—

Добрый день, товарищи! Привет, отец Пуавро! — произнёс зычный голос, который немедля разбудил хозяина учреждения и даже заставил поднять голову аптекаря, погруженного в чтение газеты.

—

Фурнье! — воскликнул Верро. — Наконец-то, вот и вы! Разве это не счастье. Вот уже три дня я о вас расспрашиваю всех и вся… и не могу разыскать.

—

Держу пари, что это для того, чтобы предложить мне рюмку отменного коньяка, — смеясь, воскликнул Фурнье, изливаясь прекрасным настроением.

—

Конечно… и потом ещё одну. Ах, что с вами случилось? Вы были больны?

—

Я… болен! Никогда! Посмотрите на меня, на этот торс! Разве я похож на призывника, освобождённого от армии по причине слабой конституции?

—

Нет, черт возьми! Но иногда мы совершенно напрасно стараемся казаться крепкими и сильными, хотя не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понимать, что невозможно скрыться от недомогания. Я сам часто страдаю от похмелья. И когда я увидел, что игнорируете мою кампанию три дня подряд, я стал беспокоиться. Если бы я знал ваш адрес, я конечно навестил бы вас, чтобы узнать, не случилось ли чего-нибудь с вами.

—

О! В этом не было никакой необходимости. Меня не было дома в эти дни! Я отправился в путешествие во вторник вечером, и я возвратился только этим утром.

—

Это объясняет все. Вы уезжали далеко?

—

Нет, я был всего лишь в пятнадцати льё от Парижа ради маленького наследства, которое неожиданно только что свалилось мне на голову.

—

Это лучше, чем черепица с крыши или булыжник с мостовой… мои комплименты… это то… тот самый случай, который меня никогда не настигнет.

—

Ба! Кто его знает? Но, раз уж так случилось, именно я угощаю этим утром. Отец Пуавро, графинчик и стаканы!.. Вы согласны на коньяк постарее?… Смотри-ка!.. Он догадался, чего я хочу, старый шельмец… и уже приготовил пару бутылочек коньяку… и даже поставил поднос на стол рядом с уважаемым месье Морелем. Это для того, как я могу без труда догадаться, чтобы я пригласил этого доброго старика за наш столик! Я не против ещё одного страждущего выпить. Сегодня для меня хороший коньяк всего лишь пустяк.

—

Черт возьми! Если бы я получил наследство, я бы приглашал к столу всех прохожих на бульваре. Но, признаюсь, я не стремлюсь пить коньяк по соседству с отцом Морелем.

—

Почему это? Чем вам не угодил бедный старичок?

—

О! Абсолютно ничем. Только у меня для вас есть одна история, которую мне хотелось уже не один день вам рассказать… и попросить консультацию для меня… и только для меня одного.

—

Хорошо, я не против… и не волнуйтесь насчёт месье Мореля, он нас не услышит… потому что глух, как горшок.

—

Это правда. Я об этом даже не подумал. Говоря тихо, я могу не опасаться, что он услышит хоть одно слово. Так что мы вполне можем присесть возле этого аптекаря.

—

Ах… эти интимные признания! Тайны! Секреты… о чем, например! Вы что-то замышляете против правительства? Черт возьми! Со мной это не пройдёт.

—

Ну, нет! Я это прекрасно понимаю, — сказал Верро, — который принял эту шутливую речь Фурнье за признание в работе на государство. — Я понимаю, что вы не можете вмешиваться в такие дела. Но об этом нет и речи, разговор пойдёт о частном деле.

—

Частном! Тогда меня это устраивает. Объясните мне всё… со всеми подробностями, но вначале давайте чокнемся, — сказал Фурнье, который наполнил только что три стакана напитком, заставившем непроизвольно вздрогнуть ноздри Верро, и занял место бок о бок с месье Морелем. За ваше здоровье, папаша, — продолжил он, ударив по плечу своего соседа.

—

Неплохо, а вы? — ответил старик с ошеломлённым выражением лица.

—

Он полагает, что я у него спросил, как он себя чувствует, — усмехнулся Фурнье. — совсем оглох старик! Давайте оставим его в покое и расскажите мне вашу историю. А если аптекарь не будет пить с нами, мы высушим этот графинчик на двоих.

