Огромным усилием воли Лезерсон сумел взять себя руки.

– Уважаемый, эта идея абсурдна… Он собственноручно написал свое завещание…

Леон, слушавший его, прищурив глаза и чуть опустив голову, не дал ему договорить.

– Он не умел писать! – напористо произнес Гонзалес. – Он мог рисовать картинки, но не смог бы написать и собственного имени. Если бы миссис Стэмфорд показали свидетельство о браке, она бы увидела, что вместо подписи он поставил крестик… Именно поэтому вы вставили в тот документ небольшой пункт насчет того, чтобы она не подписывала свидетельство, поэтому вы держали ее узницей в Харлоу – боялись, как бы она не провела собственное расследование.

И тут Лезерсон совершенно неожиданно метнулся к своему столу и рывком выдвинул один из ящиков. В следующий миг в руке его блеснул автоматический пистолет. Подбежав к двери, он распахнул ее и отчаянно закричал:

– Помогите… Убивают!

После этого развернулся к стоявшему неподвижно Гонзалесу, вскинул пистолет и нажал на спусковой крючок. Раздался щелчок, но выстрела не последовало. На лице Леона не дрогнула ни одна черта.

– Я вынул патроны из обоймы, – ледяным голосом произнес он. – Столь искусно разыгранная вами трагедия превратилась в фарс. Мне позвонить в полицию или вы сами?

Люди из Скотленд-Ярда задержали Льюиса Лезерсона в Дувре[48], когда он садился в лодку.

– С доказательством завещания могут возникнуть трудности, – заметил Манфред, читая описание этих событий в газете, – но я не сомневаюсь, присяжные позаботятся о том, чтобы наш друг Льюис оказался в том месте, которого заслуживает…

Когда на допрос был вызван Леон (при этом Пуаккар, сидевший в зале рядом с Манфредом, шепотом описывал ему все происходящее с точки зрения психологии, которой давно и основательно увлекался), он удостоил суд следующим объяснением:

– Ребус подсказал мне, что он не умел писать… Тот факт, что завещание не обязывало миссис Стэмфорд выйти замуж за Льюиса, указал на то, что этот человек женат и любит свою жену. Остальное было до смешного просто.

Из трех мужчин, чья контора располагалась на Керзон-стрит, самым импозантным бесспорно был Джордж Манфред. И лицо, и манера держаться у него были поистине аристократическими. На улице среди обычных людей его невозможно было не заметить, и виной тому был не только его немалый рост, но и то трудно уловимое «нечто», отличающее человека истинно благородного происхождения.

– В толпе Джордж выглядит, как скаковая лошадь в табуне пони! – не скрывая восторга, заметил как-то Леон Гонзалес, что было недалеко от истины.

И все же именно Леон привлекал к себе обычных женщин… Да и не только обычных. Было непростительной ошибкой поручать ему дела, в которых участвовали женщины. И не потому, что он был таким уж волокитой, а потому, что всякий раз после этого неизменно находилась как минимум одна незамужняя девица, которая начинала забрасывать его письмами по десять страниц.

Самого Леона это немало удручало.

– Да я ей в отцы гожусь! – однажды, не выдержав, вскричал он. – Клянусь, я ей всего лишь «Доброе утро!» сказал, не более того! Если бы я взял ее за руку, да напел пару canto[49] в ее розовое ушко, я бы признал себя виновным. Но, Джордж, честное слово, я…

Джордж не смог ему ничего ответить, потому что его охватил неудержимый приступ хохота.

Однако наука покорять женские сердца была Леону отлично знакома. Однажды в Кордове он приударил за одной сеньоритой… И три ножевых шрама у него на правой стороне груди подтверждают, что старания его увенчались успехом. Что же касается тех двоих, напавших на него, они мертвы, поскольку это амурное приключение помогло вывести на чистую воду человека, которого разыскивала полиция Испании и Франции.

И вот одним свежим весенним утром Леон обратил особо пристальное внимание на темноглазую стройную леди удивительной красоты, которую встретил в Гайд-парке. Едва увидев ее медленно идущей по дорожке, он поднялся со скамейки. Это была элегантно одетая женщина лет тридцати, прекрасно сложенная, с безупречной кожей и темно-серыми, почти черными глазами. Встреча их не была случайной, ибо Леон уже не одну неделю наблюдал за ней.

– О, это ответ на молитвы, прекрасная госпожа! – воскликнул он, и сие необычное приветствие прозвучало тем более изысканно, что сказано было по-итальянски.

Не в силах сдержать улыбки, она бросила на него лишь один быстрый веселый взгляд из-под длинных ресниц и легким жестом позволила надеть шляпу, которую Леон держал в руке.

– Доброе утро, синьор Каррелли, – улыбаясь, она протянула ему маленькую ручку в перчатке. Одета женщина была не броско, но дорого. Из украшений – только жемчужная ниточка на белокожей шее. – Я встречаю вас повсюду, – сказала она. – В понедельник вы ужинали в «Карлтоне», до этого я видела вас в театре, вы сидели в ложе. И вчера днем мы встретились!

Леон улыбнулся, обнажив белоснежные зубы.

– Это так, несравненная госпожа, – промолвил он, – но вы не знаете о том, как я мечусь по всему Лондону в поисках кого-нибудь, кто мог бы представить меня вам. И вам неведомо то отчаяние, которое охватывает меня всякий раз, когда я следую за вами, услаждая взор вашей бесподобной красотой, как не догадываетесь вы и о тех бессонных ночах, которые…

Все это было произнесено с пылом, достойным влюбленного юноши, и надо сказать, что на лице женщины не отразилось неодобрения, когда она выслушивала сии речи.

– Прогуляйтесь со мной, – сказала она тоном королевы, дарующей высочайшую привилегию.

Вместе они сошли с аллеи, по которой гуляли толпы отдыхающих, и пошли через открытое пространство. Разговор шел о Риме, об охотничьем сезоне, о прогулках по Кампаньи и о дворе принцессы Лейпниц-Савальо… Леон всегда внимательно штудировал страницы светской хроники в итальянских газетах и запоминал все, что читал.

Наконец они вышли к месту, где росли деревья и стояли удобные садовые скамеечки. Леон заплатил внимательному смотрителю, и после того, как тот важно удалился, восторженно произнес:

– Какое наслаждение остаться наедине с богиней! Синьорина, поверьте, я говорю вам это…

– Лучше скажите мне кое-что другое, мистер Леон Гонзалес, – сказала женщина, на этот раз по-английски, стальным, холодным как лед голосом. – Почему вы следите за мной?

Если она рассчитывала прямотой вопроса привести его в замешательство, то только лишь по той причине, что плохо знала Леона.

– Потому что вы очень опасная женщина, госпожа Кошкина, – совершенно спокойно ответил он. – Тем более опасная, что Господь Бог наградил вас сладострастными губами и прекрасным телом. Сколько молодых и пылких работников иностранных посольств разглядели в вас эти качества?

На это она только рассмеялась, похоже, слова эти доставили ей удовольствие.

– Кажется, вы начитались не тех газет, – сказала она. – Нет, дорогой мистер Гонзалес, я остаюсь вне политики… Политики мне скучны. Мой бедный Иван борется в России с Экономической комиссией и живет там в постоянном страхе из-за своих широко известных либеральных взглядов. А я, как видите, в прекрасном капиталистическом Лондоне. Удивительно комфортный город! Поверьте, Ленинград – не место для благовоспитанной дамы!

Айсола Кошкина была Айсолой Капреветти до того, как вышла замуж за юного красавца – атташе российского посольства. Задатки революционера проявлялись в ней с самого рождения, и теперь эта особенность характера переросла в настоящий фанатизм.

Леон улыбнулся.

– Для благовоспитанной дамы есть места и похуже Ленинграда. Мне будет искренне жаль видеть вас шьющей робы в эйлсберийской колонии.

Она смерила его надменным взглядом.