— Гарри, — сказала Нина, — возьми одну из каретных лошадей, поезжай в город и в минуту привези сюда доктора.

Выпрячь лошадь, сесть на неё, и скрыться из виду, было для Гарри делом нескольких секунд. Отправив Гарри, Нина обратилась к прислуге и повелительным тоном приказала им прекратить свои сетования. Её решительность и спокойный тон голоса подействовали благотворно на взволнованные нервы и умы. Оставив при всём доме двух-трёх благоразумнейших из всей прислуги, Нина отправилась на помощь к тётушке Марии. Доктор не заставил ждать себя долго. Пробыв в комнате больного несколько секунд, он вышел оттуда, чтоб осведомиться о состоянии Нины. Нина не могла не заметить контраста между испуганным, расстроенным выражением доктора в настоящую минуту и одушевлением, какою-то самонадеянностью, с которыми, за два часа перед тем, он объяснял ей теорию миазмов и микроскопических насекомых.

— Болезнь эта имеет совершенно другой характер. Средства, которые я употребил, оказываются недействительными; настоящий случай не имеет ни малейшего сходства с прежними.

— Увы, бедный доктор! В точение трёх месяцев подобные случаи были весьма нередки. Надеетесь ли вы спасти его жизнь? — сказала Нина.

— Дитя моё! Один Бог может спасти её, — сказал доктор, — с нашей стороны всё сделано.

Но зачем эту неприятную сцену; зачем описывать в нашем рассказе страдания, стоны и конвульсии умирающего человека? Нина, бедная, в полном цвете красоты, семнадцатилетняя девушка стояла перед больным, вместе с другими, в безмолвном отчаянии. Всё было сделано, всё принято было в соображение; но болезнь, как гений-разрушитель, ничему не внемлющий, ничего не видящий, совершала свой ход, не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону. Наконец, стоны сделались слабее, судорожно сжимаемые мускулы потеряли свою упругость; в сильном, румяном, свежем мужчине заметно: происходило то разложение физического организма, которое в какой-нибудь час превращает цветущие здоровьем лицо в морщинистое и увядшее, самые крепкие мышцы — в мускулы дряхлой старости. Когда страдалец испустил последний вздох, Нина не верила глазам своим, чтоб это изменившееся лицо, до такой степени изнурённое и искажённое, принадлежало её здоровому и весёлому дяде, который, казалось, никогда ещё не быль так здоров и весел, как в то утро. Как иной человек, проходя под пеной и брызгами Ниагарского водопада, со слепою уверенностью поручает себя проводнику, осязает его, но не видит, так и Нина, в эту страшную минуту, чувствовала, что она была не одна. Божественный, милосердый, всемогущий над самою смертью Искупитель, о котором в последнее время она так много размышляла, казалось, находился вблизи её и осенял её своим покровом; казалось, что она слышала голос Его, беспрестанно повторявший: " Не бойся, Я с тобою; не смущайся, ибо Я твой Бог".

— Удивляюсь твоему спокойствию, дитя моё, — сказала тётушка Мария, обращаясь к Нине, — я не ожидала от тебя такого присутствия духа. Без тебя я, право, не знаю, что стали бы мы делать. При этих словах за стенами дома раздался вопль, раздирающий сердце:

— О! Мы все умираем! Все, все! Ах, миссис! Скорее, скорее. Захворал мой Питер и мой ребёнок! О дитя моё, дитя моё!

И доктор, без того уже уставший и поражённый внезапным случаем и трогательною сценою, начал бегать с величайшей быстротой из одной хижины в другую. В это время занемогло несколько слуг, и только спокойствие и присутствие духа, поддерживаемое Ниной и её тёткой, могли предотвратить распространение панического страха по всей плантации. Нина одарена была тем нежным и гибким темпераментом, который, с помощью очаровательной наружности, обладает величайшим даром вызывать в других терпение и покорность своей доле. Совершенное спокойствие, которое она ощущала в душе своей, доставляло ей возможность применить к настоящему случаю все свои душевные способности.

— Перестань, моя добрая тётя, не бойся! Вспомни Бога, и положись на Него! — говорила она поварихе, которая в припадке отчаяния и ужаса ломала себе руки. — Вспомни, чему учит тебя религия: спой гимн, который утешит тебя, и исполни свой долг к отношении к больному.

