— Не торопись, — сказал Джон. Он не смотрел, как она поднималась в квартиру; он был слишком занят, пытаясь неловкими руками справиться с ключами.

Обеденный зал был тих и прохладен. Шторы всё ещё были закрыты, так что большая его часть была скрыта тенями, но Джону были видны четыре портрета, взирающие из глубины зала на свои владения. Джон не оглядывался; он не хотел напоминаний.

Из кухни доносилась музыка. Джон прошёл через зал и тихо открыл дверь. Там была Молли, напевающая за работой что-то себе под нос. Джон стоял в дверях и незаметно наблюдал за ней несколько минут. За исключением радио, играющего что-то тихое и инструментальное, на кухне было тихо. Это был какой-то струнный квартет; Джон слышал звуки скрипки, а затем глубокие тона виолончели. Звучало знакомо, какая-то причудливая версия популярной мелодии, и Джон знал, что обязан её узнать. Но он не мог определить.

Волосы Молли были забраны назад. Она выглядела невероятно умиротворённой и сосредоточенной на своей работе. Её пальцы порхали над столом, и Джону пришлось сосредоточиться, чтобы определить, чем она была занята. Перед ней были разложены маленькие кружочки теста, и Молли брала их одной рукой, а второй кидала в центр какую-то тёмную смесь. Она закрывала кружок, защипывала концы вместе и клала его на стол, слегка прихлопывая пальцами, чтобы придать ему окончательную форму, прежде чем устроить его на рядом стоящий противень. Один за другим, по полминуты на каждый. Пальцы Молли летали, и Джон был уверен, что она занималась этим несколько часов, работая так хорошо, что её пальцам едва ли нужны были инструкции для выполнения этой задачи.

Прозвучал звук таймера, Молли похлопала по тесту последний раз и развернулась к печи. Когда она увидела Джона в дверях, то подпрыгнула от неожиданности и засмеялась.

— Не видела, что ты там стоишь. Ты напугал меня.

— Извини, — сказал Джон.

Молли вытащила противень из духовки; золотисто-коричневое печенье, лёгкое и воздушное, пахнущее корицей, и гвоздикой, и мускатным орехом — как в Рождество. Молли положила бумагу на стойку и поставила туда противень, чтобы дать ему охладиться.

— Я пришла пораньше, раз уж Гарри сказала, что ты припозднишься. Я уже заканчиваю, так что начну делать заготовки к обеду через минуту.

— Я не беспокоюсь.

— Вы быстро вернулись — всё вышло так, как вы надеялись?

«Даже и не близко», подумал Джон.

— Сложно сказать.

Он наблюдал за тем, как Молли стягивает бумагу с противня и маленькие печеньки качаются от движения.

— Эклсские слойки**, — объяснила она, прежде чем Джон успел спросить. — Просто идея. Они немного малы для десерта, но я подумала, что можно их использовать в качестве специального угощения в воскресенье. Мы можем подавать их вместе со счетом, как думаешь?

На сердце у Джона просто не могло стать тяжелее. Он пересёк кухню, чтобы посмотреть на печенья, и его собственные шаги прозвучали тяжело и зловеще, настолько, что он удивился, когда Молли продолжила наполнять свои кружочки теста, продолжила напевать милую песенку, а не расплакалась немедленно.

Печенья были чудесны, и идеальны, и пахли как все хорошие воспоминания, которые остались у Джона из детства. Они поднялись немного неравномерно, но от этого были не менее милы, и когда он всмотрелся в один из них, то подумал, что они, похоже, сделаны в форме…

— Сердечки, — сказал он и взял один, чтобы рассмотреть поближе.

— Ну, да. Я подумала…

— Почему ты сделала их в форме сердец? — спросил Джон и обернулся к Молли, которая смотрела на него, сбитая с толку.

— День Святого Валентина, — наконец произнесла она. — Я знаю, это немного глупо, но…

Джон прикрыл глаза. Он был не уверен, забыл ли он или решил не вспоминать. И Джим не упомянул фактическую дату.

Ну, разве это не чертова ирония — единственный день, когда любой ресторан, стоящий своей репутации, и впрямь будет в состоянии нагрести достаточно денег, чтобы у них действительно был шанс… и это, вероятно, будет последний раз, когда «Империя» обслуживала посетителей.

