– Спасибо, не нужно, мистер Манфред. Я это делала ради интереса, к тому же мне и так хорошо заплатили. Да и загородный дом был не таким уж дорогим… Хотя ладно, – она ловко выхватила из его рук деньги и спрятала в сумочку, бросив взгляд на ожидающий самолет. – Понимаете ли, мистер Манфред, мы ведь с Гарри давно знакомы… Заочно. Через мою сестру, которую я отправила поправлять здоровье в Монте-Карло.

Манфред все понял. Он дождался, пока самолет скроется из виду, и, довольный исходом дела, отправился домой на Керзон-стрит.

В вечерних газетах не было ни слова об ограблении на Джермин-стрит. Оно и не удивительно: у мистера Гарри Лексфилда было чувство гордости.

Примерно каждые полгода Раймона Пуаккара охватывало беспокойство. Он начинал рыться в шкафах, открывать сундуки и чемоданы, заглядывать в ящики столов и наводить порядок в старых документах. За несколько дней до «убийства» на Керзон-стрит он появился в столовой с охапкой старых бумаг, которые свалил на обеденный стол между чашками и тарелками.

Леон Гонзалес оторвался от книги, застонал и отвернулся. Джордж Манфред даже не улыбнулся, хотя в душе его распирало от хохота.

– Прошу прощения, что мешаю вам, друзья, – извиняющимся голосом произнес Пуаккар, – но все эти бумаги нужно разобрать и привести в порядок. – Я нашел пачку писем пятилетней давности. Наше агентство тогда только зарождалось.

– Сожгите их, – посоветовал Леон, снова берясь за книгу. – Все равно от них никакой пользы.

На это Пуаккар ничего не ответил. Он с благоговением перебирал листик за листиком, читал, подслеповато прищуриваясь, и откладывал в сторону, так что, пока одна стопка уменьшалась, вторая росла.

– И, покончив с этим, вы, надо полагать, отнесете их туда же, откуда достали? – поинтересовался Леон.

Пуаккар не ответил. Он внимательно читал одно из писем.

– Странное письмо, не помню, чтобы я его раньше читал, – наконец сказал он.

– Что там, Раймон? – спросил Джордж Манфред, и Пуаккар прочитал:

– Припоминаю это письмо, – сказал Леон, как только Пуаккар замолчал. – Слова «конфиденциально» и «перспективы» там написаны с ошибками. Помните, Джордж, я тогда предположил, что этот парень украл несколько акций и хотел через нас их сбыть? – Манфред кивнул. – Рок, – продолжил Леон. – Нет, с мистером Роком я так и не встретился. Его письмо пришло из Мельбурна, если не ошибаюсь. Он указал номер почтового ящика и адрес телеграфа, верно? Мы о нем больше не слышали? По-моему, нет.

Никто из троих не вспомнил, чтобы они получали другие сообщения от этого человека. Письмо отправилось вслед за остальными, и могло бы оказаться погребенным среди ему подобных навечно, если бы не сверхъестественная память Леона на цифры и грамматические ошибки.

И вот однажды…

Ночную Керзон-стрит огласил пронзительный полицейский свисток. Гонзалес, спавший в передней части дома, услышал звук во сне. Не успев окончательно проснуться, он уже стоял у открытого окна. Снова раздался свист, и Леон услышал быстрый топот. По тротуару со всех ног бежала девушка. Она промчалась мимо дома, но вдруг остановилась, побежала обратно и снова замерла.

Леон, перескакивая через две ступеньки, слетел вниз, распахнул дверь. Беглянка стояла прямо перед ним.

– Сюда… Скорее! – шепнул ей Леон.

Она колебалась не дольше секунды. Сделав шаг в дверной проем, девушка остановилась и прислушалась. Леон схватил ее за руку и потащил в коридор.

– Не бойтесь ни меня, ни моих друзей, – сказал он, но почувствовал, что она вырывает руку.

– Отпустите, прошу вас… Я не хочу оставаться здесь!

Леон втолкнул ее в небольшую комнату и включил свет.

– Вы увидели, что вам навстречу бежит полицейский, поэтому повернули обратно, – заговорил он спокойным, обыденным голосом. – Сядьте и отдохните… Вы плохо выглядите.

