Ну вот, к примеру:

«В неподвижных взглядах аспирантов был написан интерес и удивление».

«После того, как Рагим зарыдал несколько раз, ноги его отошли».

«Профессор не мог определить архитектурный стиль здания, в основном он об этом не подумал».

«Профессор неожиданно засмеялся. Он так громко засмеялся, что проходящие мимо него растерялись. Он прикрыл рот рукой, пробежал бегом два переулка и исчез из глаз».

«Даже твоя жена — не твоя. Потому что жене нужен здоровый организм».

«Бедняги в период частной собственности не видели ни одного светлого дня».

«Люди, собирающие кровь друг друга в бутылку, с исторического времени нехорошие».

«Спускаясь с парашютом, я страшно переживал».

«Муж так лупит, что ребеночек вылетает».

«Садись, облегчись, омолаживайся, чтобы понравиться девушкам».

«А где же тот парень с пламенной речью, да еще разиня?»

«Толстый мужчина, похожий на винную бочку, ударяясь о перила лестницы, катился прямо на меня».

«Где плешивые, чесоточные и рябые, там умным людям одна забота».

«Варясь в этом котле политическом, что с политическим образованием своим я беспрестанно делаю? Повышаю ее».

«Да, да, чтобы удары тяжелые нанести врагам, какими мы в политической науке должны быть? Чутче гусей, в небесах парящих, в водах плавающих. И знать языки, как попугай».

«Ты не имеешь права оценивать людей по приставке к их имени из трех букв».

«Лучшая пора жизни человека это, наверное, пора невежества, когда ничего не понимаешь».

«Клянусь одинокой могилой моей тети на чужбине».

«У меня большая семья, и все ее члены малютки».

«Где написано, чтобы ты, ничего не говоря, как мертвый баран, хлопал бы глазами?»

«Проявив исключительную бдительность и проворность, мы с отцом купили по дешевке мужское нижнее белье, но оно оказалось хорошо накрахмаленным старьем. С тех пор презрение мое к спекулянтам усилилось в десять раз».

«Шарафниса, сидя на веранде, поила младенца кипятком».

«Впалая грудь матери заколыхалась».

Мне запомнился один осенний вечер 1957 года — тихий, свежий, немного печальный. Мы с 10-летним Аликом и моим двоюродным братом Лукодьяновым вышли из цирка — старого бакинского цирка на улице Гаджибекова. Мы любили цирковые представления, их яркую зрелищность, волшебный запах манежа.

Не спеша шли мы, обмениваясь впечатлениями. Свет фонарей желтыми островками лежал на асфальте. Вдруг на перекрестке, на улице Лейтенанта Шмидта, пронзительно взвизгнули тормоза. Мы увидели: из-под колес грузовика вынырнул незадачливый пешеход, спасшийся в последний миг. А было мгновенное впечатление, будто он прошел невредимый сквозь машину…

Как ни странно, но именно это уличное происшествие стало толчком к рождению сюжета романа «Экипаж „Меконга“».

Исай Борисович Лукодьянов был старше меня на девять лет. До войны мы не очень-то общались, никакой дружбы из-за разницы в возрасте и быть не могло. Мать Исая, старшая сестра моей мамы, была опытной (как говорили, «съездовской») стенографисткой, а отец — банковским служащим с репутацией незаменимого работника.

Воевал Лукодьянов инженером в авиации. Отвоевав, возвратился в Баку. Технарь по образованию и призванию, он вновь приступил к любимой конструкторской работе в проектном институте. К тому времени, когда мы с Лидой и Аликом вернулись в Баку, Исай был женат на Ольге — сотруднице первого отдела того же института; к числу ее достоинств следовало отнести статуарную фигуру.

