Каюта была не больше чулана — тесная каморка, в которой едва помещался крохотный столик между двумя узкими койками, и даже окна, то есть иллюминатора, не было и в помине. Хотя это как раз к лучшему, решила Женя: ей вовсе не улыбалось целыми днями любоваться на свинцовые волны холодного северного моря. Солли уже распаковала баул с самыми необходимыми вещами, накрыла столик вышитой салфеткой и, сетуя на отсутствие кипятка, сервировала легкий обед из прихваченной с собой снеди.

Все это вдруг напомнило Жене купе поезда перед отправлением. Так и чудится, что вот-вот подойдет проводница, заберет билеты, предложит чаю… Накатила ностальгия — правда, совсем не такая сильная, как в первое время здесь. Родной мир успел отдалиться и теперь казался… нет, не сном, но чем-то таким же призрачным и нереальным. Источником приятных и не очень воспоминаний, интересных историй, новых для этого мира знаний — и не более того. Прочитанная и перевернутая страница, а впереди еще почти целая книга.

И, как всегда в начале любой поездки, накрыло предвкушением, интересом и ожиданием нового.

— Посмотрим, что за Дарценен такой и кто меня там так сильно ждет, — Женя уселась на узкую койку, поджав под себя ноги, и потянулась за хлебом и паштетом.

Загрохотала, поднимаясь, якорная цепь, корабль качнуло раз, другой, в борт ударила волна. «Летучая бабочка» снималась с якоря и готовилась отплыть, то есть, простите, отойти… отлететь. Отпорхнуть по направлению к Дарценену.

— С богом, что ли, — пробормотала Женя, — поехали. Пятидневка горячей любви к морю объявляется открытой.

«Пятидневка горячей любви к морю» вымотала Женю изрядно. Не качкой — амулет ли помог, или девушка оказалась невосприимчива к морской болезни, но чувствовала она себя прекрасно, тошнотой и отсутствием аппетита не страдала и даже довольно быстро приспособилась ходить, не спотыкаясь и не падая на стены от внезапного крена. Соблюдать требование капитана «не впадать в панику и думать о хорошем» тоже оказалось совсем не трудно, Женя просто вспоминала любимые книги, фильмы, мультики и анимэ, таких воспоминаний ей хватило бы не то что на пять дней, а хоть на пятьдесят.

Выматывало безделье.

Занимать время лишь воспоминаниями, к тому же без возможности хоть с кем-то ими поделиться. Почти не иметь возможности двигаться, выйти на свежий воздух. Даже чтение и вышивка, и те невозможны. Невыносимо!

К счастью, ветер оставался попутным, и плавание проходило гладко. «Летучая бабочка» — Женя каждый раз неудержимо хихикала, вспоминая название корабля, — бойко шла по курсу, перепархивая с волны на волну, ловила ветер крыльями-парусами, слушалась руля и была умницей. Капитан Тензоне так и говорил, поглаживая потемневшие от времени и морской воды доски бортов: «Моя умница», — и Женя с трудом удерживалась от вопроса, сам ли он придумал «умнице» имя.

В середине пятого дня, после обеда, капитан предложил девушке выйти с ним на палубу и показал темную полосу на горизонте:

— Через несколько часов прибудем, — и тут же, постучав по мокрому от дождя борту, добавил: — Если ничего не случится.

Женя вдохнула сырой холодный воздух и радостно улыбнулась: душная и тесная каюта надоела до одури, почти до слез. Хотелось скорее увидеться с дядюшкой Варреном, рассказать о жизни в Линде, узнать, что нового случилось без нее. Хотелось, в конце концов, хоть чем-нибудь заняться!

— Мне можно побыть здесь?

— Да чего ж, барышня, побудьте, покуда не мешаетесь.

