Моей как бы «вотчиной» стал флагманский корабль флота крейсер «Максим Горький». С командиром Б4–2 (артиллерийской боевой части) я лазил в башни и старался как можно точнее записать его высказывания о ходе боевой подготовки комендоров. С командиром Б4–5 (электромеханической боевой части) забирался в машинные отделения, в пост энергетики, наблюдал, как проходят плановые учения по борьбе за живучесть. Потом в газете появлялись написанные мной статьи за подписями этих командиров. А мне было интересно. Я ведь не имел военно-морского образования. Но — ходил, что называется, с открытыми глазами и схватывал необходимые сведения на ходу.
Я все более становился человеком флота.
С первого, можно сказать, дня знакомства мы подружились с Сергеем Цукасовым. Этот худощавый брюнет с щеголеватыми усиками и горячими карими глазами имел звание старшины авиационной службы, но носил погоны мичмана (это морское звание соответствовало старшинскому).
Сергей был коренным москвичом из интеллигентной семьи. В 40-м году, как и меня, его призвали в армию и направили в ШМАС — школу младших авиаспециалистов — близ Ораниенбаума. Хотел — в летчики, стал — технарем, оружейником. Начавшаяся война ускорила выпуск, и вскоре новоиспеченный сержант Цукасов оказался в Беззаботном — так, по имени соседнего совхоза, назывался аэродром под Ленинградом, где базировался 1-й минно-торпедный авиаполк Балтфлота. Легкомысленное название аэродрома резко контрастировало с обстановкой: немецкая группа армий рвалась к Ленинграду. Ежедневно дальние бомбардировщики полка ДБ-3 уходили бомбить колонны противника, переправы. В начале августа большая часть боевых машин 1-го полка улетела на остров Эзель — оттуда, с аэродрома Кагул, летчики полковника Преображенского совершили несколько знаменитых налетов и бомбежек Берлина. Оставшаяся в Беззаботном часть полка несла потери в воздухе и на земле: аэродром подвергался бомбардировкам.
Был случай: несколько ДБ взлетели и ушли на задание, но вскоре один из них возвратился на аэродром. Аварийная ситуация: перегрелся правый мотор. Но еще хуже было то, что летчики увидели сразу после посадки: с одной из бомб, подвешенных под крыльями, сорван колпачок предохранителя. Наверное, был плохо закреплен и свинтился. Голый взрыватель — это очень опасно. Попади в него камень из-под колеса при рулежке… да и просто произойди сильный толчок — и взрыв полутонной бомбы разнесет самолет в клочья…
Надо срочно вывинтить взрыватель.
— Кто пойдет? — спросил военинженер.
Ну да, на такое дело не отдают приказ — вызывают добровольца.
И тогда из группки технарей выступил Сергей Цукасов.
— Что-то я тебя не видел раньше, — сказал инженер. — Новичок? Справится? — Это уже вопрос к старшему технику звена.
Тот кивнул. Он уже видел Сергея в работе.
А самому Сергею было страшно. Он уже пережил свой первый страх при бомбежке аэродрома, и ему нужно было — ну вот просто необходимо! — доказать самому себе, что он не слабак, а мужчина. И вот, с ключом в потной руке, шаг за шагом он подступил к крылу самолета, под которым подвешена та бомба…
Сергей рассказывал (и впоследствии описал этот эпизод в своей книжке военных воспоминаний), какой ужас он испытал, когда ключ, вошедший в гнездо, не повернулся: взрыватель был ввинчен, затянут накрепко. Нужен был первый рывок ключом. (А если он станет и последним?)
Взрыватель Сережа вывинтил…
Вскоре аэродром опустел: последние в полку самолеты улетели под Стрельну. В Беззаботном осталась лишь небольшая группа прикрытия, в том числе сержант Цукасов, — группе надлежало охранять заминированные склады с боезапасом и взорвать их при появлении противника. На исходе одной из ночей того проклятого августа из лесу выползли немецкие танки и пошли к аэродрому. Под носом противника замкнули рубильник дистанционного механизма, повскакали в полуторку и газанули под огнем танковых пушек. Спустя несколько минут прогремели взрывы, вспышки белого света озарили лес…
Не стану описывать подробности дальнейшего пути Сергея Цукасова. Военная судьба бросила его с Балтики на Черное море, под Новороссийск. Теперь Сергей снаряжал в боевые полеты новые машины — штурмовики Ил-2. И не только снаряжал, но и сам неоднократно вылетал на штурмовки в качестве воздушного стрелка. Не раз бывало: небо и земля менялись местами, на выходе из пикирования перегрузка вжимала в сиденье, и небо вспухало облачками разрывов, был плотен зенитный огонь, — но стрелок ловил в перекрестье прицела зенитки на земле или корабли у стенки гавани и посылал очередь за очередью из крупнокалиберного пулемета.
