Это была правда. Фиакр, куда поднялась эта подозрительная пара, шёл довольно медленно, обе лошади, которые его тащили, наслаждались поездкой, как будто они следовали за похоронной процессией и, кажется, стоило бы Полю удивиться, почему торговый агент выбрал для того, чтобы вернуться к себе домой один из тех огромных фиакров, в два ряда сидений и с грузовым отсеком на крыше, которые обычно служат только для того, чтобы транспортировать на вокзалы железных дорог путешественников, загруженных багажом.

Респектабельная карета шла столь медленно, что кучер Амьена произнёс все проклятия мира в адрес своего товарища по профессии, мешающего показать его лошади достойный бег, позволяющий легко превзойти мирную упряжку, которая семенила перед нею, и заслужить дополнительные чаевые.

«Вот люди, которые не торопятся, — говорил про себя художник. — Но это лишний раз доказывает, что они не знают, что я следую за ними. Интересно посмотреть, какое выражение примут их лица, когда они увидят, как я спускаюсь с фиакра одновременно с ними! Но, на самом деле, разве я буду спускаться с фиакра вместе с ними? Мне кажется, что это было бы абсолютно бесполезно, так как у меня нет никакого плана, как объясниться с этими убийцами. Мне будет достаточно узнать, где они живут, и, как только они войдут в дом, я возвращусь к себе.»

Как Поль и ожидал, фиакр за мостом Шанже принял влево, на набережную Ситэ, и вскоре прибыл к Нотр-Дам.

«Ах, значит так, они едут в Морг? — спросил себя Амьен, узнавая муниципальное здание, где выставляют неопознанных мертвецов… — Это было бы немного слишком! В этот час учреждение закрыто… да и карета не останавливается, она пересекла мост Архиепископа… решительно, парочка живёт на левом берегу Сены… и вероятно, в том же квартале, что и Пия, так как фиакр теперь катится по набережной Турней.»

Но, как выяснилось, он туда поехал лишь для того, чтобы с грехом пополам добраться до перекрёстка, которым заканчивается бульвар Сен-Жермен, возле моста Анри IV.

Там кучер немного принял лошадей вправо и остановил фиакр перед дверью дома, который образовывал угол бульвара и улицы Дефоссе Сен-Бернар.

Амьен тихо опустил окно в передней части кареты, высунулся в него и потянул за рукав Камиля, который повернувшись к нему, сказал, понизив голос:

—

Если месье хочет мне позволить выбрать место, где его не будет видно, я это сделаю.

Одновременно он маневрировал таким образом, чтобы расположить свой фиакр вдоль тротуара, за первой каретой. Это было сделано очень быстро, и Амьен тотчас же прижался к двери, чтобы не пропустить ни одного движения путешественника и его попутчицы. К его большому удивлению, никто не вышел из наёмной кареты. Кучер огромного фиакра слез со своего места и разнуздав лошадей, привязал к их мордам мешки с овсом, после чего принялся не спеша разжигать свою пеньковую трубку, как человек, который знает, что у него будет много свободного времени, чтобы её и покурить и докурить.

—

Что это значит? — пробормотал Амьен. — Они прибыли к месту назначения. Тогда, почему не выходят? Подозревают, что я их подстерегаю? Нет, это не так, ведь если бы они это подозревали, они бы поехали дальше и попытались избавиться от моего преследования.

Проведя пять минут в мучительных сомнениях и беспокойном ожидании, художник услышал, как кучер ему очень тихо сказал:

—

У меня такая вот мысль в голове… что над нами подшутили… и в фиакре никого нет.

Эти слова стали лучом света для Амьена. Он тут же открыл дверь, прыгнул на тротуар и приблизился к грузовому фиакру, все окна которого были закрыты и наглухо зашторены, но вглядевшись в узкую щёлку, он легко убедился, что салон фиакра был пуст.

—

И ваши пассажиры, — спросил он кучера грузового фиакра, пытаясь изобразить безразличие на лице, — их вы потеряли по дороге?

—

Мои пассажиры? — Усмехнулся кучер, — я их как раз жду… но не думаю, что они придут. Мне все равно, так как мне оплатили пребывание здесь до половины десятого. Четверть прозвонила только что, и когда мои животные закончат поедать свой овёс, я помчусь в депо компании. Мой рабочий день закончен. И я собрал аж сотню су чаевых.

