После этого кухня опять погрузилась в тишину. Джон так и пялился на обломки телефона, думая о Джеймсе, который звонил по нему, разговаривал с другими шеф-поварами, заказывал продукты; о Хэмише, который делал то же самое. Благодаря этому телефону Джон мог звонить из школы и пару минут поболтать с отцом, у которого был перерыв между дневным и вечерним обслуживанием.
Будучи маленьким, Джон мечтал сидеть за столом и звонить с этого телефона. И пару раз ему выпадала такая возможность: не то чтобы часто, потом появился Интернет.
— Я трус, говоришь? — тихо переспросил Джон, не отводя взгляд от телефона. — Ты забыла сказать, Гарри, что тебе никогда не хотелось этого. Думала, что я не догадывался, но это не так. Думаешь, самые ранние мои воспоминания были о дедушке, готовящем на кухне? А вот и нет. Они о тебе, изо всех сил пытающейся сбежать отсюда. Ты занималась всем, чем только можно, лишь бы найти повод не появляться здесь. Что ж, и у тебя это получалось. Или же ты просто делала вид. Но потом… Что, Гарри? Почему ты прекратила? Что заставило тебя перестать фотографировать? Нечто настолько ужасное, что ты вернулась сюда и пряталась за барной стойкой, пропивая всю свою жизнь? Думаешь, что я трус? Только потому, что ты такая же.
— Да пошел ты, — буркнула Гарри без злости в голосе. Она выглядела усталой и опустошенной.
— Вот и приехали, — вздохнул Джон, снова усаживаясь на стул. — Два труса в обанкротившемся ресторане. Скажи, Гарри, хоть кто-то из нас сделал что-то действительно выдающееся за всю свою жизнь? О чем можно было б сказать: да, это моих рук дело, и я этим горжусь.
Гарри оттолкнулась от стола, качнув головой.
— Как-то раз я рассмешила Клару. Шутка была чертовски отстойной, но она рассмеялась так, будто это была самая смешная вещь, которую она когда-либо слышала. А потом она меня поцеловала.
Джон медленно кивнул. Сказанного было недостаточно —, но хоть что-то. Он думал о медицинской школе, правильно поставленных диагнозах, о дне, когда подписал контракт с армией, об огне и пустынях Афганистана.
— Я приготовил Шерлоку ужин.
Гарри подняла взгляд.
— И он это съел?
— Все до крошки.
— Черт возьми, просто чудо какое-то, — фыркнула Гарри и тоже присела. — Повезло тебе.
Джон посмотрел в ее сторону, но она не взглянула в ответ. Она усердно делала вид, что сосредоточена на угле стола: пальцы очерчивали деревянную поверхность, обхватывали края, как две жутковатые биты.
— Один их тех громадных грузовиков и несколько легковых автомобилей. Прямо в центре Лондона. И еще парочка автобусов в придачу. У меня с собой были камера и журналистское удостоверение, так что я просто скользнула вперед и принялась за дело. Взяла камеру, увидела всё через это сквозь объектив и, кажется, целую вечность снимала: скорые, полиция, пожарные — всё. Делала снимки и даже не осознавала, что снимаю.
Ее голос был безжизненным, даже скучающим. Джон протянул ей руку, но она ее не взяла, слишком погрузившись в мир воспоминаний.
— А потом я обрабатывала снимки. Автобусы были не двухэтажные. Даже не туристические. Школьные автобусы, полные детей. Маленьких, на однодневной экскурсии по Лондону.
Голос Гарри прервался. Джон перегнулся через стол и с силой сжал ее руку.
— Половина из них была мертва, а я даже не знала их.
Но эмоции все-таки прорвались наружу, и Гарри рухнула на колени. Джон бросился к ней и сгреб рыдающую сестру в охапку. Он целовал ее волосы, щеки, плечи… всё без разбора, куда только мог дотянуться губами. И обнимал — крепко-крепко, укачивал, как ребенка. Он молчал, потому что прекрасно понимал, что сказать ему попросту нечего.
Всхлипы стали стихать, и Джон еще раз прижался губами к ее волосам.
— Со временем привыкаешь, — медленно проговорил он. — Перестаешь думать о них как о людях. Они становятся для тебя просто фигурками, манекенами. Чем-то вроде: та, что в шальварах и тунике с искусной вышивкой; кто-то в парандже, заштопанной справа. А у этого короткая борода с проседью;, а у того под одеждой вполне может быть пояс шахида. Ты забываешь, что они так же, как и ты, просыпаются по утрам, одеваются, идут за покупками, молятся, боясь именно сегодня оказаться в неудачном месте в неудачное время, а потом, все-таки вернувшись домой уже на закате, благодарят Бога, Аллаха или еще кого-то за то, что пережили еще один день. Ужас превращается в рутину. Вот что хуже всего.
Гарри сглотнула и уткнулась лицом в грудь брата. И, прежде чем отстраниться, она глубоко рвано вздохнула и покрепче прижалась к Джону.
— Прости, — сказала она, утирая слезы. — Не стоило мне…
— Сколько тебе было? Двадцать?
Гарри кивнула.
— Я подумала… Если я посвящу этому свою жизнь, я пропаду. Помнишь эти знаменитые военные фотографии — те, что с детьми? Маленькая обнаженная вьетнамская девочка бежит по дороге и кричит. Я подумала, что не хочу быть тем человеком, который фотографирует вместо того, чтобы попытаться помочь. Как я потом смогу на себя в зеркало смотреть? Как делать фото, глядя на которые хочется рыдать, и при этом оставаться человеком?
Гарри шмыгнула носом и снова утерла слезы.
— Может, я просто трусиха, если так думаю. Но лучше быть трусом и при этом оставаться человеком.
— А разве этого мало? — проговорил Джон и взял сестру за руку. — Знаешь, я никогда не считал тебя трусихой. Я просто… просто злился.
Гарри толкнула его в плечо.
— А я вот до сих пор злюсь.
— На меня?
— Тебе нужен этот ресторан? — серьезно спросила Гарри. Ее глаза все еще были красными, но губы больше не дрожали.
Необъяснимо, но она больше не казалась перепуганной горюющей женщиной. Джон узнал в ней ту самую девятилетнюю девочку, полную непоколебимой решимости пойти на что угодно, лишь бы сбежать с кухни.
— Я имею в виду, ты и правда хочешь спасти «Империю»?
— Гарри, не думаю, что…
— Не думает он! Просто ответь: да или нет? Тебе нужна «Империя»? Потому что если нет, то нам придется пустить ее нахер с молотка по кусочкам. И чужие люди раскупят с аукциона плетеные коврики, и маски, и карты, и портреты Джеймса и папы…
— Нет! — отрезал Джон. — Ты что, Гарри, рехнулась? Мы ни за что не продадим «Империю».
— Так она все-таки нужна тебе?
Вот тогда Джон заметил улыбку на лице сестры и все понял.
— Господи, Гарри! У меня чуть инфаркт не случился, когда ты сказала про папин портрет.
— Зато сразу думать перестал, да?
Джон в изнеможении опустился на пол.
— Ненавижу тебя.
— Взаимно, — отозвалась Гарри. — Итак, завтра утром приведем документы в порядок, пойдем в банк NatWest (прим. пер.: National Westminster Bank) и подадим заявку на кредит. Семисот тысяч должно хватить.
— Нам ни за что столько не дадут, Гарри.
— Дадут, если предоставим отчет о прибыли за последние несколько дней да еще примерный прогноз прибыли на следующей неделе.
— Гарри…
— Кроме того, по счастливой случайности я близко знакома с кредитным экспертом.
Джон нахмурился и уставился на сестру.
— Ой, прекрати. Мы очень даже мирно расстались, задолго до Клары, если что.
— Гарри…
Гарри отмахнулась. И пусть на миг в ее глазах блеснули слезы, Джон знал, что ей уже не так больно.
— Нахер подробности. Ты слишком на них зациклен. Уже поздно, ты устал, я вообще с ног валюсь и с удовольствием продрыхла бы хоть тыщу лет. Банк открывается в десять. Думаешь, нам хватит трех часов, чтобы собрать все документы?
— Должно хватить.
— Ну и отлично. Иди домой. Увидимся завтра в семь. Поднимайся наверх, я тебя покормлю завтраком.
Гарри встала, но Джон так и остался сидеть на полу.
— Джон…
— Мне нужно перепроверить заказ на четверг…
— Джон, — в голосе Гарри послышались стальные нотки. — Иди домой.
Джон представил пустой дом на Бейкер Стрит — холодный и темный, и внутри у него все похолодело: он не возвращался туда со вторника и не помнил, заправил ли кровать в то утро или нет. Растаял ли запах Шерлока или подушки до сих пор хранят его аромат.
