А дождь вдруг припустил — мы попадаем в плотную стену тропического ливня. Мгновенно промокли с головы до ног. Ну, теперь спешить некуда.

Ливень на полсуток задержал разгрузку: хлопок нельзя выгружать под дождем (влага для хлопка — табу). Появилась возможность еще раз уволиться в город, и на этот раз я разглядел Сингапур получше, чем вчера. Деньги вчера были потрачены, и поэтому доктор не бежит ни в «Одессу», ни в «Находку» — сегодня принято мое предложение съездить в Тайгер-парк.

Это одна из главных достопримечательностей Сингапура. Не знаю, почему сей удивительный парк назван Тигриным, скорее это городок восковых раскрашенных фигур. Среди деревьев и ярких цветников — сцены из китайской (а может, и индийской, и малайской) истории. Прежде всего, конечно, военные. Из войн главным образом и состоит, так сказать, вещество истории. Но есть и сцены будничной жизни. Четыре китайца играют в карты. Две девицы охмуряют мужчину. Купальщицы в водоеме, тут же плавают и черепахи. Много фигур каких-то фантастических животных. А вот пошли сцены жестоких казней: людей распиливают поперек, распиливают вдоль, сажают на кол, раздавливают машиной с острыми зубьями… и в каждой сцене сидит на троне властитель — наблюдает, получает удовольствие… И на все это разнообразие жизни и смерти отстраненно взирает огромная статуя Конфуция…

«Соловьев» в Сингапуре принял бункер, иначе говоря — купили 300 тонн тяжелого топлива и 200 дизельного. И еще купили пропиленовые канаты, они лучше наших стальных — не лопаются под нагрузкой, а тянутся.

В Сингапуре можно купить все, что угодно, были бы деньги. Наши моряки стремятся «отовариться» именно в этом порту — тут дешевле. Порто-франко!

Полной противоположностью ему был следующий порт разгрузки «Соловьева» — Дананг. Обогнув гористый зелено-ржавый полуостров Тьен-Ша, втягиваемся в бухту, в глубине которой стоит этот южновьетнамский порт, и отдаем якорь. В середине бухты, довольно пустынной, торчат мачты затонувшего судна. Уже два года, как закончилась тридцатилетняя вьетнамская война. Но похоже, что мирная жизнь здесь все еще не наступила. К нам на борт поднимаются пограничники — несколько мальчиков с виду, с неподвижными лицами, в картузиках и хаки, с автоматами. Деловито опечатали радиорубку, потребовали собрать у команды все фотоаппараты и магнитофоны — и тоже опечатали. Как будто мы пришли не из дружественной страны, а из неприятельской, с намерением выведать все, какие есть, секреты.

Власти — вьетнамцы в гражданском — прибыли через день. На вопросы капитана, когда нас поставят к причалу, ответили уклончиво. Дескать, оба причала заняты, надо три-четыре дня постоять на рейде. Но — не на таковских наткнулись вьетнамские портовики. Восток — дело тонкое, вот и пошли в ход тонкая дипломатия, вино в салоне капитана и красноречие первого помощника: мол, мы же с вами друзья, у нас общие интересы и мы не в первый раз возим грузы для вашей героической страны. И вот результат: утром следующего дня прибыл лоцман и «Соловьев» был поставлен к причалу.

Началась разгрузка — но совершенно не похожая на ту, что я наблюдал в Пенанге и Сингапуре.

Я вызвался стоять вахтенным у трапа (и боцман Таран тепло меня благодарил за то, что высвободил от этой вахты матроса, нужного ему для покрасочных работ). И вижу: бредет по причалу к трапу толпа грузчиков — все нищенски одетые, тощие, в конических шляпах. Поднимается на борт мальчик-сержант в хаки с пистолетом на ремне. Течет наверх по трапу вереница грузчиков, каждый или каждая (среди них и женщины) отдает сержанту квадратик документа, запаянный в пластик, и направляется в трюм. Из двух трюмов идет выгрузка, и в обоих полно грузчиков. Впятером-вшестером наваливаются на каждую кипу хлопка, медленно перекантовывают ее под гак крана. Краны подают кипы на две баржи у правого борта, там тоже полно грузчиков — принимают кипы вручную, наваливаются всем скопом, ворочают. И вот странность: нагруженные баржи буксируют к стенке причала, там автокран перегружает хлопок в кузовы грузовых машин. Не проще ли, думаю удивленно, выгружать не на баржи, а прямо на причал, на грузовики? Зачем чесать левое ухо правой рукой? Приходит в голову объяснение: надо дать работу как можно большему количеству людей. Пусть выгружают-перегружают этим нелепым образом, лишь бы занять их…

