. Людей было очень много — час «пик». Все, усталые, раздраженные, измученные неопределенностью политической обстановки, толкались, наступали друг другу на ноги, злобно ругались. Не знаю, в каком еще государстве, кроме нашего, народ так горяч в дискуссиях и так холоден в действиях на политической арене. «Что друг перед другом глотки драть, ничего при этом не предпринимая?» — думала я, уединившись в скорлупе своего самочувствия и абстрагируясь от внешних раздражителей.

Слева от меня стоял высокий молодой человек. Поначалу он пытался держать между нами какую-то дистанцию, но первая же остановка приплюснула его к моему плечу так, что наши руки соприкоснулись. Я украдкой глянула на его профиль. «Интересный мужчина», — внутренне улыбнулась я. Несколько раз он передавал через меня талончик к компостеру, но мелькнувший в глубине моей души интерес так и погас под толстым слоем накатившей в последнее время внутренней отстраненности.

Я опустила руку в карман и простояла так некоторое время, пока не почувствовала, что в мой карман нырнула еще чья-то рука.

Я напряглась. Эта рука показалась мне до того беспардонной и наглой, что я резко повернула голову к ее хозяину. Молодой человек со странным для этой ситуации хладнокровием и даже некоторым удивлением посмотрел мне в глаза. Я отвернулась, возмущенно холодея, вот ведь наглец какой! Вдруг я почувствовала, что эта рука пытается вынуть из моего кармана какую-то бумажку. У меня по телу пробежал озноб. Этой бумажкой могла быть только моя последняя пятерка! Я сильно сжала его руку, непонятно почему не произнося ни слова. Молодой человек все с тем же недоумением смотрел мне в лицо. Эта визуальная схватка сопровождалась мимическими ужимками и борьбой рук в моем кармане.