Он говорил:

Да, мы очень гордимся новым меню. Попробуйте кеджери. Блюдо просто чудесное и порция не очень большая, так что останется место для десерта.

Да, декор — просто фантастика, правда? Стало так светло и просторно. И портреты замечательно вписались, не находите?

Да, нам ужасно повезло. Шерлок Холмс очень помог.

Джон запер дверь за последним гостем, выключил свет в зале и отправился разбирать морозильную камеру, а когда закончил, принялся за полки с консервами и бакалеей.

— Джон.

Уотсон выронил банку с майонезом и маринованной морковкой, и они грохнусь на пол с тошнотворным булькающим звуком. Он повернулся: в дверях в халате стояла лохматая Гарри.

— Джон, час ночи. Какого хера ты тут копошишься?

— Бакалею разбираю, — Джон прошмыгнул мимо сестры и взял пакет: скорее всего, панировочные сухари, судя по тому, что пакет достаточно легкий.

— В час ночи? — Гарри проводила взглядом пакет, исчезнувший в недрах мусорного бака.

— Когда-то нужно было этим заняться. Я вызвал службу вывоза мусора завтра к полудню.

— Джон, — Гарри взяла брата за руку и развернула к себе. — Ты когда последний раз дома был?

— Ох, Гарри…

— Нет, серьезно. На тебя смотреть страшно. И воняешь ты подтухшим чесночным тостом. Сколько ты вчера поспал на полу в кабинете – три… четыре часа?

— Боже, Гарри…

— Иди домой.

— Мне нужно работать, — сказал Джон и освободил руку, но Гарри снова схватила его, на этот раз крепче.

— Не сегодня.

— Да отъебись ты, — прошипел Джон, дернул руку, но, к своему удивлению, так и не вырвался. Хватка сестры была болезненно крепкой. — Пусти, я сказал.

— Ты что, боишься, «Империя» исчезнет, если ты уйдешь? Что немедленно явятся люди из банка и заберут ее за неуплату, если ты отлучишься на какую-то паршивую минутку?

— Нет!

— У нас все хорошо, и дальше все тоже будет хорошо. За вечер мы имеем пару тысяч прибыли. Люди уходят в восторге. Ты бы видел, как Мэри сегодня считала чаевые: она чуть не расплакалась, сказала, что уволится и уедет в Диснейленд.

— Я знаю, что все хорошо. Я каждый вечер подсчитываю примерную прибыль.

— Тогда какого хера ты паришься? Почему домой не идешь? — Вдруг Гарри с шумом втянула воздух. — Ой бля. Ты просто не хочешь идти домой. Потому что там нет его.

Джон снова рванул руку, и на этот раз Гарри его отпустила.

— Чудно. Неужели я и правда как открытая книга? Ну спасибо.

— Нет, Джон…

— Да! Я не хочу идти домой! — закричал Джон. — Потому что все эти четыре дня, когда я возвращался домой, он всегда там был. Сидел в гостиной и просматривал отснятый материал, или готовил на кухне ужин, или просто ждал меня наверху, и знаешь, что? Я привык к этому. И мне это чертовски понравилось. Я теперь жду этого. И это самый тупой в моей жизни поступок, потому что он бы все равно никогда здесь не остался. Потому что… ты только представь, Гарри… Он богат, знаменит, и у него в мизинце больше кулинарного таланта, чем у всех нас вместе взятых! Так какого хуя он все это бросит ради того, чтобы притащиться на Бейкер Стрит и ждать, когда я вернусь домой? Поэтому да, я не хочу домой. Не хочу заходить в пустые холодные комнаты и вспоминать, что всего несколько дней назад он был здесь. И у меня здесь куча работы, так что, если не возражаешь, я продолжу. Так… с полками я разобрался. Извини, если разбудил тебя, можешь отправляться обратно спать.

Гарри ничего не ответила, просто плотнее запахнула халат и кротко посмотрела на брата.

Джон даже немного запыхался. Только сейчас он осознал, что эта внезапная исповедь шла от самого сердца, он не то что никогда не говорил об этом раньше — он и самому себе до этого не сознавался. Как же он вымотался за это время…

— Пойдем, — позвала Гарри. Она просто повернулась, даже не коснувшись его, и пошла на второй этаж. Она была уверена, что брат пойдет следом. И он пошел. Гарри отвела Джона в спальню, подтолкнула к кровати, сняла с него ботинки. А он упал на подушки и закрыл глаза.

— Я люблю тебя, — прошептала Гарри и уютно подоткнула одеяло.

Не успела она выключить свет, как Джон уже крепко спал.

***

Гул далеких взрывов, от которого содрогается земля. Эти раскаты эхом отдаются в костях Джона, будто взмываешь вверх на американских горках, кинетическая энергия предвкушения неизбежного падения.

Еще три метра. Еще два. Один.

Джона разбудили яркие солнечные лучи и накрепко запутавшееся в ногах одеяло — точнее, ощущение, будто попал в ловушку и не можешь выбраться. Уотсону снился кошмар. Казалось бы, сердце должно бешено колотиться, кожа — покрыться испариной, а ноги – непроизвольно дергаться в попытках освободиться.

Вместо этого, Джон дышал почти ровно, разве что чуть быстрее обычного. Спустя пару секунд после пробуждения он понял, где находится, сел в кровати, огляделся и посмотрел на часы. Встряхнул их и снова посмотрел.

Половина третьего.

Джон тихо рассмеялся, раздумывая, стоит ли верить часам. Но солнце лгать не могло: сквозь комнату пролегал бледно-желтый конус послеполуденного света. Уотсон кое-как освободил ноги и потянулся. Он чувствовал себя помятым и разбитым — то ли оттого, что спал слишком долго, то ли оттого, что заснул, так и не раздевшись.

На стуле возле кровати стопкой лежала одежда. Его одежда — должно быть, Гарри сбегала домой и принесла

кое-что. Она даже про шампунь не забыла (красноречивый намек, ничего не скажешь). Джон взял тюбик и пошел в душ.

И пока обжигающие струи воды тяжело катились вдоль изгибов его мышц, он мог позволить себе ни о чем не думать. Джон медленно втирал шампунь, потом так же медленно смывал… Он не думал о Шерлоке. Он старательно не думал о Шерлоке.

Вместо этого он думал о пустых полках в морозильной камере, вспоминал, какой там ледяной тяжелый воздух, как он вспотел, работая в теплой парке, как перекатывались мышцы под влажной кожей. Спину жгло от горячей воды. Джон потянулся и дотронулся кончиками пальцев до низкого потолка душевой. Суставы хрустнули, он глухо застонал и с облегчением расслабил плечи.

Джону было… хорошо. Он до сих пор чувствовал себя немного помятым (еще бы – проспать четырнадцать часов), но все же отдохнувшим. Горячая вода и пар разбудили его, и Уотсон глубоко вдохнул влажный воздух. Он все стоял под горячими струями и будто смаковал все эти болезненные пощипывания и обжигающий зуд, пока кончики пальцев не сморщились и не покрылись глубокими морщинами.

Джон оделся, и, все еще храня ощущение тепла и особенной чистоты, вышел на лестницу и прислушался.

Теперь едва уловимый звук стал отчетливее: шум и сутолока «Империи», когда ресторан закрывается после обеда. Позвякивание тарелок в раковине, грохот подносов на кухне. Мэри весело выпроваживает гостей у дверей, и в самом эпицентре событий Гарри нещадно отчитывает Арти за какой-то, безусловно, тяжкий проступок, а тот вяло пытается защищаться в этой своей забавной манере, рассчитывая вызвать улыбку, призванную перевесить все возможные упреки в его адрес.

Пока Джон спал наверху, «Империя» вполне неплохо существовала без него. На мгновение он почувствовал себя виноватым: на него рассчитывали, а он продрых весь день.

Блядь.

— Арти! — цыкнула Молли. — Нельзя ли хоть немного потише? Джона разбудишь.

— Прости, прости, — затараторил парнишка. Джон вернулся в квартиру, чтобы обуться и спуститься к остальным, но вдруг заметил кое-что на кухонном столе.

Раз — рецепт плова в рамке.

И два — рецепт курицы с помидорами, написанный почерком Шерлока.

Джон представил, как сестра пришла в дом на Бейкер Стрит и обнаружила рецепты, пришпиленные ножом к столу. О чем она, интересно, подумала в тот момент? О чем бы ни подумала, она принесла их вместе с чистой одеждой и шампунем — словно это был тоже своего рода намек.

Джон снова внимательно прочитал рецепт Шерлока. С кухни снова послышался грохот и еще одна порция упреков — на этот раз от Мэри. Джон сложил рецепт, спрятал в карман, надел пальто и тихонько проскользнул на улицу через парадную дверь. Все были слишком заняты, чтобы это заметить.