Когда Сережа рассказывал мне о своих боевых полетах, его кулаки, я заметил, невольно сжимались, будто жали на гашетку пулемета.
Он увлеченно рассказывал, как Илы 47-го авиаполка штурмовали вражеские аэродромы под Новороссийском и в Анапе, корабли в Керченском проливе, как в 44-м топили транспорты, вывозившие немецкие войска из Севастополя и Херсонеса.
С восхищением говорил о командире 47-го полка Нельсоне Степаняне, Герое Советского Союза. За полтора года под его командованием штурмовики полка потопили более 50 кораблей и транспортов противника — целую флотилию!
В мае 44-го, после освобождения Крыма, 11-я Новороссийская штурмовая авиадивизия, в том числе и 47-й полк, была переброшена на Балтику. Летели через Москву, и Сергею удалось заскочить домой, в переулок Садовских.
Он поразился, какой седой и маленькой сделалась мать, недавно вернувшаяся из эвакуации. А отец Сергея не вернулся: погиб в 41-м, когда на подступах к Москве легли тысячи и тысячи бойцов московского ополчения. Зинаида Ароновна показала сыну последнее письмо отца из-под Вязьмы. Она старалась сдержать слезы, но это плохо ей удавалось. Почти всю ночь они проговорили, а ранним утром Сергей умчался на аэродром.
Он был теперь комсоргом 47-го полка, а потом — назначен секретарем редакции «дивизионки» — газеты 11-й авиадивизии, в конце войны исполнял обязанности ее редактора. Весна на Балтике была поздняя, холодная, а боевой работы у штурмовой авиации — только бы бензину и боезапаса хватало. Действовали главным образом на морских коммуникациях противника — атаковали немецкие конвои, уходившие из Либавы, из Пиллау. Даже 9 мая, уже после Победы, штурмовали караван судов, пытавшихся уйти из Либавы в Швецию…
У нас в «Страже Балтики» Сергей Цукасов был спецкором. Впоследствии он сделал значительную карьеру в советской журналистике — я расскажу об этом и о его внезапной смерти осенью 1989 года.
А тогда, в первый послевоенный год, мы подружились с Сережей крепко, на всю жизнь.
Так и вижу его сидящим за столом в отделе боевой подготовки (у нас была самая большая комната в редакционном доме) и быстро пишущим, склонив чернявую голову. Вот закончен очередной очерк. Сергей перечитывает его, что-то вычеркивает. А между тем рабочий день иссяк, и к нам в отдел заглядывают Коля Гаврилов из культбыта, капитан Юра Васильев из отдела пропаганды. Кто-то еще из сотрудников. Алексей Петров весело поглядывает на «пришельцев»:
— Ну что, ребята? Есть предложения?
— Как не быть, — усмехаюсь я, завинчивая свою авторучку.
— А не взалкать ли нам? — говорит Васильев.
Вот-вот. Именно это и носилось в воздухе.
И мы надеваем фуражки и отправляемся в «Якорь». Это — ресторан, недавно открывшийся в старом немецком краснокирпичном доме, в котором, по слухам, в прежней жизни было местное гестапо. «Якорем» ресторан прозвали сами посетители. (А кафе, открывшееся на Гвардейском проспекте, почему-то прозвали «Аддис-Абеба». Народное творчество!)
Водки в «Якоре» полно, рыже-фиолетового винегрета тоже. Вот котлеты никуда не годятся — даже в столовой Академии художеств бывали более съедобные. Но это неважно. Главное — застолье, веселая «морская травля». Это мне очень по душе.
Нет, не каждый день посещали «Якорь», а потом Дом офицеров, когда в нем открылся ресторан, — но все же довольно часто по вечерам мы, так сказать, «алкали». К нам еще не приехали жены, и дружеское общение было спасением от вечернего одиночества.