Мы с Исаем потянулись друг к другу, нам стало интересно разговаривать обо всем на свете. Мой колоссально начитанный брат был из особенно любимой мною породы людей — из всезнаек. Разговор он часто начинал так: «А знаешь ли ты, что…» Или: «Послушай, что я вычитал сегодня…»

В то время он занимался разработкой легкосплавных труб для бурения нефтяных скважин. Увлеченно говорил о своей идее — пластмассовые трубопроводы вместо металлических, — и как-то в нашем разговоре вдруг возникла странная, фантастическая картина: струя нефти идет через море вовсе без труб, в «кожуре» усиленного поверхностного натяжения…

У нас обоих с детства было тяготение к фантастике. Прежде всего — к романам Жюля Верна. Я упоминал уже, как поразила мое детское воображение прогулка капитана Немо по океанскому дну. Я летел к Луне в ядре, выстреленном из гигантской пушки, вместе с Мишелем Арданом. Вместе с капитаном Сервадаком, профессором Пальмиреном Розетом и лейтенантом Прокофьевым устремлялся в космические дали на обломке Земли, оторванном кометой Галлией…

У нас с Исаем была как бы жюль-верновская выучка.

Однако разговоры о «беструбном» нефтепроводе, может, так и остались бы разговорами, если б не тот пешеход, вынырнувший из-под колес грузовика.

Проницаемость материи! На нее натыкаются молодые инженеры из НИИтранснефти. На что именно, на какой предмет натыкаются? Тут и возник фантастический нож из проницаемого вещества. А нож-то откуда? Да вот же, была загадочная страна, в которую издавна стремились европейцы, в том числе и россияне… при Петре состоялась экспедиция в Хиву, но с дальним расчетом разведать дорогу в Индию… постой, кажется, у Данилевского описан этот неудачный, трагически окончившийся поход…

Сюжет складывался, обрастал всякого рода ответвлениями, угасал, потом, подстегнутый фантазией, снова пускался вскачь. Мы стали записывать сюжетные ходы. Рылись в книгах…

А вокруг шумел, гомонил пестрый многоязычный город, прильнувший к теплому морю. По вечерам на Приморском бульваре было многолюдно, били подсвеченные фонтаны, и бакинский певучий говор наполнял аллеи. Моряна, южный ветер, несла влажный воздух, пахнущий мазутом. Во дворах поутру раздавались призывные крики: «Мацони, мацони!», «Зэлень, зэлень!», «Стары вещь пакпайм!». С улицы в раскрытые окна влетали обрывки песен: «Авара я…», «Эй, моряк, ты слишком долго плавал…», «Если черный кот дорогу перейдет…».

Нам хотелось вставить в роман пестрый бакинский быт. Вместе с этим бытом поселились в романе веселые молодые инженеры из НИИ и их руководитель, похожий на Лукодьянова. А еще втиснулся в будущую книгу внезапный исторический экскурс в XVIII век, в Петровскую эпоху, — несчастливая экспедиция князя Бековича-Черкасского, мрачная мистерия в индийском храме богини Кали, волшебный нож и некто «Бестелесный». Конечно, не обошлось без плавания на яхте по любимому нами Каспию и — для пущей занимательности — извержения грязевого вулкана.

Писали роман весело, с увлечением. Для эпиграфа Лукодьянов раскопал прекрасное изречение Александра Гумбольдта: «Я умру, если не увижу Каспийское море». Вообще с эпиграфами мы изрядно намучились: решили снабдить ими все главы, а глав-то в романе целых пятьдесят. Если к первой главе эпиграф нашелся легко — из наших любимцев Ильфа и Петрова («Знаете, не надо кораблекрушений. Пусть будет без кораблекрушения. Так будет занимательнее. Правильно?»), — то к последней главе искали мучительно долго. Наконец добрались до «Естественной истории» Плиния Старшего и нашли в ней то, что нужно: «Император Клавдий передает, что от Киммерийского Боспора до Каспийского моря 150 000 шагов и что Селевк Никатор хотел прокопать этот перешеек, но был в это время убит Птоломеем Керавном». Не уверен, удалось ли бы нам подобрать к последней главе подходящий эпиграф, если б не это жуткое убийство.

Да, писали весело, но — трудно это, трудно сочинять роман. Лукодьянов мог отдавать литературным занятиям лишь вечера и выходные дни. А у меня поспевала книжка морских рассказов для Воениздата, и далеко не сразу я включился в работу над романом. В общем, если за точку отсчета взять эпизод с грузовиком и пешеходом, то на «обговаривание» и написание романа ушло два года и три месяца.

Но вот легла на стол толстая кипа машинописи. На титульном листе стояло: «Экипаж „Меконга“». И подзаголовок: «Книга о новейших фантастических открытиях и о старинных происшествиях, о тайнах вещества и о многих приключениях на суше и на море».