И Верро, облокотившись на стол, немедленно приступил к изложению темы. Он начал рассказ о поездке в омнибусе с самого начала, со станции омнибусов, и не опуская ни одной детали. Все было в этом повествовании… и эпизод с переуступкой места в салоне, и остальные подробности вплоть до трагедии по прибытии. Он описал в ярких красках три персонажа этой драмы, обоих сообщников и их жертву, и немую сцену, которая произошла при спуске с Нового моста, и оцепенение служащих транспортной компании, когда констатировали, что пассажирка умерла во время пути.

Верро ничего не упустил в своём эмоциональном выступлении, в нем даже была трогательная картина, когда он встал и как актёр на сцене сыграл картинку, как он буквально рыдал при виде мёртвой девушки. Все было изображено доподлинно, кроме того, что вместо своего друга Поля в этом действе он подставил на его место себя и представил все так, как будто это произошло с ним. Он решительно приписал себе роль, которую сыграл на самом деле Поль Амьен. Это льстило его самолюбию, и к тому же он считал бесполезным компрометировать товарища, который не хотел фигурировать в деле такого рода.

Месье Фурнье выслушал его с напряжённым вниманием и явным интересом. Он позволил себе, между тем, два или три раза улыбнуться, и в конце концов воскликнул:

—

Вот так приключение! Но какого черта вы оказались в полночь в квартале винного Рынка?

—

Я… провел вечер в поисках женщины, живущей в окрестностях… модели, — пробормотал Верро, не ожидавший этого вопроса.

—

Ах! Хорошо! Это очень интересно… история этой внезапной смерти… но о чем вы хотели со мной проконсультироваться?

—

Я хотел бы узнать, что вы думаете об этом странном несчастном случае.

—

Но, — ответил Фурнье, пожимая плечами, — я об этом случае вообще ничего не думаю. Я не врач.

—

Я также. И, однако, я уверен, что эта бедная девушка была убита в омнибусе.

—

Хорошо, пусть так! Тогда, кем и как, скажите мне пожалуйста?

После этого вопроса Верро приступил ко второй части своего рассказа, который он готовил вот уже три дня. Он рассказал, как ему удалось раскрыть тайну отравленного наконечника булавки и фрагмента письма, об опыте, который стоил жизни кошке, затем о своих неоднократных визитах в Морг, его сомнениях и выводах, на которых он остановился, размышляя зрело об этом происшествии. Он закончил свою речь, умоляя Фурнье ему помочь своим советом и приступить к делу вместе с ним, чтобы обнаружить отвратительную пару злодеев, которая сотворила это преступное произведение искусства.

Фурнье стал серьёзен. Он качал головой с умным видом при каждой ремарке, которую формулировал Верро, и поглотил подряд три рюмки коньяку, прежде чем ответить.

—

Мой Бог! — наконец сказал он, — я тоже начинаю думать, что эта смерть не была естественной. Изложили ли вы эти факты комиссару полиции?

—

Я остерёгся делать это, так как намереваюсь обойтись без него. Я обязательно проинформирую полицию, но лишь тогда, когда буду знать, где можно будет арестовать женщину, которая сделала своё грязное дело, и её сообщника.

—

Вы совершенно правы. Полицейские комиссары охотно усложняют вопрос, и первое, что они сделали бы… это стали бы вас подозревать. Но, скажите мне… вы, я предполагаю, сохранили булавку и порванное письмо?

—

Ах! Конечно! Я их храню возле моего сердца. Взгляните на них поскорее.

Говоря это, Верро вытянул из кармана своей блузы футляр, где он обычно держал свою любимую трубку. Открыв его, он извлёк на свет божий оба вещественных доказательства, которые ему вручил Амьен. Булавка играла в этом футляре роль мундштука отсутствующей трубки, а письмо роль чаши.

—

Гениальный тайник, — сказал, смеясь, Фурнье.

—

Вы ведь понимаете, что я боюсь потерять эти объекты и, главным образом, сам уколоться о них, — воскликнул мазила, которого многие называли художником. — Но я вам не мешаю их рассмотреть, и даже прошу вас об этом. Только, держите булавку в руках очень осторожно.