—

Но, моя прекрасная дама …

—

Нет здесь прекрасных дам для тебя. Когда я об этом подумаю, у меня кровь в жилах закипает. Ах! Недотрога! Она тебе не рассказала, как попала ко мне? Послушай! Это случилось однажды вечером, и шёл такой ливень, что хороший хозяин в такую погоду не оставит собаку спать под открытым небом. Она заявилась в мою комнатку вместе с мальчишкой, который тащил её дорожный сундучок… белый, деревянный… в который могло уместиться не больше, чем пара платьев и пол-дюжины рубашек. «Мадам, — спросила она меня со странным, даже забавным акцентом, — вы не могли бы мне сдать недорогую комнату? У меня не очень много денег, но я буду платить каждый день.» Я, в то время, как она мне говорила об этом, провела инспекцию её мордашки, и увидела с первого раза, что это не потаскушка, которых с избытком хватает в нашем квартале. Тогда я её спросила, есть ли у нее документы, и она мне вытащила итальянский паспорт на фамилию Романо… Бьянка, оперная певица, в возрасте восемнадцати лет… певица… немного смешно, не правда ли! Оперная певица, бедная дьяволица, которая прибыла пешком с Лионского вокзала, чтобы сэкономить на фиакре! Это как если бы ты сказал, что ты — художник… ты, существо, способное только чистить палитры и вытирать кисти настоящим художникам.

—

Спасибо!

—

Может ты хочешь меня уверить, что сейчас пишешь картину, которую собираешься представить на весенней Выставке! Такие сказки ты мог рассказывать Бьянке, раз она польстилась на тебя, но со мной… нет, такие шутки не пройдут. Я знаю, чего ты стоишь, холстомаратель, и я уверена, что это именно ты развратил малышку. Когда я подумаю, что за тот месяц, что она жила здесь, к ней, в её комнату не вошёл ни один мужчина, ни одна женщина, и она выходила из дома только для того, чтобы отправиться к учителю пения, уроженцу её страны, как она говорила… После этого невозможно представить, что на самом деле она ходила все это время наслаждаться любовью в твоём чердаке.

—

Никогда в жизни! Я её не знал …

—

Возможно, но ты с ней познакомился…И я, например, понимаю, почему она влюбилась в твою физиономию! Должно быть ты её обольстил, напевая: Я — художник, Вы тоже… артистическая натура… Мы рождены друг для друга, две творческие натуры… И она верила этой дурости! Господи! Почему девушки так глупы!

Верро вяло протестовал жестами, но не прерывал старуху, а наоборот подстрекал её к продолжению болтовни, и этот метод имел успех, так как за пять минут её монолога он узнал почти все то, что хотел знать, и это даже практически без единого вопроса с его стороны.

—

Но я теряю моё время, — продолжала раздражённая хозяйка меблированных квартир, — и у меня достаточно других дел, кроме как болтать с такой птицей, как ты. Я нахожу, что уже заболталась с тобой. Убирайся!

—

Не раньше, чем вы мне скажете …

—

Что? Что тебе ещё нужно? Ты поселил девушку в свою халабуду, и теперь собираешься притащить туда барахло малышки? Не будь столь глуп. Я не кредитую больше, чем на шесть франков, которые она мне должна за три дня аренды, но это не имеет значения. У меня её дорожный сундук, и я на него отвечаю. Скажи ей, что если она хочет прийти ко мне и потребовать его, я ей его отдам, не требуя мои шесть франков. У неё не слишком много денег… а теперь, когда несчастная должна ещё и тебя прокормить…

—

Ах! Что вы говорите! Я — добрый парень, но я не позволю каждой персоне …

—

Бросать тебе в лицо правду. Мне все равно, позволишь ты мне это делать или нет. Ты ей передашь также, что её комната уже сдана, и я никогда больше не поселю её у себя, даже если она предложит мне двадцать франков в день. Я не хочу несерьёзных личностей в моих меблированных комнатах… и бездельников, тем более… и это означает, что, если когда-нибудь тебя выставят за дверь твоей лачуги, для тебя тоже здесь не найдётся места.

