Все трое поднялись по ступенькам и вошли в обширную комнату, окружённую с трёх сторон чёрными классными столами. Пол был покрыт белыми циновками; на стенах висели прекрасные, с большим вкусом иллюминированные, французские литографии. На более видных местах висели картоны, на которых крупными буквами написаны были избранные места из священного Писания. Анна подошла к дверям и позвонила в колокол. Минут через десять на ступеньках, ведущих в здание, послышался стук бесчисленного множества маленьких ног, и вслед затем в комнату вошла огромная толпа детей всех возрастов,— от четырёх и до пятнадцати лет, — от совершенно чёрных с курчавыми волосами, до роскошного смуглого цвета квартеронок, с томными, хотя и светлыми глазами и волнистыми кудрями. Все были одеты одинаково, в чистенькие платья из материи синего цвета; на всех были белые чепчики и белые передники. Они дружно пели одну из унылых мелодий, которые характеризуют музыку негров и подвигаясь вперёд под такт пения, занимали места, распределённые по их летам и росту. Лишь только всё успокоилось, Анна после непродолжительной паузы, хлопнула в ладоши, и все дети запели утренний гимн, так согласно и с таким одушевлением, что мистер Бредшо, отдавшись вполне влечению чувств, стоял и слушал со слезами на глазах. Анна кивнула Нине головой и бросила на Бредшо взгляд, исполненный самодовольствия. С окончанием гимна начались классные занятия. Анна внимательно следила за ходом учения. Сцена эта до такой степени поразила Нину своей новизной, что она не могла не выразить своего восторга. Присутствие незнакомых лиц воодушевляли учащихся. Друг перед другом они старались заслужить похвалу и доставить своей госпоже удовольствие. Анна показала мистеру Бредшо образцы чистописания, черчения карт и даже копии с несложных литографий. Мистер Бредшо изумлялся более и более.

— Клянусь честью, — сказал он, — это удивительно! Мисс Анна, вы настоящая волшебница. Я боюсь за вас! Вы подвергаете себя опасности погибнуть на костре, как чародейка!

— О, мистер Бредшо! Очень, очень немногие знают, сколько прекрасного скрывается в этом пренебрегаемом племени! С энтузиазмом сказала Анна. На обратном пути мистер Бредшо отстал от спутниц своих на несколько шагов. Его лицо было задумчиво и даже печально.

— Мистер Бредшо, — сказала Анна, оглянувшись назад: о чём вы задумались?

— Да, мисс Анна, только теперь я постигаю цель ваших действий. В ваших глазах я вижу торжество. Но несмотря на то, после сцены, которой я был свидетелем мысль о дарованиях ваших учениц наводит на меня уныние. К чему поведёт их такое образование? Какую пользу им доставит оно? Никакой, я полагаю; — кроме только того, что оно заставит их возненавидеть своё состояние, сделает их недовольными и несчастными.

— По моему мнению, — отвечала Анна, — нет в мире такого состояния, в котором бы следовало подавлять душевные способности. Если эти способности начинают расти и развиваться, то им нужно дать простор и свободу; — нужно стараться устранять всё, что может служить для них препятствием.

— Но, это ужасно возвышенная идея, мисс Анна!

— И пусть она возвышается. Я ни о чём не забочусь, ничего не боюсь.

— Мисс Анна! Ведь, я знаю, этим вы не ограничитесь, — сказал мистер Бредшо. — Научив их читать букву А, вы захотите, чтоб они знали и букву Б.

— Разумеется, — сказала Анна, — когда наступит время научить их букве Б, я буду готова к тому. Согласитесь, мистер Бредшо, ведь опасно развести пары и не пустить в ход паровую машину; когда пары поднимутся до известной высоты, я не стану удерживать машину: пусть она идёт, повинуясь их силе.

— Всё это прекрасно, мисс Анна; только другие совсем не так думают. Дело в том, что мы не всё ещё готовы пустить в ход наши машины. Негры с совершением вашего подвига потребуют от вас свободы, и вы говорите, что готовы даровать её, но заметьте, что огонь на вашей плантации разведёт пары и на наших, и мы поставлены будем в необходимым открыть предохранительные клапаны.

— Не правда ли? Что касается до меня, то я очарован вашей школой; и всё-таки не могу удержаться от вопроса, к чему поведёт всё это?

— Благодарю вас, мистер Бредшо, — сказала Анна, — за вашу откровенность, за ваше расположение и чистосердечие, но всё же я не перестану поддерживать добрые и благородные чувства вашего штата, отзываясь неведением его недостойных и бесчеловечных законов. Вместе с тем, я постараюсь быть осторожнее относительно образа моих действий; если мне суждено попасть за это в исправительное заведение, я надеюсь, мистер Бредшо, вы навестите меня.

— Мисс Анна, прошу у вас тысячи извинений за мой давнишний неуместный намёк.

— За это я имею право наложить на вас штраф: вы должны остаться здесь и провести с нами целый день; я покажу вам сад, наполненный одними розами и посоветуюсь с вами на счёт ухода за шток-розами. Мне страшно хочется замешать вас в преступление, которое отзывается государственной изменой. Впрочем, посетив мою школу, вы уже становитесь моим сообщником.

— Благодарю вас, мисс Анна; я вменял бы себе в особенную честь быть вашим руководителем во всякой измене, которой вы положите начало. Но, к несчастью, на этот раз я не могу воспользоваться вашим предложением! Я дал слово четырём таким же жалким холостякам, как и я, обедать вместе, и потому должен уехать отсюда до наступления полуденного зноя.

— Вот и он уехал, этот добрейший человек в мире! — сказала Анна.

— Знаете ли, — сказала Нина, не удерживаясь от смеха, — я думала, мистер Бредшо несчастное, влюблённое до безумия создание, примчавшееся сюда собственно за тем, чтоб объясниться в любви и сделать вам предложение; потому-то я, как добренькая девочка, и убежала отсюда, чтоб не стеснять ни его, ни вас.

— Дитя, дитя! — сказала Анна, — в этом отношении вы слишком недальновидны. Несколько времени тому назад, мистер Бредшо и я были неравнодушны друг к другу; но теперь он ни более, ни менее, как один из наших добрых и милых друзей.

— Скажите мне, Анна, почему вы ни в кого не влюблены? — спросила Нина.

— И сама не знаю, почему, — отвечала Анна, — знаю только, что до сих пор я не могла решиться на этот подвиг. Мужчины прекрасны, когда намерены влюбиться; но, влюбившись, они делаются несносными. Влюблённые львы, как вам известно, весьма непривлекательны. Я не могу выйти ни за папу, ни за Эдварда; а они забаловали меня до такой степени, что другой кто-нибудь мне не может понравиться. Я счастлива, и вовсе не нуждаюсь в обожателях. Да и то сказать, — разве женщина не может быть довольна своей участью? Оставим это, Нина; поговорим лучше о чём-нибудь другом. Мне неприятно, что наши дела начинают производить в соседях неудовольствие и опасения.

— На вашем месте, я бы продолжала действовать по-прежнему; — сказала Нина, — я заметила, что люди всеми силами стараются положить преграды тому лицу, которое решается за какое-нибудь необычайное предприятие; и когда убедятся, что усилия их ни к чему не ведут, они бросают всё и пристают к тому же предприятию; вы, по моему мнению, находитесь именно в таком положении.

— Я боюсь, что им придётся сделать эту попытку в непродолжительном времени, — сказала Анна. — Но... кажется, это едет Дульцимер и везёт мне письмо. Полагаю, дитя моё, вы не похвалите меня, заметив, что я точно так же нетерпеливо жду почты, как и вы.

В это время Дульцимер подъехал к балкону и передал Анне мешок, назначенный для писем.

— Дульцимер! Какое странное имя! — сказала Нина. — Какая у него забавная и вместе с тем умная физиономия! Она напоминает собой ворону!

— О, Дульцимер не подчинён нашему управлению, — сказала Анна, — у наших предшественников он разыгрывал роль привилегированного шута. В настоящее время он умеет только петь да плясать, и потому Эдвард, предоставляющий полную свободу каждому негру, назначает ему тот лёгкий труд, который более всего соответствует его празднолюбию. Это письмо к вам, — продолжала она, бросив письмо на колени Нины, и в тоже время срывая печать с другого письма, адресованного на её имя. — Ну да! Я так и думала! У Эдварда есть дело, по которому он должен находиться в здешних частях нашего штата. Не правда ли, как много удобств соединено со званием адвоката? Его надо ждать сегодня к вечеру. Значит, у нас начнутся празднества! Ах Дульцимер, да ты ещё здесь? Я думала, что ты уже уехал! — сказала она, оторвав взоры от письма и заметив, что Дульцимер всё ещё стоял в тени тюльпанов, возле балкона.