Изыскивать более эффективные способы, опираясь на раскрытые наукой возможности, необходимо не только в борьбе с опечатками, но и более сложными ошибками в рукописях и наборе. Со временем память электронной машины, быть может, и придет на выручку редакторам, тратящим немало труда на проверку фактических данных в произведении и устранение всяких отступлений от истины. Но в нынешних условиях преимущественно выручают свои знания, опыт и компетентные методические указания.

К сожалению, никем еще не предложены какие-либо единицы достоверности наподобие единиц информации — битов, что позволило бы установить количественные соотношения и в вопросах точности. Но зато сколько здесь простора эрудиции, логике, ассоциациям, интуиции, эмоциям! Нам кажется, что не устарел даже окрашенный скепсисом совет Анатоля Франса: «Постоянное сомнение да будет нашей достоверностью!»

Жгучая потребность в точности навела и современного писателя на невеселые размышления. Рассказывая в своем дневнике «Разные дни войны» об одной недостоверной встрече, Константин Симонов признается: «Эта ошибка памяти была для меня в ходе работы над книгой тревожным сигналом, лишний раз напомнившим о том, что в памяти не только многое бесследно утрачивается, — это еще полбеды, — но кое-что бессознательно деформируется, а это уже беда, с которой надо бороться, по возможности проверяя все, что поддается проверке» [103, с.88].

Попробуйте, однако, на свой глаз определить, что поддается и что не поддается, а главное — что требует и что не требует проверки, и вы тотчас зайдете в тупик. Если взять за правило, что проверять надо все подряд от подлинности малейшего факта до местоположения последней запятой, то на выполнение всех операций контроля уйдет невесть сколько времени и работа над рукописью замедлится до черепашьего шага.

Если же принять принцип выборочной проверки, останавливаясь на отдельных, требующих сугубой осторожности фактах, терминах, грамматических конструкциях (обычно так и поступают на практике), то никогда не будет гарантии, что рядом с обследованным участком текста не осталось какого-нибудь недосмотра (вспомните наблюдение С.М. Бонди!).

Что же, опять мы в заколдованном кругу? Нет, ученые предлагают по крайней мере два выхода. Ш. Ланглуа и Ш. Сеньобос считали полезным при определении достоверности и точности фактов опираться на самую их природу. Французский математик Э. Борель и американский социолог Т. Шибутани решающим критерием достоверности признают наличие большого числа свидетельств, согласующихся между собой.

Шибутани заметил, что всякий раз, когда кто-нибудь не уверен в правильности своего личного восприятия, он обращается к другим людям, чтобы удостовериться, не испытывают ли они то же самое [130, с. 101]. Сомнение снимается совпадением ряда свидетельств и доказательств, причем для проверки могут привлекаться устные, письменные и печатные источники.

Борель же подчеркивал, что неведение, которое мы сознаем, не есть ошибка. Зато уточненная указанным выше способом практическая достоверность равносильна теоретической достоверности математиков [16, с. 90]. Вывод тем более разительный, что его делает не кто иной, как сам математик!

Требует пояснения, что имели в виду французские историки, когда рекомендовали исходить из самой природы фактов. По их наблюдениям, существуют факты, относительно которых трудно солгать или ошибиться.

Первый случай — когда факт такого рода, что его нельзя исказить. Все зависит от того, долго ли продолжался этот факт, часто ли его наблюдали, много ли людей его знают. Например, мы мгновенно обличили бы ошибку, если бы где-нибудь прочитали, что восстание декабристов происходило... в Москве!

Другой случай, когда само сообщение о факте служит ручательством за его точность. Вряд ли можно найти более яркую иллюстрацию для данного правила, чем эпизод, произведший глубокое впечатление на двух выдающихся музыкальных деятелей.

Г.Г. Нейгауз вспоминает, что в возрасте двенадцати-тринадцати лет в старой немецкой книге, где были собраны всяческие анекдоты о великих музыкантах, он прочел апокрифическое письмо одного знакомого Моцарта, в котором приводился рассказ гениального творца музыки о том, как он сочиняет. Моцарт говорил, что, сочиняя симфонию в уме, он разгорается все более и более и наконец доходит до такого состояния, когда ему чудится, что он слышит всю симфонию от начала до конца, сразу, одновременно в один миг!

Эта «исповедь» Моцарта оставила неизгладимый след в памяти юного Нейгауза. И тем более он был удивлен и обрадован, когда несколько десятилетий спустя прочел в сборнике о музыке глубокие и пространные рассуждения И. Глебова (Б.В. Асафьева) именно об этом апокрифическом письме, нигде не найденном и научно не удостоверенном. Оба ученых не усомнились в подлинности письма, потому что, как пишет Нейгауз, «и Глебову, и мне было ясно, что такое высказывание „выдумать" нельзя, что в основе его лежит истина, „моцартовская истина“» [80, с. 64]. Разумеется, сам факт, нуждавшийся в проверке, в данном случае как бы озарился светом творческой мысли обоих исследователей.

По счастью, большинство рядовых фактов в литературном произведении не нуждается в таком проникновенном анализе. Существуют настолько «крупные» факты, что их нельзя видеть иначе, чем они есть в действительности. Например, если в тексте написано, что Мадрид — столица Голландии, то мы с ходу отвергаем это утверждение, но должны выяснить, где ошибка — в названии города или страны.

Большая часть практических достоверностей признается объективными в том смысле, что они принадлежат к широко распространенным явлениям, которые известны множеству людей. Поэтому, если в рукописи и оттисках с набора случайно и проскочат какие-то ошибки, есть реальная возможность задержать их на одном из «контрольно-пропускных пунктов» и исправить до выпуска издания в свет.

Что же касается меньшей части, то в ней, увы, всегда есть «ложка дегтя», если факты не имеют прямых признаков ошибки. Непростительным бахвальством было бы заявлять, что можно избежать «срывов» и «отказов» с помощью какого-то универсального метода, позволяющего просеивать печатный текст словно сквозь сито, с тем чтобы ошибки и опечатки оставались на дне последнего. Нет, никакая «палочка-выручалочка» не обеспечит нам спокойной жизни в ситуациях, когда кроме добросовестного отношения к своим обязанностям, высокой квалификации, психологической проницательности и т. д. необходимо добавить хоть искру критического таланта.

Некоторые ученые задались целью помочь нам избежать повторения чересчур уж распространенных ошибок. Таково, в частности, доброе намерение составителей словаря-справочника «Трудности словоупотребления и варианты норм русского литературного языка» (Л.: Наука, !973). Авторы этого труда доказывают, что «технически» возможно учесть наиболее банальные ошибки словоупотребления, указать их основные признаки и расположить материал в таком порядке, чтобы удобно было навести необходимую справку Изданный массовым тиражом словарь-справочник безусловно помогает повысить и культуру печатного слова. Он защищает литературу от косноязычия, засорения словами жаргонного происхождения, набивших оскомину штампов. Постоянное напоминание об ошибках, которые портят и иссушают язык, вероятно, является неплохим дидактическим приемом.

Если так же терпеливо и методично, как это делают со словами в Словарном секторе Института русского языка Академии наук СССР, изо дня в день подбирать и заносить на карточки ошибки, замеченные в различных изданиях, то составится не менее поучительный материал. Заранее можно сказать, что в книгах, журналах и газетах, выходивших в разное время и в разных географических пунктах, обнаружатся ошибки-близнецы, как две капли воды похожие на те, что мы где-то видели несколько месяцев назад. Так что в их передвижении «через города и годы» наблюдаются известная последовательность и постоянство, своего рода логика навыворот.