Закон Ципфа и выведенная им математическая формула многократно обсуждались и уточнялись рядом ученых. В частности, А. Уэст, исследовавший при помощи электронно-вычислительной машины словарный состав английского языка, показал, что какой-нибудь бытовой эпизод можно описать, используя всего 450 слов, сказка уложится в 750 слов, для сочинения приключенческого романа достаточно располагать запасом из 1400 слов и лишь для высококачественных образцов беллетристики понадобится 3000 различных слов.
Сформулированный Ципфом «принцип наименьших усилий» нашел широкое применение не только в теории и практике информации, но и в библиографии. Но, насколько известно, не предпринималось попыток направить его на борьбу с опечатками и ошибками в печатном слове. Казалось бы, чем меньше слов в публикуемом тексте, тем меньше возможность их искажения. От словаря трудных для набора слов, предложенного специалистами по инженерной психологии, до словаря опечаток — один шаг!
На самом деле все обстоит гораздо сложнее. Довольствуйся авторы скудным запасом в количестве трехсот наиболее «ходовых» слов, можно было бы добиться высокой точности воспроизведения текстов в печати. Но какой автор согласится наступать на горло... своему словарю.
Работавшие почти одновременно с Ципфом Д. Хоуэс и Р. Соломон (1951) в серии экспериментов показали значение частотных характеристик слов для скорости и точности их распознания. Они пришли к выводу, что наиболее употребительные слова опознаются легче, чем редкие и необычные.
Грузинские психологи ставили опыты, которыми было охвачено до 400 человек, и получили убедительные данные, что в печатных текстах есть и более трудные для восприятия, и более легкие, или «читабельные» слова [55, с. 22]. Исследования Р.М. Фрумкиной и ее сотрудников с предъявлением слов в специальном приборе — тахистоскопе подтвердили, что вероятность появления отдельных слов влияет на скорость их распознавания [117, с. 90–91]. Чем чаще слово попадается наблюдателю на глаза, тем меньше времени уходит на то, чтобы его узнать и — добавим мы от себя — заметить в нем отклонение от привычной орфографической нормы.
Замечаете, что мы все ближе подходим к тому, что нас насущно интересует? Правда, следует помнить, что названные опыты проводились только в лабораторных условиях со специально подобранными наблюдателями, а не в рабочей обстановке с профессиональными читателями.
Но ни математики, ни лингвисты не отрицают, что накопленный исследовательский материал может иметь практическое приложение. Так, лингвист Д.А. Жуков считает, что частотность употребления букв необходимо и полезно знать связистам для более успешной борьбы с помехами [48, с. 62]. А почему это не может пригодиться работникам типографий и издательств? Едва ли находить ошибки в телеграммах труднее, чем опечатки в книгах.
По-видимому, не все из того, о чем мы узнали из опубликованных исследований, удастся так сразу, в один присест, перенести в будничный труд работников печатного слова. Но ряд выводов и наблюдений ученых безусловно придется нам «ко двору». Так, ими выяснено, что наибольшее число отказов (по-нашему, «зевков» или «прохлопов») бывает при распознавании букв в нижней строке. Отсюда для нас вытекает рекомендация особенно внимательно прочитывать последнюю строку на каждой странице.
«Методическое зерно» для практиков заключено и в выводе ученых, что наиболее высокую неопределенность показывают начальные буквы слова [85, с. 125].
Это означает, что внимание профессионального читателя должно быть приковано к первым буквам, определяющим облик слова и, естественно, его смысл.
Поборники научно-технической революции в типографиях и издательствах могут прервать наши рассуждения и задать вопрос: зачем, мол, выбирать медлительный путь всяких опытов и методических усовершенствований, когда скорее и проще переключиться на электронную технику?
За последние два десятилетия опубликовано немало обнадеживающих сообщений с интригующими заголовками: «Электронный наборщик» (Известия. 1959. 10 декабря), «Электронный контролер» (Ленинградская правда. 1961. 17 декабря), «Электронный корректор» (Известия. 1965. 9 октября) и т.д. Содержательный обзор работ, ведущихся в этом плане, дается в брошюре «Электронная техника в процессах корректуры и редактирования» [136, с. 5–9]. К чести составителей брошюры, они не стараются выдать желаемое за действительное. В предисловии от издательства подчеркивается, что публикуемые методы и технические устройства не нашли еще широкого применения. Предстоит пройти долгий и тернистый путь, чтобы достичь идеального будущего, когда автоматический контроль точности воспроизведения текстов в печати избавит нас от всяких огорчений. Не загадывая, сколько воды утечет, прежде чем моя рукопись превратится в книгу, я тем не менее непоколебимо уверен, что ее будущие читатели увидят в выпускных данных фамилию «живого корректора», а не заводской номер какого-нибудь «читающего автомата»!
Теперь уже общепризнано, что вопрос упирается не в технические трудности, а в принципиальную невозможность целиком и полностью все функции человеческого мозга переложить на электронную технику. В новейших публикациях все больше внимания обращается, в частности, на то, что человек, который готовит программу для электронно-вычислительной машины (программист), сам не застрахован от ошибок. По данным группы киевских психологов и кибернетиков, подавляющее число ошибок происходит при переводе алгоритма решения данной задачи на машинный язык. Две трети их (66%) составляют элементарные описки в числах, адресах, кодах операций и т.д. [14, с. 263]. До чего же они похожи на те же ошибки по невнимательности, которые допускают многие лица, занятые зрительной работой! Поэтому и для программистов исключительно важен этап проверки вводных данных и исправления случайно допущенных ошибок.
Работу со словом и над словом невозможно лишить ее глубинно-творческого характера, который проявляется не только в часы, когда автор создает свое произведение, но и тогда, когда над рукописью увлеченно трудится редактор, когда в корректуру вносятся исправления, облагораживающие и возвышающие текст, даже в последний момент, когда беспокойный голос из типографии сообщает по телефону в издательство, что замечены-де в подписной корректуре такие-то неясные или сомнительные места и что для пользы автора, издательства и читателя хорошо бы поправить это раньше, чем книгу начнут печатать.
Прислушаемся к авторитетному мнению ученого, который вместе с тем известен как крупный мастер художественного слова: «Итак, смыслы слов, выражений, понятий в процессе исторического развития неизбежно меняются. И, естественно, приоритет в овладении понятиями принадлежит тем, кто чаще с ними сталкивается, кто непосредственно с ними работает...» Для нас, тружеников типографий и издательств, лестно признание со стороны математика, что сложные буквенные преобразования — это тоже искусство, имеющее своих артистов [39, с. 226, 233].
Кто, кроме них, подчас в силах разобраться в целой гамме стилистических и смысловых оттенков, придающих произведению неповторимое лицо?! Так, в одном из рассказов Чехова жеманная дамочка произносит: «У нас в Пютюрбюрге». В одном слове — вся характеристика персонажа. Как предупредить «глухую» к живому слову машину, чтобы она не уподобилась не в меру придирчивым корректорам, стремящимся все стричь под одну орфографическую гребенку?!
Да что говорить о художественной литературе, когда и язык авторов многих научных трудов менее всего подчиняется формализации! Резко индивидуален и лишен формальных условностей стиль Менделеева, Павлова, Крачковского, Гастева, Ферсмана, Вавилова и других корифеев науки. Так, Д.И. Менделеев систематически писал «пред» и «чрез», а попадись его статьи «автоматическому корректору», запрограммированному на современные орфографические нормы, последний то и дело будет подавать тревожные звонки: ошибка и ошибка!