В этом утешительном, ободряющем тоне голоса, скрывалась какая-то магическая сила. С помощью его, Нина успела убедить здоровых позаботиться о больных; но вдруг явился нарочный гонец и объявил, что холера показалась в Канеме.

— Теперь, Гарри, — сказала Нина с лицом бледным, но не выражающим ни малейшей боязни, — долг человеколюбия отзывает нас отсюда.

И, сопровождаемые утомлённым доктором, они отправились в Канему. Спустя несколько минут после отъезда, они встретили другого гонца, который спросил:

— Не с вами ли доктор Батлер?

— С нами, — отвечала Нина, выглянув из окна кареты.

— Ах, доктор! Я ищу вас по всему округу. Поезжайте домой сию минуту. Судья Петерс умирает. Я боюсь, — вы не застанете его в живых; — впрочем, и кроме него есть уже до десятка больных. Возьмите мою лошадь и спешите; теперь дорога каждая минута.

Доктор торопливо выпрыгнул из кареты, сел на лошадь, и прежде чем пуститься в путь, бросил взгляд глубокого сожаления на пленительное, бледное личико, смотревшее из окна кареты.

— Бедное дитя моё, — сказал он, — мне жаль оставить вас; кто вам без меня поможет?

— Бог! — отвечала Нина, — я ничего не боюсь.

— Поезжайте, доктор; не теряйте времени, — сказал посланный.

И доктор ещё раз бросив взгляд на Нину, ускакал.

— Теперь, Гарри, — сказала Нина, — всё зависит от сохранения нами присутствия духа и твёрдости. У нас нет и не будет доктора; поэтому мы сами должны употребить все наши усилия. Жизнь и смерть в руках нашего Спасителя: Он любил нас, умер за нас, и, вероятно, не оставит нас во время этого страшного испытания.

— Мисс Нина! Вы настоящий ангел! — сказал Гарри, готовый в эту минуту боготворить её.

По приезде домой, Нина увидела сцену всеобщего ужаса и смущения, — сцену, подобную той, которой была уже свидетельницей. Старый Гондред лежал мёртвым в своей хижине. Толпа народа с воплем окружала дом, предаваясь страху и отчаянию, возбуждаемому ожиданием той же участи. Нина немедленно подъехала к группе. Спокойствие и хладнокровие, с которыми она приказывала прекратить вопль и повиноваться ей, произвели благоприятное действие.

— Если вы все хотите умереть, — говорила она, — то отчаяние и боязнь самые верные к тому средства; но если будете сохранять спокойствие и терпение и исполнять мои приказания, то жизнь ваша ещё может быть спасена. Гарри и я привезли лекарства; мы знаем, что нужно делать. От вас я требую одного повиновения.

Нина немедленно вошла в дом и назначила Мили, Розу и ещё трёх пожилых женщин своими помощницами, сделав им наставление, как и в каком случае нужно действовать. В это ужасное время Мили выказала всю неустрашимость, всю твёрдость характера, составлявшие неотъемлемую принадлежность её сильной натуры.

— Да благословит вас Господь своею милостью, дитя моё, — говорила она. — Господь — мой щит и моя крепость. Он не оставлял нас в шести бедствиях, не оставит и в седьмом. Мы воспоём песнь торжества и в стремнинах Иордана.

Между тем Гарри выбрал для себя самых надёжных невольников, и каждому назначил обязанность. В тоже время в ближайший город отправлен был гонец, чтобы привести оттуда больший запас необходимых лекарств и возбуждающих средств. Ряд хижин разделён был на участки; каждый участок находился на попечении одного из выбранных невольников, под непосредственным наблюдением Гарри. В течение двух-трёх часов всё селение, незадолго пред тем представлявшее собою одну общую сцену страха и уныния, приведено было в правильное состояние благоустроенного госпиталя. Мили ходила по всем направлениям, возбуждая в неграх религиозные чувства и распевая гимны, в которых говорилось о безусловной преданности святой воле Провидения и о надежде на Его милосердие. Она обладала сильным голосом, превосходно соответствовавшим необычайному развитию её физического организма. Это был густой бас мужчины, с мягкими переливами женского тона. До слуха Нины долетали от времени до времени звуки этого голоса, когда Мили, проходя мимо дома или между хижинами, напевала: