— О! как он изумится! — сказала она про себя, и продолжая напевать какую-то песенку, начала кружиться и прыгать по комнате.

Потом вдруг подлетела к окну, поправила занавес, и лучи вечернего солнца упали прямо на стол.

— Вот теперь так! Как мило сквозит свет через эти настурции! Не знаю только, пахнет ли здесь резедой; я нарвала её на росе; а говорят, что такая резеда должна пахнуть целый день. Вот и книжный шкаф Гарри, ах, эти негодные мухи! как они любят льнуть ко всему. Ш-ш! ш-ш! Прочь, прочь!

И схватив яркий ост-индский платок, Лизетта совершенно измучилась, преследуя этих жужжащих насекомых, которые, слетев с одного места и сделав в воздухе несколько кружков, садились на другое, снова готовые лететь куда угодно, только не из комнаты. После долгого преследования, они расположились наконец на самой вершине полога, и принялись расправлять свои крылышки и облизывать ножки. Тут Лизетта, увидев возвращавшегося Гарри, принуждена была оставить гонение, и выбежать в другую комнату, желая предупредить открытие своего чайного маленького столика. На кухонном столе появился маленький, хорошенький металлический чайник; наполняя его водой, Гарри залил глаженье Лизетты; началась новая маленькая сцена, после которой чугунные плитки исчезли с очага, и место их занял чайник.

— Скажи по правде, Гарри, встречал ли ты где-нибудь, такую умницу жену? Ты только подумай, что я перегладила груду белья! Ты можешь идти и надеть чистую сорочку! Только не туда! Не туда! сказала она, отводя его от заповедной двери. Туда ещё нельзя! Это и здесь можно сделать.

И, распевая, она побежала по садовым дорожкам; мелодические звуки её голоса далеко раздавались в воздухе, и как будто сливались с ароматом цветов. Звонкий припев:

"Не знаю, что принесёт мне завтрашний день;

Я счастлива теперь, и потому пою!" — долетал до дверей маленького коттеджа.

— Бедняжка! — сказал Гарри про себя, — зачем мне останавливать её; зачем я стану учить её чему-нибудь?

Через несколько минут Лизетта воротилась; белый передничек её перекинут был через руку, и из него выглядывали цветки жёлтого жасмина, махровой розы и ветки голубой лаванды. Весело подбелив к столу, на котором занималась глаженьем, она разложила на нём свои цветы; потом с горячим, шумным усердием, отличавшим все её занятия, начала сортировать их на два букета, припевая при каждом подборе цветка:

" Придите счастливые дни,

Принесите с собой веселье и радость".

— Гарри, ты верно идёшь за букетом. Сейчас, сейчас, мой друг! При нём ты будешь казаться ещё прекраснее. Вот он, не угодно ли:

"Мы усыплем цветами наш путь

И будем петь весёлые песни!"

Но вдруг она замолкла, и, лукаво посмотрев на Гарри, сказала:

— А ведь ты не знаешь, Гарри, для чего всё это делается!

— Разумеется, не знаю; да и трудно знать все замыслы, которые гнездятся в голове женщины.

— Слышите, как это величественно, высокопарно! Я делаю это для вашего дня рождения. Вы уж думаете, что если я не помню, когда какое число, так и подавно не помню этого дня; ошиблись, сэр, очень ошиблись. Чтоб не забыть его, я отсчитывала каждый день и записывала мелом на моём рабочем столе. Сегодня я с трёх часов на ногах. Но, пора чайник кипит! и она бросилась к очагу. Ай! ай! Ах, как больно! вскрикнула она, подняв руку к верху и махая ею в воздухе.

— Кто же знал, что он разгорится до такой степени.

— Мне кажется, женщина, которая сделала привычку к очагу, должна бы знать об этом, — сказал Гарри, лаская обожжённую ручку.

— Успокойся, мой друг, я принесу тебе чайник и приготовлю чай, если только ты позволишь войти в таинственную комнату.

— О, нет, Гарри! Я сама всё сделаю.

И забывая боль, Лизетта побежала к очагу; через минуту воротилась с светлым чайником в руке и приготовила чай. Наконец таинственная дверь отворилась, и Лизетта устремила свои взоры на Гарри, стараясь узнать, какое впечатление произведёт на него это открытие. — Прекрасно! Великолепно! Роскошно! Это изумит хоть кого! И откуда ты достала всё это? — сказал Гарри.

— Всё из нашего сада, кроме персиков: мне подарила их старая Мист; они прямо из Флориды. Ну, что! Прошедшее лето ты смеялся над моим сюрпризом. Желала бы я знать, что ты думаешь о мне теперь?

— Что я думаю! Я думаю, что ты удивительное создание — настоящая чародейка!

— Довольно, довольно! Сядем за стол: ты там, а я здесь; — и, открыв клетку, висевшую в букетах ламарковских роз, она прибавила, — маленькая Буттонь тоже будет с нами.

Буттонь, маленькая канарейка, с чёрным хохолком, казалось вполне понимала роль свою в этой домашней сцене: она послушно вспорхнула на протянутый палец, и потом спокойно села на краю одной из тарелок и клевала землянику.

— Теперь, Гарри, расскажи мне всё о мисс Нине, — сказала Лизетта. — Во-первых, какова она собой?

— Мила по прежнему и развязна, — сказал Гарри, — по прежнему причудлива и своенравна.

— И она показывала тебе все свои наряды?

— О, да; решительно все.

— Расскажи же, Гарри, пожалуйста, какие они?

— Например, у неё есть прелестная розовая туника из газа, усыпанного блёстками; она надевается на платье из белого атласа.

— С оборками? — спросила Лизетта, с нетерпением.

— Да, с оборками.

— Сколько же их?

— Право, не помню.

— Не помнит, сколько оборок? Ах, Гарри! как это глупо!.. А как ты думаешь, позволит ли она приехать мне и взглянуть на её наряды.

— Разумеется, мой друг; в этом я не сомневаюсь; и знаешь ли, твой визит избавит меня от скучных описаний.

— Когда ты возьмёшь меня, Гарри?

— Быть может, завтра. А теперь, — сказал он, — так-как ты сделала сюрприз, то позволь же и мне, в свою очередь, отвечать сюрпризом. Ведь тебе не догадаться, какой подарок сделала мне мисс Нина?

— Конечно, нет. Что же такое? — сказала Лизетта, встав с места, — скажи, Гарри, говори скорее!

— Терпение, терпение! — возразил Гарри, медленно шаря в кармане и в тоже время любуясь её нетерпением и взволнованным видом.

Но кто может выразить изумление и восторг, расширивший чёрные глаза Лизетты, когда Гарри вынул из кармана золотые часы? Она хлопала в ладоши, танцевала и, в порыве радости, подвергала стол неминуемой опасности опрокинуться.

— Я так и думаю, что мы счастливейшие люди в мире: ты, Гарри, и я. Всё как-то делается по нашему желанию, не правда ли?

Ответ Гарри не соответствовал той пылкости, той восторженности, которыми проникнут был вопрос его маленькой жены.

— Но что с тобой сделалось, Гарри? Почему ты не радуешься, как я радуюсь? — сказала она, и села к нему на колена. — Ты верно устал, мой милый; утомился с своей вечной работой. Постой, я что-нибудь спою для тебя надобно же тебя развеселить.

Лизетта сняла со стены гитару, села под сводом ламарковских роз и начала играть.

— Какой это милый инструмент гитара, — сказала она, — я бы не променяла его ни на что в свете. Извольте теперь слушать, Гарри; я спою песенку, собственно для вас. И Лизетта запела: