— Пожалуйста, повтори.

— Ами, — сказала я более твердо, но на сердце словно опустился тяжелый камень.

— Ваши родители живы?

Я втянула воздух и на одном дыхании солгала:

— Нет.

— Аделиса, соблюдала ли ты целомудрие до начала тестирования?

— Это еще что за вопрос? — возмутилась я, и пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

— Пожалуйста, отвечай на вопрос.

— Да, — сказала я. — Я блюла невинность.

Как будто бы у меня был выбор. Девочки жили на противоположном от мальчиков конце города, а любые перемещения по центру происходили лишь в строго ограниченные часы и под контролем родителей. Хотя так было не всегда. В детстве бабушка шепотом рассказывала мне истории о том, как люди жили раньше, в ее юности. Когда мне исполнилось четырнадцать, за месяц до ее устранения, я спросила о брачных анкетах, которые печатались в бюллетене. Девочки в академии передавали их друг другу под партами, чтобы вдоволь похихикать над фотографиями мальчиков.

— Зачем в бюллетене печатают эти брачные анкеты? — спросила я. — Разве девочки и мальчики не могут просто встречаться друг с другом лично, как только им исполнится шестнадцать?

У бабушки были глубокие карие глаза, и в этот момент я испытала всю силу ее взгляда. Она изучающе посмотрела на меня, а затем ответила:

— В наше время мальчикам и девочкам не так уж просто встретиться. Родители не допускают даже мысли об этом, к тому же, большинство юношей при встрече с девушкой разом теряет дар речи. Хотя, — бабушка тихонько хихикнула, — так было и до сегрегации.

— Я никогда не думала, что есть мир до и после сегрегации, — заметила я, почувствовав себя маленькой и ничтожной под взглядом ее больших карих глаз.

— Всегда есть мир до и мир после, со времен рождения человечества, — с грустью отозвалась она, — и когда-нибудь для нас настанет то самое «после». Но да, когда я была маленькой, мы жили вместе — мальчики и девочки. Не было никаких разделений и округов.

— А ты знала дедушку до того, как… — еле слышно спросила я. Даже просто говорить о мальчиках было для меня ужасно странно.

— Мы выросли в соседних домах, — бабушка округлила глаза в притворном ужасе. — Тогда было легче исполнять все брачные обязательства. Девушкам не нужно было выходить за незнакомцев.

— Но стандарты невинности… — я не смогла закончить мысль, ужасно смутившись.

— Ах, это, — подмигнув, усмехнулась бабушка. — Их соблюдать было куда тяжелее.

Я не стала спрашивать, блюла ли она целомудрие, посчитав этот вопрос чересчур личным даже для моей бабушки. К тому же меня очень смутило ее подмигивание.

— Но папа и мама встретились по анкетам?

— Да, наши дети стали первым поколением сегрегации, — со вздохом сожаления произнесла она.

— Но ведь они полюбили друг друга еще до того, как поженились, — поспешила успокоить ее я, не совсем понимая, почему ее голос вдруг стал таким грустным. — Значит, все в порядке.

— Да, они любят друг друга, — с теплотой в голосе ответила она, и после этих слов в моей душе воцарился мир. В тот день я больше не стала задавать вопросов. Зато теперь я всем сердцем жалела об упущенных возможностях.

— Какова была твоя успеваемость в академии? — Голос доктора звучал у меня в голове, и я вдруг поняла, что по-прежнему отвечала на вопросы, даже не слыша их. Чертов ментальный стимулятор!

— Я была одной из лучших.

— Тебя часто наказывали? — спросил он.

— Могли бы заглянуть в мое личное дело, — злобно бросила я, изо всех сил борясь с желанием сбросить устройство с головы.

— Мы изучаем, как твой мозг реагирует на каждый из вопросов, — напомнил мне невозмутимый голос.

К тому моменту, как мы дошли до вопроса об учителе пятого класса, мне стало невыносимо скучно и я начала клевать носом. Было ужасно неудобно: из-за неестественного положения мышцы спины жутко болели, глаза слезились от бьющего по ним лазера. Я отвечала коротко, стараясь не заснуть, и готова была поспорить, что самые интересные вопросы приберегли напоследок.

— Аделиса, — продолжил доктор, — когда ты впервые поняла, что можешь работать с тканью?

— На тестировании, когда я работала на станке.

Голос в динамике замолк, и я закусила губу. Как много они узнали из моего ответа?

— Раньше твой талант никак не проявлялся?

— У меня не было доступа к станку.

— Хм-м, — врач пробормотал что-то неразборчивое. — А твоя сестра, Ами, она никогда не проявляла признаков дара?

Я впилась пальцами в края кушетки.

— Нет.

— Хорошо, — сказал доктор. — Теперь мы перейдем к тому, что происходило в Ковентри. Какое у тебя любимое блюдо?

Я выдохнула, и пальцы постепенно расслабились. Мы вернулись к стандартным вопросам, и я снова стала отвечать механически. Врач расспрашивал меня о гардеробе, о месте работы, об обязанностях и самых трудных задачах. Он ни словом не упоминал о Мэйле, и давление мое оставалось в норме.

— Спасибо, Аделиса. Сестра Ренни снимет с тебя ментальный картограф и вынет иглу, — вскоре услышала я.

Сестра Ренни проделала что-то с капельницей, а затем вытащила иглу. Несколько мгновений я ожидала дальнейших действий, однако шлем не снимали. Меня охватила паника, и я едва не закричала, чтобы его убрали с моей головы.

— Вы можете снять с меня эту штуку? — невозмутимо спросила я.

— Одну минуту, — пробормотала медсестра.

— Аделиса, — раздался в наушнике голос доктора. — Прошу прощения, но у нас есть еще несколько дополнительных вопросов.

— Дополнительных? — Мой мозг начал работать быстрее. Хотя я не видела и не слышала Мэйлы, я не сомневалась, что вопросы подготовила она. Возможно, она обдумывала их не один час.

— Это займет всего минуту, — заверил меня врач. — Принимала ли ты какие-либо подарки от прислуги или других Прях во время своего пребывания в Ковентри?

Я вспомнила о дигифайле, который дала мне Инора перед путешествием по Аррасу, но поняла, что спрашивали меня не об этом.

— В общем-то, нет. Посол Паттон прислал мне цветы после собрания Гильдии.

Молодой доктор тихо откашлялся, и я почувствовала, как он напрягся, едва я упомянула о Кормаке.

— Состояла ли ты в сексуальных отношениях с кем-либо после того, как приехала в Ковентри?

— Вы это серьезно? — взорвалась я. — Я целовалась с Эриком. Она это знает.

Мэйла могла подавиться таким ответом.

Врач же продолжил, не обратив никакого внимания на мою вспышку.

— Кто-нибудь делал тебе предложения сексуального характера?

— Вы имеете в виду охранников? — спросила я.

— Нет, Аделиса, — пояснил он. — Я имею в виду других Прях.

— Других Прях? — медленно повторила я. — Я вас не понимаю.

— Я буду трактовать твой ответ как нет.

— Ладно, — сконфуженно сказала я. Что он имел в виду? Неужели мое поведение считали девиантным? — Что-то еще?

— Не в этот раз, — ответил он, и динамик отключился.

— Не в этот раз? — в ужасе пропищала я, но ментальный картограф уже сняли с моей головы. Мир перед глазами казался сплошным белым пятном. Медсестра просунула руку мне под спину и усадила меня. В следующую секунду по глазам ударила струя густого геля, и я взвизгнула.

— Поморгай хорошенько, — скомандовала сестра.

Несмотря на жгучую боль, передо мной вновь начали проступать очертания комнаты. Я вытянула ноги и постаралась не шевелиться, наслаждаясь радостью этого момента.

— Я доставлю тебя в смотровую, — сказала сестра Ренни.

— Смотровую? — удивилась я. — Когда меня уже отпустят?

— Мы должны убедиться, что стимуляторы не дали никаких побочных эффектов, — пояснила она, помогая мне подняться и выйти из кабинета.

Стены смотровой палаты были выкрашены в бледно-зеленый цвет, по периметру стояло несколько коек, застеленных белыми простынями. Больше я ничего не могла разглядеть. Глаза все еще сильно щипало от геля, и картинка получалась смазанной. Медсестра протянула мне мягкую рубашку, и я с наслаждением натянула ее поверх предыдущей, после чего села на ближайшую койку и обернула ноги простыней. Откинувшись на стену, я ощутила спиной грубый пластик. Этой постели было, конечно, далеко до мягкой, удобной кровати из моей комнаты, однако по сравнению с железной койкой она была невиданной роскошью.