– Я ни в чем не виновата… – произнесла она дрожащим голосом.

Он мягко похлопал ее по плечу.

– Ну конечно, не виноваты. А я вот, наоборот, виноват – хоть виновны вы в чем-то, хоть не виновны – потому что помогаю тому, кто скрывается от полиции.

Она была очень молода, почти совсем дитя. Бледное, худое, но хорошенькое лицо. Одета скромно, но со вкусом. С удивлением Леон заметил на ее пальце кольцо с изумрудом, которое, если камень настоящий, должно стоить несколько сотен фунтов. Он посмотрел на часы. Начало третьего. С улицы донесся тяжелый торопливый топот.

– Кто-нибудь видел, как я входила? – напряженно спросила она.

– Я никого не заметил. Итак, что стряслось?

Опасность и страх, еще несколько секунд назад придававшие ей силы, как видно, истощили запас ее энергии – ее затрясло. Плечи, руки, тело мелко задрожали, рот искривился в беззвучном плаче, губы затрепетали. Какое-то время она не могла произнести ни слова. Леон налил стакан воды и поднес ей. Стуча зубами, она отпила. Если кто-то из друзей Леона услышал, что произошло, у них не возникло желания спуститься и узнать что к чему. Любопытство Леона Гонзалеса было общеизвестно. Случись ночью под их окнами какая-нибудь заварушка, он тут же вскакивал из постели и мчался на улицу выяснять, что происходит.

Через какое-то время она достаточно успокоилась, чтобы поведать ему свою историю. И то была не такая история, которую он ожидал услышать.

– Меня зовут Фаррер… Эйлин Фаррер. Я машинистка и работаю в ночном машинописном бюро мисс Льюли. Обычно у нас дежурят две девушки, одна старшая, но сегодня мисс Ли ушла домой пораньше. Мы называемся ночным бюро, но на самом деле работаем не всю ночь, а закрываемся примерно в час ночи. Почти вся наша работа связана с театром. Часто бывает, что после премьеры какого-нибудь спектакля нужно что-то менять в сценарии. Иногда нам приносят наброски разных контрактов. Иногда мы печатаем простые письма. Я знаю всех больших начальников и часто хожу в их конторы достаточно поздно, когда бывает срочная работа. Конечно, мы никогда не ходим к незнакомым людям, да и в конторах портье следят за тем, чтобы нас никто не беспокоил. Сегодня в двенадцать мне позвонил мистер Грасли из «Орфеума», попросил напечатать для него два письма. Он прислал за мной машину, и я приехала к нему домой на Керзон-стрит. Вообще-то нам не разрешается приезжать к клиентам на дом, но мистер Грасли уже много раз обращался к нам, хоть раньше я никогда его и не видела.

Леону Гонзалесу часто встречался ярко-желтый автомобиль мистера Джессе Грасли. Этот известный театральный антрепренер жил на Керзон-стрит в роскошной квартире, занимавшей целый этаж дома, за которую платил (как в свое время выяснил Леон, любопытство которого поистине не знало границ) три тысячи фунтов в год. В Лондон он явился три года назад, арендовал «Орфеум» и уже вложил деньги в полдюжины постановок, большая часть которых успеха не имела.

– В какое время это было? – спросил он.

– Без четверти час, – сказала девушка. – На Керзон-стрит я была через пятнадцать минут – мне нужно было до отъезда еще кое-что доделать на работе, к тому же он сказал, что спешки нет и я могу не торопиться. Я постучала в дверь, и он открыл. Был он во фраке и выглядел так, будто только что вернулся с какого-то приема, с большим белым цветком в петлице. Слуг я не видела, да их в доме и не было. Он провел меня в свой кабинет и придвинул стул к небольшому столику рядом с его письменным столом. Не могу точно сказать, что случилось потом. Помню, я достала записную книжку из своего портфеля и раскрыла, потом наклонилась, чтобы найти карандаш, и вдруг услышала стон. Я сразу же подняла голову и увидела, что мистер Грасли лежит, откинувшись, на стуле, а на белой рубашке у него на груди – красное пятно. Это было ужасно!