И Верро завёл там множество друзей, уверенный в том, что всегда найдёт там народ, которые его приветит, который дорожит честью его угостить, если ему захочется выпить, и с удовольствием послушают его рассуждения об искусстве. При этом Верро не искал компании красиво одетых кавалеров, штатных танцоров в Буль Нуар или Рен Бланш, которые охотно собирались у отца Пуавро, чтобы поиграть в карты. Он пренебрегал даже мелкими торговцами, хозяевами маленьких лавочек по соседству, которые приходили туда иногда лишь только для того, чтобы поставить пару су в пикет. Верро водил дружбу только с достаточно зажиточными людьми: мраморщиком с кладбища Сент-Уэн, для которого он рисовал проекты экстравагантных гробниц, рантье, которого звали месье Фурнье, и у которого был очень хороший капитал… был там ещё один отошедший от дел торговец аптекарскими товарами, который не блистал в разговоре, потому что был глух, но всегда восхищался художниками вообще и Верро в особенности.
Хотя, по правде говоря, бедный горе художник был объектом шуток месье Фурнье и всей компании, они прекрасно понимали, что с ними он экономил на расходах по содержанию собственной мастерской, но добрый рантье никогда не сердился на художника и всегда составлял ему компанию.
Верро, напротив питал к месье Фурнье искреннюю симпатию, удвоенную некоторым уважением. Его привлекали мягкие манеры месье Фурнье, а его взвешенные суждения и гладкая речь очаровывали художника. Месье Фурнье был собеседником чрезвычайно приятным. Он много повидал и пережил. Ему были знакомы дальние страны и разные люди. Он говорил обо всем на свете с видом осведомлённого человека, и был способен дать хороший совет. Но при этом он был чрезвычайно сдержан относительно своих дел и того, чем занимался в молодости.
Верро придумал поначалу себе, что Фурнье раньше служил в армии, но не был в этом окончательно уверен, а впоследствии решил, что тот занимал большой пост в политической полиции или работал в дипломатическом ведомстве. Но в конце концов Верро больше понравилось считать, что Фурнье раньше работал в полиции. И он постоянно заводил разговор с Фурнье на криминально-полицейские темы, но его собеседник находил их не интересными и обращался к ним только в крайнем случае.
Но вот уже три дня Верро бесполезно ожидал за кружкой пива в Гранд-Бок своего любимого партнёра по столу. Месье Фурнье не приходил туда больше, и это неожиданное исчезновение чрезвычайно печалило Верро, который горел желанием обратиться к нему с рассказом о таинственном деле омнибуса.
Фурнье стал недоступен, магически пропал точнёхонько на следующий день после этого трагического приключения.
Верро безутешно сожалел об этом неприятном совпадении и спрашивал о Фурнье всех забулдыг Гранд-Бока, но никто его не видел, и отец Пуавро тоже был не в состоянии сообщить никаких новостей от этого верного завсегдатая своего учреждения.
Было известно, что Фурнье жил в этом же квартале. Одни говорили, что на площади Антверпена, другие, что на улице Дюнкерка, но он никогда никого из своих знакомых по таверне не приглашал к себе домой, и Верро, наряду с остальными, тоже не знал его адреса, хотя и неоднократно пытался его выяснить у своего собеседника. Фурнье всегда ловко уклонялся от этого вопроса, и тайна, которой он окружал свою жизнь, также способствовала тому, что он сумел убедить горе художника в том, что Фурнье работал раньше в полиции.
Необъяснимое его отсутствие в последние дни лишь только утвердило Верро в этом мнении. Он был убеждён, что Фурнье наделили только что некоторой тайной миссией, и вследствие этого его нельзя будет увидеть в течении определённого времени. И он был огорчён этим, так как рассчитывал на его ум, знания, опыт и даже помощь, чтобы внести ясность в очень запутанную историю, которую Верро так поспешно и хвастливо объявил практически распутанной Полю Амьену.
Верро торжественно поклялся своему товарищу Амьену в том, что вскоре найдёт женщину, нанёсшую роковой укол булавкой бедной девушке, и её сообщника из омнибуса. Он понимал теперь, что был чересчур оптимистичен, и сам, без посторонней помощи не в состоянии ничего сделать. Несостоявшийся художник и следователь-любитель признавал сам себе своё бессилие в своём предприятии, и это признание унижало его до такой степени, что он не осмеливался больше показываться у своего друга с пляс Пигаль. А Амьен, в свою очередь, не был человеком, способным лично отправиться на поиски Верро для встречи с ним. Когда Верро приходил в его мастерскую, Амьен всегда оказывал ему хороший приём в память о бывшем между ними товариществе, которое родилось в Школе изящных искусств в уже далёкие теперь юношеские годы, но с тех пор, как они вошли в самостоятельную взрослую жизнь через одну и ту же дверь, они последовали по ней различными дорогами и маршрутами, так что узы этого товарищества потеряли былую прочность. Амьен вышел в свет и играл в нем вполне заметную роль, а Верро, своим неряшливым костюмом испачкал бы кресло на каком-нибудь светском рауте, а разболтанной походкой перепугал бы всех его участников, если бы, конечно, сумел туда пробраться. Амьен испытывал отвращение к кабачкам, а Верро из них не вылезал. Из чего вполне логично вытекало, что они никак не могли встретиться вот уже три дня.
Верро все это время постоянно располагался в кабулё Гранд-Бок. Он лишь изредка прогуливался в Морг, и то только лишь для того, чтобы поинтересоваться, выставлено ли там ещё тело девушки из омнибуса и не опознал ли кто-нибудь его. И всякий раз он возвращался с этой экскурсии мрачнее тучи, не узнав ничего нового. Никто не опознал покойницу до конца установленного законом трёхдневного срока, и уже собирались приступить к её захоронению, сказал ему секретарь этого учреждения. Бедное тело будет брошено в братскую могилу, и тайна преступления будет похоронена вместе с жертвой на больничном кладбище.
Уверенность в неумолимом приближении такой нелепой развязки его расследования поразила Верро, и он был чрезвычайно расстроен этим своим фиаско. Следовало уже спросить себя, не стоит ли заставить свою персону попросту отнести в комиссариат полиции отравленную булавку и рассказать комиссару все, что ему известно о происшествии в омнибусе, независимо от высказанного его другом Амьеном отвращения к нему, нежелания быть замешанным в этом деле. Но все таки Верро, в глубине души, до последнего рассчитывал на сотрудничество с этим Фурнье, который, по его оценке, был более умным и умелым детективом, чем все полицейские в мире вместе взятые.
В то время, как опрометчивый сыщик и прирождённый маляр томился в кабулё в ожидании этого персонажа, Поль Амьен, который мог бы предоставить Верро важные сведения по этому делу, тихо проводил время у себя дома и не испытывал ни малейшего желания увидеть его. Поль Амьен, поразмыслив, решил не предпринимать больше никаких действий до нового уведомления, то есть, до тех пор, пока месье Дюбуа ему не даст адрес этого торгового агента, который столь изящно скрылся от него в вечер представления постановки Рыцарей тумана. Поль Амьен упорно работал над картиной и думал намного больше о мадемуазель Авроре, чем о подозрительной паре, которую он недавно преследовал.
Итак, на третий день после спектакля, около полудня, позавтракав блюдом из кислой капусты, обильно сдобренной несколькими кружками пива, Верро меланхолически прогуливался по периметру первого зала своего любимого кабулё. С озабоченным выражением лица и трубкой во рту, он периодически приклеивал своё лицо к окошку в двери, продолжая надеяться, что заметит Фурнье, приближающегося по бульвару к их любимому заведению. Это был час, когда он обычно приходил, чтобы поиграть в бильярд или в домино. Но Фурнье не появлялся.
Отец Пуавро дремал за стойкой, положив свою голову точнёхонько между бутылкой абсента и пустым стаканом, а отставной торговец аптекарскими товарами, отзывавшийся на имя Морель, читал газету в углу, и принимал, без сомнения, большое участие в этом изучении типографского шрифта, так как молчал и был недвижим, как монумент на кладбище, хотя Верро ему уже подбросил в тарелку несколько ломтиков бекона, до которых он даже не дотронулся… потому что был глух, как пробка. Верро, сильно раздражённый бесполезным ожиданием, уже был готов совершить свою очередную неудачную шутку, подпалив газету Мореля спичкой, когда дверь кабачка внезапно открылась.