Девушка прислонилась к мачте — кажется, здесь она никому не помешает. Огляделась. Бесконечные серые волны, низко нависшие серые тучи, над морем позади — темно-серая, почти графитного цвета стена дождя. А над далеким берегом — солнце. «Символично», — хмыкнула про себя Женя. Бег волн скрадывал движение корабля, стоило отвести взгляд от темной полосы земли, и казалось, что они болтаются на месте бесполезным поплавком. Но если приглядеться — медленно, постепенно земля приближалась. Из просто темной становилась темно-зеленой и бурой — наверное, так издали виделся лес. Тонким шпилем проявилась в сером небе башня маяка. Едва слышно, скорее тенью звука, чем звуком, донеслись удары то ли колокола, то ли гонга — железные, протяжные, отчего-то вызывающие тревогу.

Белой чайкой замелькал вдали парус. Корабль шел им навстречу от берега, и оказавшийся вдруг рядом капитан буркнул:

— Что еще за …? Великоваты для таможенников, для купца слишком быстро идет, да и паруса не те.

«Приграничный порт, — хмыкнула для себя Женя, — логично, что здесь должен быть гарнизон, чему он вообще удивляется? Или здесь до пограничников и береговой охраны не додумались? Да ну, не может такого быть!»

Тем не менее, капитан и впрямь казался встревоженным. Глядел в подзорную трубу, кривил губы, а корабль подходил все ближе, и Женя уже без всякой трубы видела вымпел Тириссы на мачте. Выходит, это не их встречают, никакая не таможня и не охраняющие берег корабли, а просто такой же купец, идущий в другую сторону. Ну, по крайней мере, не враг… наверное.

Женя смотрела, как сходятся корабли, как со встречного машут флажками, подавая сигналы, а капитан Тензоне все сильнее хмурится. Похоже, происходило что-то непредвиденное. Но что? Спрашивать она не хотела — напомнишь о себе не вовремя, придется остаток пути сидеть в каюте, «чтобы не мешала». Нет уж. Она просто постоит здесь тихонько, посмотрит, послушает.

Борт к борту, конечно, суда не сошлись, но подошли одно к другому достаточно близко, Женя даже разобрала название встречного: «Принцесса морей». «Летучая бабочка» легла в дрейф, с «Принцессы» спустили шлюпку.

«Интересно, — думала Женя, — тот хмырь в шлюпке — капитан или помощник? Или какой-нибудь пассажир, имеющий власть приказывать? Амбиций и самомнения у него точно хватает, вон как вырядился, будто не в море, а на бал — камзол по последней тирисской моде, трость, а еще он или в нетерпении, или тревожится, и точно недоволен, вон как губы поджимает». Дядюшка Винс и тетушка Цинни очень постарались, чтобы привить ей привычку оценивать состояние людей по незаметным, казалось бы, признакам. Полезное умение, на самом деле, хотя чем оно могло помочь сейчас? Разве что еще больше встревожиться…

Франт с «Принцессы» не стал подниматься — видно, время ему было дорого; шлюпка закачалась на волнах рядом с «Летучей бабочкой», капитан Тензоне перегнулся через борт, спросил зычно:

— Что там такое еще, отчего не принимают? У меня груз, мне здесь болтаться не с руки.

«Не принимают? — удивилась Женя. — Как это «не принимают», что за аэропорт Домодедово, е-мае, погода у них, что ли, нелетная? Как может не принимать корабли морской порт?!»

— Буря там, видите ли, прошла. Бухта завалена мусором, только на рейде и стать, и то невесть сколько ждать придется, пока разгрузят. У меня тоже груз, спасибо, добрые люди подсказали, куда сбыть можно. В Неттуэ пойду, пусть далековато, зато порт хорош. Никакие бури нипочем. А тут, тьфу. Поворачивай, приятель, пойдем вместе, все спокойней. Может, еще кого в пути прихватим, один корабль — добыча, три — уже караван, не всякий сунется.

— Значит, тебе, приятель, одному в пиратские воды идти боязно, компанию ищешь? Не-ет уж, за предупреждение благодарствую, а только я иду, куда шел. Попутного ветра, спокойного моря.

— Зря. Там воды чистой нет, какой только дряни ни плавает. Может, во времени выгадаешь, а может, и нет, да еще неизвестно, что прицепится.