Спустя несколько часов все выяснилось. Большое несчастье постигло штаб фронта: прямым попаданием было разрушено здание штаба и погибло много народу.

Как ни были противоречивы вести, доходившие до нас через раненых, становилось ясно, что бои идут небывало тяжелые. Опять двор госпиталя не вмещал прибывающих машин. Опять поезда стали поступать в беспорядке — либо один за другим с ранеными, либо один за другим под погрузку.

Что бы мы делали, не укрой своевременно госпиталь в подземных операционных, корпусах маслозавода, десятках землянок? Куда бы мы разместили эти тысячи и тысячи бойцов и командиров?

Была ли у нас тревога в душе? Конечно, была, ее не могло не быть! Только тот, кто пережил тяжелые минуты тревоги за судьбы доверенных тебе нескольких тысяч людей, поймет, как много значило для нас в ту пору теплое слово и простое человеческое внимание старшего начальника и товарища. Пока существовала непосредственная связь с управлением госпиталями, со штабом фронта, мы были спокойны.

Начиная с третьего октября к нам стал доноситься непрерывный, пока еще далекий гул артиллерийской канонады. Городское радио прекратило оповещать о налетах немецкой авиации: они стали непрерывными.

Ночью меня разбудил Костюченко и распорядился «продолжать непрерывно принимать и эвакуировать раненых».

В полдень третьего октября Костюченко пожаловал к нам. Торопливо сошел он с машины и встревоженным голосом спросил:

— Сколько налицо раненых, большое ли поступление? — Мешки под глазами у него еще больше набухли, и весь он был какой-то ершистый и раздраженный.

— Поток раненых непрерывно увеличивается.

— Раненых продолжайте принимать безотказно. Учтите, что фронт прорван в нескольких местах.

У меня перехватило дыхание, страшная тяжесть навалилась на сердце: значит опять возможен… отход… и куда… за нами Москва. Страшно подумать… Москва..!

— Что вы думаете делать с водокачкой в случае отхода? — спросил начальник управления госпиталями.

— Под нее давно заложена взрывчатка, саперов должен прислать комендант города.

— Если не пришлет, смотрите не прохлопайте, сами взорвите.

— Взорвать не строить, — коротко бросил я, все думая об отходе.

— Пошлите двух постоянных связных в управление на случай нарушения проволочной связи, я еду сейчас к начальнику военных сообщений фронта и буду добиваться комплектования поездов из порожняка товарных вагонов.

— Что делать, если железная дорога выйдет из строя и придется уходить? Вы видите, что происходит? — показал я на длинную цепочку машин с ранеными, въезжающих во двор госпиталя.

Сверкнув глазами, он раздраженно крикнул:

— При любых обстоятельствах продолжать прием раненых! Без моего личного приказа отходить запрещаю!

В отделениях, на санитарной платформе, во дворе — всюду, где мы с ним ни побывали, царила обычная суетня. Санитары чуть не бегом разносили раненых по хирургическим отделениям. Огромный двор в отделении Минина не мог уже вместить всех, и часть раненых, невзирая на сырую погоду, укладывалась в ожидании осмотра прямо на землю.

Чтобы работать врачом-эвакуатором, уметь ладить с поездными врачами, сестрами, санитарами-носильщиками, комендантом станции, многочисленными инспекторами и обследователями, нужно проявлять большую выдержку и находчивость. Немногие мужчины могли бы долго выдержать эту лихорадочную работу, да еще под огнем немецких самолетов. А здесь работали Кукушкина и Муравьева.

Атмосфера на фронте все накалялась. Лавина раненых продолжала поступать в госпиталь. Железная дорога, несмотря на обстрел и бомбежку, принимала и отправляла поезда. На погрузку и разгрузку были брошены все свободные силы. Два раз звонили из горкома партии и справлялись, не нужна ли еще помощь. Я ответил, что нужны люди для обслуживания в палатах. Их прислали.

Время, затрачиваемое на погрузку поезда, теперь исчислялось минутами, подгонять или просить никого не нужно было. И так все ясно!

Устоит ли фронт?.. Вот что волновало всех. С каждым часом обстановка становилась все более и более грозной. Достаточно было посмотреть на раны, как сразу становилось очевидным: они не подвергались своевременной хирургической операции в медико-санитарных батальонах дивизий. Там ограничивались только беглой перевязкой, а в некоторых случаях просто наложением резинового жгута для остановки кровотечения. Мы все знали, что это бывает только при исключительных обстоятельствах, при вынужденном отходе, когда необходима немедленная эвакуация раненых.

Кажется, в ночь с третьего на четвертое октября никто в госпитале не ложился спать, наплыв раненых был столь велик, что о сне не приходилось и думать. Сотни людей нуждались в экстренной операции.

Николай Николаевич Письменный не успевал закончить одну операцию, как тут же переходил к другому столу, где его ожидал уже подготовленный ассистентом раненый. Всех, кого можно было включить в работу, Письменный уже распределил по местам.

— Вы обратили внимание на раны? — глядя в глаза, спросил он.

— Нет, — уклонился я, зная наперед, что он хочет сказать.

— Вот уже часов пять-шесть, как стали привозить совершенно необработанных раненых! На фронте, говорят, неладно?..

— Пока ничего угрожающего… Война есть война. Работай спокойно, никуда мы от раненых не денемся. Тут другой вопрос. Может быть, следует сократить полноту хирургической помощи? Посоветуйся с Шуром…

Я решил выяснить обстановку и выехал на автотрассу Москва — Минск. Разительная перемена произошла здесь буквально за несколько часов. Трасса бурлила, как разбушевавшееся море в непогоду; казалось, она дышала, становилась на дыбы, вскипала от переполнявших ее во всю ширину машин, повозок и пеших людей, идущих небольшими группами. Тарахтя, ползли тракторы, с трудом вытаскивая из грязи застрявшие на проселочной дороге тяжелые орудия. С поднятыми воротниками шинелей, угрюмые и сосредоточенные шагали пехотинцы. Обгоняя одна другую, неслись машины… только бы выскочить из живого потока, разливающегося и вширь и вглубь…

Оторопело смотрел я, еще не совсем понимая, что происходит: затем круто вывернул машину на соседнюю дорогу. Случилось то, в чем даже себе страшно было признаться: войска фронта отступали.

Живой поток казался нескончаемым. Временами из этого потока вырывались машины с ранеными и сворачивали по направлению к нашему госпиталю, после чего снова продолжался стремительный бег на Гжатск, на Можайск, на Москву…

В управлении госпиталями было пусто: ветер, свободно гулявший через вырванные окопные переплеты, разносил по комнатам обрывки бумаг…

С большим трудом пробираясь к себе в Новоторжскую, я лихорадочно думал, что предпринять. А раненых все везли и везли… Кого ни спросишь: «Где ранили?», — отвечают: «Под Холм-Жирковским». Обладая превосходством в танках и авиации, немцы упорно стремились овладеть Холм-Жирковским, а оттуда прямой дорогой по шоссе прорваться в Гжатск, замкнув кольцо в тылу наших войск. Было ясно, что выход немцев на рубеж Гжатск — Ржев означает для нас западню.

Ночь с четвертого на пятое октября. Все объято огнем пожарищ. На фоне огненного неба, сея смерть, с ревом кружатся фашистские самолеты. Кругом ни души.

В миграционной и перевязочных ни на минуту не прекращается работа. Не спим и мы с Савиновым. Мы ходим по дорожке и молча думаем свои невеселые думы. «Как быть с ранеными, с персоналом?» Кто, как не мы, в первую очередь отвечает за их жизнь? Обдумаем спокойно все за и против. Формально подчиняясь приказу Костюченко, без учета сегодняшней реальной обстановки, мы рискуем оказаться отрезанными на территории, захваченной противником, с несколькими тысячами советских людей, из которых большая половина лишена возможности передвигаться: им угрожает плен…

— Ну, Чапай, что будем делать? — обращаюсь я к Савинову.

— Чапай — ты, тебе и решать, — ответил он.

— Надо немедленно спасать раненых.

Я поделился своим планом с Савиновым, Шуром и Полещуком. В ночь с четвертое на пятое октября, не придавая этому делу широкой огласки, мы отправили на машине группу коммунистов и комсомольцев во главе с инструктором физической культуры лейтенантом Жуковым проверить дороги до Можайска и Гжатска. Посоветовали им двигаться в обход автотрассы, по глухим проселкам, деревням, лесам. Наметив ориентировочный маршрут по карте, эта группа в шестнадцать человек, вооруженных и снабженных лопатами, пилами, топорами, отправилась в путь. С Жуковым мы условились, что они вернутся в тот же день, не позднее ночи ввиду осложнившейся боевой обстановки на фронте.