— Кристос, что ты об этом думаешь?

Младший лейтенант поворачивается к ней.

— Что это чистейшее надувательство. Лучше бы предупреждали местных мальчишек, которые мечтают поступить сюда на работу, что в автономных бригадах вертолеты и водные мотоциклы скорее редкость. А уж чтобы ими управляли креолы…

— Хватит валять дурака, Кристос! Что ты думаешь о деле Бельона?

Кристос выключает вентилятор и открывает окно. В комнату врывается жаркий ветер, он приносит с собой детские голоса.

— Сначала ты, Айя, прошу тебя.

Айя садится на край письменного стола.

— Если вкратце — у нас есть доказательства, что Марсьяль Бельон все наврал, от начала до конца. У нас против его показаний есть пять свидетельств. Трудно себе представить, чтобы все служащие гостиницы объединились против одного и того же человека. Что могло бы заставить их так поступить? Пять против одного.

— Шесть против ни одного, — поправляет младший лейтенант. — Бельон в конце концов признался, что потихоньку сходил в номер.

— Верно, Кристос. Я допускаю, что его жена могла ускользнуть от бдительности одного из служащих отеля, но не от всех. И поскольку она не могла покинуть номер верхом на Ситаране…[16] Если комната залита кровью его жены, все ясно, мы его засадим за решетку.

— Может, прямо сейчас его задержим, Айя? Чтобы красавчик Марсьяль был у нас под рукой?

— Кристос, у нас нет трупа! Нет орудия убийства, нет мотива, нет заявления, нет свидетелей. Ничего нет! И не забывай о том, что он завтракает и ужинает в «Аламанде» с адвокатом. Прокурор рассмеется мне в лицо… Мы несколько часов последим за Бельоном, пока не получим результаты анализов, мы на острове, он отсюда не сбежит.

Кристос некоторое время размышляет.

— Все-таки странно. Он вчера вызвал полицию, зная, что все свидетельства обернутся против него. Он даже не пытался скрываться со своей чертовой тележкой, он только что не написал на ней большими буквами, что перевозит труп своей жены. Если он виноват, если его жена не сбежала потихоньку, своей стратегией защиты он сам себя топит.

— Может быть, у него не было выбора!

Младший лейтенант придвигает себе стул.

— Объясни-ка мне получше, начальство.

— Представь себе такую картину. Красавица поднимается наверх. Муж потихоньку идет за ней в номер. Они ссорятся. Дело оборачивается плохо. Он ее убивает, допустим, неумышленно. И что ему еще делать? Оставить тело в комнате? Если труп найдут, он пропал. Нет, другого выбора у него нет. В конце концов, он поступил правильно, без стеснения увезя тело. И орудие убийства тоже.

— На глазах у пяти свидетелей. И заляпав кровью все вокруг. Мы возвращаемся в исходную точку. Это равно самоубийству.

Айя раздраженно поглядывает на расстегнутую рубашку своего помощника.

— Ничего подобного, Кристос, совсем наоборот. Трупа нет! Орудия убийства нет! Мотива нет! Признаний нет! Даже если все улики указывают на него, он может попытать счастья в суде. Есть прецедент. Дело Вигье — говорит тебе это о чем-нибудь? Все доказывает, что Жак Вигье убил свою жену. Исчезновение Сюзанны Вигье, измена мадам в качестве мотива, следы борьбы, простыни, выстиранные мужем, и даже выкинутый на свалку матрас… Все глубоко убеждены, что Жак Вигье виновен, однако никакого трупа, никакого орудия убийства, никакого признания… Он был оправдан в две тысячи десятом.

Кристос скептически морщит лоб.

— Угу. Если ты права, если мы не найдем Лиану Бельон в объятиях какого-нибудь местного парня, тебя ждет слава, Айя! Забудь про шум в ночное время у кабаков, про пьяниц, которых приходится подбирать на пляже, и про гонки на скутерах… Это трамплин, голубка моя, трамплин, которого ты ждала.

— Заткнись, пророк!

Кристос высовывается в окно, подставляет голову ветру.

— Айя, сколько времени занимают тесты ДНК?

— Я с них не слезу, ты же меня знаешь. Результаты будут к вечеру, самое позднее — завтра утром, это с запасом… А тем временем мы, может быть, найдем в контейнерах для сбора утиля трусики Лианы Бельон.

— Отлично, тогда я ставлю десятку на то, что дело можно закрывать, кровь в номере — это кровь его жены.

— Двадцатку, — произносит голос у него за спиной.

В комнату входит Морес. Молодой. Обаятельный. Обычно, когда они с Кристосом вдвоем дежурят ночью, местного пива он может выпить сколько угодно, а вот блефовать не умеет, в покер ему лучше не играть.

— А лучше поставь все, что есть, — предлагает Морес. — Угадайте, что я увидел, когда Бельон снял майку, чтобы у него взяли кровь для анализа? Он поранился! Порез под мышкой, неглубокий, но четкий, какой остается от хорошо наточенного ножа.

— Давний порез?

— Я бы сказал — вчерашний.

— Черт, — говорит Айя. — Бельону еще мало было…

9 ч. 31 мин.

— Папа, когда мы вернемся обратно?

Папа сидит на пляже. Отвечает, не глядя на меня:

— Скоро, Софа, скоро.

Надеюсь.

Мне не очень нравится лагуна. В ней и воды-то почти нет. Это вроде маленького бассейна, лягушатника, куда набросаны всякие штуки. Штуки грязные и колючие. Чтобы ходить по лагуне, надо обуваться в пластиковые сандалии, а от них все ноги красные.

Папа с мамой говорят, что лагуна лучше бассейна, что если я хорошенько присмотрюсь, если наберусь терпения, то увижу разноцветных рыбок. Ну хорошо, рыбок я уже видела. Я не идиотка. Маленькие черно-белые рыбки. Они плавают рядом с кораллами. Мама говорит, коралл — это потрясающе красиво, но на самом деле это всего-навсего скала в воде, она колется, и в ней прячутся рыбы. Когда я плаваю с нарукавниками, мне кажется, что коралл сейчас обдерет мне кожу на коленях…

Лагуна — это опасный бассейн, где можно только ходить.

И ходить-то надо осторожно. На дне растут водоросли. Когда к ним приближаешься, кажется, что это рыба трется о твои ноги, но нет, это что-то вроде мерзкого липкого салата, который тебя облизывает, а потом волдыри остаются. На дне есть даже огромные волосатые слизняки. Ужасные! Мама говорит, что они безобидные, это морские огурцы, их так называют, потому что китайцы их едят. Есть слизняков! Странно все-таки, тем более что здесь все магазины и даже все рестораны скупили китайцы. Мама иногда болтает сама не знает что. И еще папа и мама говорят, что я всегда всем недовольна, хотя сами никогда не купаются.

— Папа, может, пойдем уже?

— Скоро пойдем, Софа. Не уходи далеко.

Теперь папа лежит на пляже, под деревом с толстыми корнями, похожими на змей. Папа никогда не слушает, что я ему говорю. Я уверена, если я сниму нарукавники, он этого даже не заметит. Он мне все время повторяет, чтобы я была осторожна и внимательна, но сам никогда на меня внимания не обращает.

Вот — я состроила ему рожу, просто так, чтобы убедиться, что он ее и не заметит. Папа — он всегда так делает — поднимает глаза, спрашивает, все ли в порядке, не жарко ли мне, не замерзла ли я, велит оставаться рядом и тут же уходит в свои грустные мысли… Он смотрит мимо, куда-то не туда, как будто в воде есть кто-то еще. Только не я, а ребенок-невидимка. Один раз он даже имя перепутал.

Он назвал меня Алекс.

Как будто разговаривал с призраком, которого никто, кроме него, не видит.

Папа иногда бывает такой странный.

Особенно с тех пор, как уехала мама.

Все-таки лучше бы мы пошли в бассейн. Вода там теплее, и она синяя-пресиняя. И он не такой большой. Я смотрю на море так далеко, как только могу. Если бы мне хватило смелости, я бы пошла прямо туда, где море глубокое и где кораллы не обдирают ноги. Хотя бы для того, чтобы поглядеть, заметит ли это папа. Вдали вода ломается как стекло. Шум такой, что даже немножко страшно. Мама мне объяснила, что это коралловый риф. Это подводная стена, которая нас защищает, с той стороны, кажется, есть акулы.