Пока что сад «Эдем» — неприкосновенный рай, идеальное убежище, в котором можно переждать.

Пока что…

Софа поднимает глаза, завороженная деревом путешественников с его кроной в форме солнца, выстреливающей в небо сотни зеленых лучей. С той минуты, как вошла в сад, она не устает читать таблички рядом с растениями, бесконечно долго пытается разобрать названия. Ученые латинские слова, сложные ботанические термины — столько всего непонятного.

Равенала.

И все же Софа делает перерыв, морщит лоб, проводит рукой по своим длинным волосам. В точности копирует мать, отмечает Марсьяль, когда та приходит в музей или на выставку. Он сам удивляется, что в последние несколько минут дышит спокойнее, наслаждается мгновением, несмотря на полицейских, которые гонятся за ним по пятам. Никуда не спешит, любуется дочкой. Софа — настоящий чертенок, но она совершенно очаровательный чертенок. Одаренная. Страстная. Волевая.

Конечно, Лиана слишком ее избаловала. Но кто он такой, чтобы этому помешать? И какое место будет занимать отныне? Лиана бросила изучать свою социолингвистику ради того, чтобы растить Софу. Лиана должна была защитить диссертацию во время беременности, так предполагалось: девять месяцев на то, чтобы написать четыреста страниц на тему малоизвестных переводов «Маленького принца». Теоретически это было возможно сделать, даже работая три раза в неделю по полдня библиотекаршей в детском фонде де Сент-Экзюпери в Исси-ле-Мулино.

Лиана даже введение не дописала. Бросила работу на четвертом месяце беременности, хотя после защиты ее с распростертыми объятиями приняли бы в штат фонда.

Беременность может изменить женщину. Как Марсьяль мог до такой степени позабыть об этом? Лиана внезапно отбросила всякие личные амбиции и полностью посвятила себя малышке весом в 3 кг 512 г. «Всякие личные амбиции…» Лиана взвыла бы, услышав от него эти слова. Он ничего не понимал! С тех пор как родилась Софа, Лиана пребывала в полной гармонии с собой…

Он напрочь перестал понимать Лиану…

И перестал понимать, что с ними происходит…

Беременность, потом рождение ребенка не оставили и следа от той Лианы, которая обвивалась вокруг него, от Лианы, обожавшей их на редкость изобретательные эротические игры. Не то чтобы у них вообще не было сексуальной жизни с тех пор, как появилась Софа… но теперь они занимались этим урывками, в лучшем случае любовные утехи были запланированы, еще немного — и их стали бы включать в список дел на неделю. Разумеется, необходимых, но первостепенную важность они утратили… Как, собственно, и он сам. Марсьяль никуда не делся, он по-прежнему занимал место в жизни Лианы, но уже не главное.

С этим примириться нелегко.

Софа бежит дальше, по сторонам мелькают деревья. Иногда она притормаживает, иногда смотрит в небо, иногда таращит глаза, разглядывая деревья, вырядившиеся словно для карнавала. Баобабы. Хлебные деревья. Масличные пальмы. Вакоа.

Внезапно она наклоняется и ныряет под красный мост, обвитый бугенвиллеями.

На мгновение Марсьяль теряет ее из виду.

«Это жизнь! — мурлыкала Лиана, укачивая Софу. — Это жизнь, Марсьяль! Повседневность, будни. То, что навсегда нас связало… Все пары, долго живущие вместе, через это проходят».

Нет, Лиана! Марсьялю столько раз хотелось это выкрикнуть. Нет, Лиана, не все пары!

Лиана никогда ни в чем его не упрекала, но молчание было таким гнетущим, недомолвки — такими понятными. Способен ли Марсьяль заботиться о Софе? Хотя бы любить ее? Можно ли на него положиться? Лиана никогда не упоминала о прошлом. Ни разу не произнесла имени Алекса. Лиана была умной, тонкой, чуткой и тактичной, но порой Марсьяль читал сомнение в ее взгляде, попадая в его пугающий водоворот. Софа, твой папа — чудовище?

— Осторожно!

Марсьяль инстинктивно рванулся вперед и схватил Софу за руку. Дочка бросает на него недобрый взгляд. Скорее обиделась, чем рассердилась.

— Это пальма «рыбий хвост», — объясняет Марсьяль, указывая на висящие над тропинкой гроздья зеленых плодов. — Если съесть такой — отравишься, а если потрогаешь — будешь долго чесаться.

Софа недоверчиво и подозрительно оглядывает странное растение, потом, ни слова не ответив отцу, идет по тропинке дальше.

Софа, твой папа — чудовище?

Ответа он не знает.

Он больше не должен ни на что отвлекаться. Сад закрывается в 18 часов. Через несколько минут они окажутся на улице. Никакого плана у него нет. Квартал, наверное, битком набит полицейскими, они стекаются сюда со всего острова только ради него и его дочери. Его лицо вот-вот покажут по первому каналу Реюньонского телевидения. И лицо Софы.

Одинокий отец с дочкой…

Кто-нибудь неизбежно их узнает. Какой-нибудь турист или прохожий.

Софа остановилась в конце тропинки. На стебле «фарфоровой розы» нежится крохотный хамелеон. Цветок покачивается, и он меняет цвет — от красного до зеленого.

Творческий подход, чуть-чуть воображения…

Вот уж чего Софе не занимать.

— Побудешь здесь, маленькая? Я пойду к выходу.

Софа не отвечает, ее заворожили глаза хамелеонового детеныша, которые вращаются в разных направлениях, словно два волчка. Марсьяль, в последний раз взглянув на Софу, входит в увитую лианами крытую галерею. Он сознает, что у них больше нет машины, нет другой одежды, кроме той, которая на них, им негде ночевать и нечего есть.

Он больше никого не знает на этом острове, и уж тем более — на этом курорте. Один против всех. И на руках у него ничего, ни одного козыря.

Чтобы оказаться у выхода, надо пройти через гигантскую дубовую бочку, изготовленную, как сообщает табличка, в 1847 году и вмещавшую 57 000 литров рома. Марсьяль идет вперед, наблюдая за девушкой у входа, за рядами открыток. Она стучит по клавишам айфона. Крашеные ногти, африканские косички, пирсинг в ноздре. С точки зрения статистики куда больше шансов, что красотка сидит в фейсбуке, чем на новостном сайте, где выложена фотография беглеца…

Марсьяль надевает темные очки. У него нет выбора, он должен попытать счастья. В холле пустовато, на стойке буклеты, перечисляющие главные развлечения острова, ежемесячный журнал, расхваливающий радости курорта Сен-Жиль, еще какие-то рекламные проспекты…

На первый взгляд — ничего полезного.

На первый взгляд.

У Марсьяля созревает план.

Для его осуществления надо только, чтобы ему повезло. Самую малость. И как следует набраться наглости.

17 ч. 16 мин.

— Алло, Айя?

Капитан Пюрви, закрывшись в большом зале, пересекает идущий от видеопроектора луч света и внезапно накрывает город Сен-Жиль черной тенью, словно грозовой тучей.

— Да?

— Жильдас, капитан из бригады Сен-Бенуа. Ты должна меня помнить, полицейские в резиновых сапогах и плащах…

Айя его помнит. Жильдас Яку уже двадцать пять лет как капитан из бригады Сен-Бенуа. Двадцать пять лет растит свою досаду, как другие — коноплю, просит о переводе в другое место, но никак не дождется. Сен-Бенуа — это сто дождливых дней в году, больше половины населения — безработные, и рекордные для острова цифры по насилию над личностью…

— Чего ты от меня хочешь, Жильдас? Мы здесь слегка зашиваемся. Если ты хотел предложить мне помощь…

Жильдас кашляет, как будто у них там зима.

— Айя, у меня есть кое-что новое по делу Бельона.

У Айи подкашиваются ноги. Марсьяль Бельон проскользнул сквозь ячейки сети. Он уже на другой стороне острова. Он скроется в Мафате или Салази.[25]

— Ты… ты засек Марсьяля Бельона?

— Нет… Хотя, знаешь, я бы не прочь. Поимел бы свои пять минут славы после того, как несколько десятилетий служил верой и правдой, и всем на это было начхать. Нет, не я, а — держись крепче — моя стажерка Флора, она дежурит в бригаде эту неделю… Она видела Лиану Бельон.