—

Но господин и дама, которые поднялись к вам у ворот Сен-Мартен? …

—

Ну и ну! Вы видели это, и вы… следовали за ними все это время? Ах, господи, они над вами славно посмеялись. Господа вошли в мой фиакр с одной стороны и тут же вышли с другой. Этот буржуа со мной так договорился. Он мне дал десять франков за то, чтобы я разрешил им сделать это, а потом порожняком катался по Парижу. Чтобы я вас заставил прокатиться к Рынку вина, в то время как они прогуливались на больших бульварах. Потом я должен был забрать их здесь, но теперь я вижу, что они и не собирались с вами встречаться, а

потому не появятся здесь

.

Амьен чувствовал всю справедливость этого суждения. Он не сказал больше ни слова, и повернулся, опустив голову, опозоренный… позволив себя высмеять, и клянясь, что больше в жизни не будет заниматься никакими погонями и расследованиями.

—

Каждый должен заниматься своей профессией! — воскликнул Поль, возвращаясь в свою карету. — Я не более рождён полицейским, чем Верро создан, чтобы заниматься живописью. Но я уверен теперь, что именно эти мужчина и женщина были в омнибусе вчера вечером. Если бы они меня не узнали, они не потрудились бы предпринять столь усердную попытку ускользнуть от меня. И если они меня так опасаются, значит совесть их не чиста. К счастью, месье Дюбуа мне даст их адрес, и тогда посмотрим, кто будет смеяться последним. Пляс Пигаль, кучер, и побыстрей!

Бульвар Рошуа — преимущественно квартал кривых кабачков, которые, на парижском языке, называются кабулё.

Среди них попадаются и вполне респектабельные кафе и лавочки, куда честные рабочие приходят выпить свой литр вина у стойки, но скорее это исключение, чем правило.

Кабулё, впрочем, посещают не только дошедшие до полунище ты люди. Туда приходит и богема, люди, которые почти не работают, это правда, но которые и никогда не имеют проблем с полицией. Мастерские художников изобилуют в окрестностях этих мест, и праздношатающиеся горе-художники не испытывают затруднения в выборе компании и места для выпивки. Им достаточно, чтобы хозяин кабуле открыл им кредит и не был слишком требовательным в требовании долга и норм поведения в его трактире… чтобы туда можно было прийти туда в рабочей блузе, напиться и драть глотку без удержу, играть в домино в течение целого дня или вечера без обязанности делать новые заказы.

Друг Амьена Верро был из числа тех бездельников, кто уже давно стал завсегдатаем этих мест. Он жил в мансарде на улице Мирра, и кабулё под названием Гранд-Бок был расположен между улицей Клинанкур и бульваром Орнан, в двух шагах от него.

Этот кабачок имел довольно непрезентабельный снаружи вид. Его витрина была грязна, а замызганные шторы скрывали от глаз прохожих тайны зала, где в глубине его был установлен бильярдный стол с продранным до дыр сукном, и широкие деревянные скамьи, на которых пьяницы могли отсыпаться в своё удовольствие. Внутренняя часть кабулё была украшена фресками благодаря вольному, пропахшему алкогольными парами духу и кисти Верро, покрывшему стены странными и нелепыми рисунками. Эта работа, бесплатно выполненная, стоила ему неплохими милостями и благосклонностью хозяина дома, известного в квартале под именем отца Пуавро, во многом, благодаря его любви к абсенту. Он регулярно поглощал половину литра этого чудесного напитка в день, и довольно неплохо при этом держался, как молодой перец, и выглядел так вплоть до полуночи, хотя к утру лицо его было уже землистого цвета. Ведь он ложился спать пьяным почти каждый вечер.

Верро былв этом кабулё почти как дома. У него был в нём открытый счёт, и он мог там делать все, что ему заблагорассудится. В этом заведении горе-художник проводил приблизительно двенадцать из двадцати четырёх часов в сутки, и был там, как говорится, и в дождь и в солнце. Когда ему вдруг взбредало в голову порассуждать о большом искусстве, завсегдатаи харчевни, которые в этом ничего не понимали, слушали его, как оракула.