—

О! Черт возьми! Да я и не захочу никогда, даже под страхом смертной казни, стать вашим арендатором. Я предпочёл бы спать под открытым небом. И если бы вы мне позволили говорить, вы знали бы, что у меня нет вопросов на эту тему. Но я не смог ещё вставить ни одного слова в ваш монолог. Хотите ли Вы меня выслушать в конце концов… да или нет? Я здесь не для того, чтобы наслаждаться вашими ругательствами.

—

Нет, потому что ты пришел от Бьянки.

—

По поводу неё, да… но отнюдь не она меня послала. Она умерла.

—

Умерла! — воскликнула старуха. — Ах! Это слишком жестокая шутка!

—

Это не шутка. Девушка, которую вы называете Бьянкой, умерла, и если вы полагаете, что я лгу, вам достаточно только дойти до Морга. Она сейчас там.

—

В Морге! — повторила хозяйка квартиры, внезапно вставая. — Ты смеёшься надо мной. Это не возможно.

—

Давайте посмотрим, — возразил Верро. — Только поторопитесь. Она там уже три дня, и её собираются похоронить.

—

Уже три дня!.. С тех пор, как она не вернулась домой!.. Но тогда значит, что это не ты …

—

Я же вам говорил, что я её не знал… я её впервые в моей жизни увидел лежащей на мраморном столе в Морге за стеклом.

—

Тогда, как ты догадался, что она жила у меня? — спросила старуха, буравя Верро сверкающими глазами.

—

Я ровным счётом ни о чем не догадался. Я подумал, что она должна была жить в этом квартале, потому что у нее не должно было быть своей мебели. И я решил, что мне необходимо посетить все дома с меблированными комнатами на сдачу. Я начал с вашего, и угадал. С первого раза… и вы мне назвали имя, которого я не знал …

—

Ах это… так ты, значит, из полиции? А я то приняла тебя за …

—

За того, кто я есть, мамаша. Жак Верро, художник. Я был в Морге, и там увидел несчастную, которую демонстрировали на мраморной плите, и что-то во мне всколыхнулось от её красоты… и когда я узнал, что её никто не опознал, я начал собственное расследование в качестве сыщика-любителя. И хорошо поступил. По крайней мере, теперь можно будет вписать её имя в свидетельство о кончине и написать его на деревянном кресте… который я поставлю на её могиле.

—

Имя! Её имя! Все равно ещё нужно доказать, что это именно моя квартирантка, Бьянка Романо,

лежит там.

—

Но именно вы это докажете. Необходимо, чтобы вы её опознали.

—

Я! Никогда! Я из-за этого могу заболеть на нервной почве. Как только я подумаю об этом доме для утопленников, у меня мурашки пробегают по коже.

—

Я понимаю это, моя дорогая дама, но нет средства для вас избегнуть этой тяжкой доли. Я тотчас же отправлюсь к комиссару полиции и выступлю с моим заявлением перед ним о полученных мной сведениях, и он незамедлительно пошлёт за вами.

—

Ах! Негодяй… но если ты подшучиваешь надо мной, ты за это заплатишь.

—

Я не могу скрывать то, что только что узнал. Да вы и сами не захотели бы, чтобы вашего арендатора бросили в яму для бездомных, предварительно препарировав в амфитеатре.

—

Замолчи, ты меня вгоняешь в холод. Ах! Мой Бог! Бедная девушка! Как это она туда попала? Она не бросилась в воду, я надеюсь… Нет…. Тогда… она была раздавлена каретой.

—

Её нашли умершей в омнибусе на станции пляс Пигаль.

—

Как это могло случиться! Я видела заметку об этом случае в Пети Журналь, и там писали, что нет ничего подозрительного… но это, однако, действительно случилось вечером того дня, когда она не возвратилась домой… а я, дура, думала, что она шлялась все это время в поисках любовных приключений!

—

Это всего лишь доказывает, что все мы можем ошибаться. Теперь, надеюсь, вы меня не будете больше обвинять ни весть в чём.

—

Пока не увижу её, нет. Но все равно, это очень подозрительно… эта смерть. Бьянка была, конечно, худенькой девушкой, но отличалась неплохим здоровьем, ни разу не болела за все это время, что жила у меня. Возможно… её отравили.

—

Вполне возможно. Но кто? Вы мне сказали, что она ни с кем не виделась, не встречалась.