Приносят жестяной бак с чаем и кружку с длинной ручкой. Пьют по очереди и снова спускаются в трюм. По окончании работы получают у сержанта свои карточки-пропуска и стекают по трапу, медленно бредут восвояси. Ни разговоров, ни смеха, ни улыбок. Понурая молчаливая толпа, одетая в лохмотья.

И так — несколько дней. В толпе грузчиков я уже узнаю некоторых: вот однорукий с расплющенным носом, вот высохшая женщина с кроваво-красным ртом (от жвачки? от бетеля?), вот пожилой, сутулый, в мятой соломенной шляпе… Кто они? Откуда столько нищих горожан? Поговорить с ними невозможно, и не только из-за незнания языка: не станут отвечать на вопросы, отведут глаза и молча пройдут. Да и нам запрещено общаться с местным населением. Увольнений в город тут нет. Можно только организованно совершить групповой выезд в интерклуб.

Все же я попытался разговорить хмурого молодого сержанта. Он немного понимал по-русски. Узнал, что он, сержант, родом с севера, из Хайфона, и зарплата у него 60 донгов — это равно нашим (тогдашним) восемнадцати рублям. Грузчики получают 25 донгов. Можно ли прожить на такие деньги? Сержант дернул плечом, не ответил. (В интерклубе я потратил 20 донгов за пиво и блюдо креветок, запеченных в тесте.)

Вьетнам называли самой закрытой страной Азии. Да, закрытая страна, страшно обнищавшая от многолетней войны и казарменного социализма. Один московский писатель сообщил мне о своем разговоре с вьетнамским коллегой — тот ему доверительно сказал: «Наша задача — перейти от нищеты к бедности…»

Уходили из Дананга ранним вечером.

Задумчиво гляжу на белую башенку маяка на крутизне полуострова Тьен-Ша, на решетчатые «уши» радара… на несметную флотилию рыбачьих лодок, снующих в прибрежных водах, — на каждой полно людей, сидят целые семьи, женщины с грудными детьми… наверное, они живут в этих лодках… С чувством острой жалости гляжу на уплывающий печальный человечий муравейник…

И вот ведь какая странность: по идее социалистические страны должны дружить между собой. Ну, хотя бы хорошо друг к другу относиться — не только в официальных речах руководителей, но и на деле.

А на деле — отношения удручающе неприязненные. О вьетнамской разгрузке я рассказал. Теперь, по наметкам пароходства, после окончательной разгрузки в Японии «Соловьеву» предстояло идти в КНДР, то есть Северную Корею, чтобы взять какой-то груз. Это крайне нежелательно! Там можно застрять надолго, торчать на рейде «до опупения», а судно на простое — это невыгодно не только для экипажа, но и для пароходства.

Мне рассказал бойкий электрик Вася Гуцалюк: стояли однажды в северокорейском порту Хыннам, долго держали судно на рейде, хотя были хорошо видны свободные места у причалов. Наконец поставили к причалу, у трапа немедленно встал часовой с автоматом — сойти на берег запрещено. Второй помощник сошел как-то раз, чтобы замерить осадку, так часовой не пустил его обратно на судно. Потребовалось вмешательство капитана. Корейские пограничники по трое, по четверо шастали по судну, залезали в каюты, нет, не крали, но интересовались служебными бумагами — пришлось объявить, чтобы запирали каюты. Как раз в том августе отмечали годовщину освобождения Кореи от японской оккупации, пригласили в интерклуб по 20 человек с советских судов, попросили помполитов выступить — было много торжественных речей, заверений в вечной дружбе. Но ни разу корейцы в своих речах не упомянули о высадке советского десанта в Сейсине, вообще о решающей советской помощи в освобождении Кореи. А после официального собрания хоть бы пивом угостили — нет, отвезли обратно на суда. Но видели наши: внизу были накрыты столы для японских моряков. Так отметили годовщину освобождения от японского империализма.