— Нет, — сказал Джон, открывая глаза, — это хорошо. Это не глупо. Они прекрасны. Это хорошая идея, Молли. Спасибо.

Молли улыбнулась ему, но взгляд всё ещё был обеспокоенным.

— Джон, все хорошо? Ты выглядишь немного бледно.

— Я в порядке. Всё в порядке. Всё в полном порядке.

— Знаешь, когда ты так говоришь, никто не верит, — тихо сказала Молли и опустила руки на стол. — Вся эта ерунда про «Всё в порядке. Всё в полном порядке». Мне кажется, ты так говоришь, когда не хочешь давать нам настоящий ответ, но не знаешь, как ещё избежать этого.

Джон вздохнул, но не смог посмотреть Молли в глаза.

— Всё нормально, — быстро добавила Молли. — Я имею в виду, это звучит так, будто я насмехаюсь, но это не так. Я знаю, есть вещи, которые ты не хочешь обсуждать, и я знаю, что последние пару недель были ужасны, но было ведь и хорошее, правда? И дела «Империи» идут намного лучше, обеденный зал полон почти каждый раз, и Арти не резался уже три дня. И это нормально, если ты не хочешь говорить нам всё до конца, и я уверена, что ты просто позволяешь нам чувствовать себя лучше, говоря, что ты в порядке, и, возможно, я всё рушу, рассказывая, что это никого не обманывает, и мне лучше заткнуться…

— Банк забирает «Империю».

Это было не совсем правдой, но достаточно близко. Джон не был уверен, что удержало его от разглашения правды. Возможно, то, что это было бы слишком унизительно для Гарри, которая была невнимательна при подписании. А может быть, ему всё ещё казалось, будто он должен сражаться яростнее ради чего-то, что он может исправить.

Возможно, ему было стыдно за Джеймса, за игру, в которую тот играл жизнями своих детей и наследством, за то, как тот исключил одного внука из своей семьи, в то же время внушая другому внуку её важность.

По радио всё ещё играла музыка: низкие ноты виолончели и закрученный танец скрипки. Где-то в квартире над ними, Гарри ходила туда-сюда, вероятно, занимаясь глажкой скатертей или салфеток для обеденного обслуживания или просто пытаясь смириться с неизбежным. Вентилятор холодильника внезапно зарычал и наполнил кухню шумом на благословенные полминуты, а затем вернулся к ленивой работе с тяжёлым выдохом.

Джон выдохнул и сел на табурет, опустошённый, измученный и внезапно испуганный от того, каким свободным он себя почувствовал, наконец произнеся это. Потому что произнести это вслух — наконец-то было исполнено. Он отдаёт «Империю». Он больше не увидит Шерлока. Всё кончено.

— Ох, — тихо сказала Молли.

Джон не мог на неё смотреть. Он смотрел на маленькое сдобное сердце в своей руке. Он не помнил, как брал его. Всё, что он помнил, была наглая ухмылка на лице Джима и смех в его глазах.

Молли взяла очередной кружок теста и плавно, будто и не прерывалась, кинула в центр немного пряной начинки. Она соединила вместе его края, завернула концы и кинула на стол, где придала ему форму сердца.

— Молли, — мягко произнёс Джон.

— Всё в порядке, — сказала Молли тонким голосом. — Всё в полном порядке.

Джон позволил ей думать, что поверил ей. Так было легче. И когда, повернувшись, чтобы загрузить следующий противень в духовку, она оперлась на неё, стоя к нему спиной, Джон позволил ей притвориться, что он не видел её слёз.

— Когда ты скажешь остальным?

— Сегодня вечером. Сообщу, что им стоит начинать искать другую работу.

— Подожди до утра, — сказала Молли. — Просто… можно, у нас будет ещё один вечер? Ещё один очень хороший вечер, и мы все вместе.

Джон кивнул.

— Полагаю, это не имеет большого значения.

— Ну да, — глубоко вздохнула Молли и развернулась к плите. Она начала снимать с крючков порционные формочки, чтобы использовать их для заготовок. — Кто-то должен предупредить поставщиков. Чтобы они не ехали сюда зря.

— Я сделаю это.

— Я могу позвонить Грегу, если ты…

— Молли, я всё сделаю.

Молли развернулась, держа формочки в охапке.