«Черт его разберет!» — подумал он и вдруг рявкнул на капрала, понимавшего по-венгерски:

— Кто они?! Кто эти чучела гороховые?!

— Да, так… — забормотал капрал без уверенности. — Большевики.

Неожиданно и непрошено выступили вперед два человека, одним из которых оказался седой как лунь старичок — рассыльный профсоюза дядюшка Граф; этот поборник справедливости вновь принялся что-то объяснять на тарабарщине, представлявшей смесь немецкого и словацкого языков.

— Что он говорит? — спросил старший лейтенант.

— Я не понимаю, — в отчаяний признался капрал, — ни слова не понимаю, господин старший лейтенант.

— Идиот! — выругался старший лейтенант. — Даже этого не понимаешь? — И он отвернулся от капрала.

Второй из непрошеных адвокатов был социал-демократический деятель, в очках с золотой оправой.

— Добрый вечер, господин старший лейтенант, — обратился он к капралу, кивком головы указывая на старшего лейтенанта, но продолжая смотреть на капрала. — Прошу ему передать, что я, как старый…

— Что он говорит? — нетерпеливо спросил старший лейтенант.

— Эта скотина цивильный говорит, что я старший лейтенант! — перевел капрал.

— И что же?

— Он приветствует!

— Приветствует? — ядовито переспросил старший лейтенант.

— Мы убеждены в том, — взвешивая каждое слово, продолжал человек в золотых очках, — что такт, свойственный румынской королевской армии, подскажет ей разницу…

— А сейчас что он говорит?

— Что мы солдаты!

Старший лейтенант переводил взгляд с переводчика на человека в золотых очках; вся эта затея нравилась ему все меньше и меньше.

«Этот еще больший дурак, чем тот», — подумал он и вздохнул. Хоть бы переводчик явился.

— Прошу вас… — еще более расхрабрившись, продолжал человек в золотых очках. — Большинство из задержанных невиновно! — Он описал рукой полукруг. — Я, например, как старый социал-демократ, еще в семнадцатом году выступал против большевиков, когда Ленин…

— Ага! — насторожился старший лейтенант. — Это уже посерьезнее! Что он говорит?

— Подстрекает! Признается в том, что социалист! — с облегчением сообщил капрал. — Защищает Ленина! — добавил он совсем решительно.

— Насчет Ленина я тоже слышал! — подтвердил толстяк, старший сержант.

Старший лейтенант, однако, не доверял переводчику.

— Социалист? — спросил он человека в золотых очках, ткнув указательным пальцем в его галстук.

Человек в золотых очках кивнул.

— Социалист-демократ! — повторил он несколько раз и ударил себя кулаком в грудь.

Не рассчитав силу собственного удара, он закашлялся.

— В таком случае — молчать! — И старший лейтенант повернулся к унтер-офицерам. — Вы болваны! Так дальше не пойдет! Немедленно разыскать младшего лейтенанта Василеану!

Сержант тотчас же ринулся выполнять приказ, а старший лейтенант огляделся, что-то сказал еще, затем в сопровождении старшего сержанта, капрала и двух солдат перешел в соседнее помещение, представлявшее собой просторную гардеробную со скамьями и шкафами для гимназисток. Были там еще письменный стол и деревянный топчан. В зале поднялась какая-то возня. Капрал вошел опять, широко расставив ноги, остановился у двери и ткнул пальцем в человека в золотых очках.

— Вы! — сказал он.

— Я? — с надеждой спросил тот.

— Вы! — сказал капрал. — Катитесь!

— О, пожалуйста! — человек в золотых очках расцвел улыбкой и направился к выходу.

— Сюда! — гаркнул капрал. — Катитесь сюда, ко мне! Слышите? — И он сделал рукой приглашающий жест.

Арестованные в напряжении наблюдали эту сцену. Человек в золотых очках нерешительно подошел к капралу, кланяясь на каждом шагу и растерянно улыбаясь.

— Марш сюда! — скомандовал капрал, схватил человека в золотых очках за плечо и втащил в помещение гардеробной. Что происходило за дверью, этого точно сказать нельзя, достоверным оставался лишь тот факт, что минуты две прошли в относительной тишине.

— Ему наверняка выдадут пропуск и отпустят, — предположил тугоухий приказчик из магазина подержанной мебели с площади Телеки.

В этот момент из гардеробной донесся короткий крик, в котором в равной мере смешались ярость и возмущение, горестное изумление, душевная мука и острая физическая боль. Лайошка меньше чем за одну минуту насчитал десять таких, через равные промежутки следовавших звуков, которые в конце концов слились в один душераздирающий вопль. Затем наступила тишина.

— Господин Зингер, — спросил со своих колец Лайошка, — за что бьют там этого господина?

— Не будем в это вникать, сынок, — поспешно ответил Зингер.

В это время появился человек в золотых очках. Лицо его было искажено и приобрело багровый оттенок, губы тряслись от обиды, он жадно хватал ртом воздух, напоминая задыхающегося в лохани карпа. Очки в золотой оправе сползли на кончик носа. Опустив глаза, он шел к скамье, с которой незадолго до этого поднялся себе на погибель.

— Бедненький сударь, прошу вас, садитесь! — жалостливо проговорила кухарка, потерявшая при аресте тыкву.

— Не-ет, — отказался человек в золотых очках и, надувшись, ощупал себя сзади.

— Они секут розгами! — проговорил кто-то тихо. — Они просто…

Воцарилось глубокое молчание.

Человек в золотых очках сначала сопел, а затем из глаз его хлынули слезы и потекли по носу.

— Я… я… — начал он и осекся.

Из гардеробной вновь вышли капрал, понимающий по-венгерски, и толстяк старший сержант.

— Звери! — хрипло бросил Надь и, не отдавая себе отчета в своих действиях, рванулся вперед.

Эгето схватил его за руку. Надь повернулся к нему, глаза его налились кровью.

— Оставьте, — пробормотал он.

— Думаете, мне нравится? — шепнул ему Эгето.

Надь пожал плечами. Эгето наклонился к его уху.

— Вы же почтенный, благонадежный эсперантист!

Надь лишь метнул на него бешеный взгляд. А Эгето сказал:

— Нельзя нам лезть на рожон.

Надь наконец улыбнулся.

— Что за разговорчики! — крикнул капрал, обладавший острым слухом, и посмотрел в их сторону. Взгляд его становился все более колючим. Он подошел к ним.

— Вы! — сказал он, уставившись на Эгето. — Кто такой?

— Бакалейщик, — не спеша произнес Эгето, — приказчик…

— Бакалейщик? — переспросил капрал. — Мука, сахар? Кулечек?

Эгето кивнул. Капрал помолчал.

— Я тоже, — наконец сказал он и, отойдя от него, уже через плечо бросил: — В Галаце.

Он проследовал дальше. Со скучающим видом он оглядывал арестованных. Вокруг царила мертвая тишина. Не слышно было даже жужжания мухи. Человек в золотых очках, объятый ужасом, перестал ловить ртом воздух.

Капрал поглядывал из-под насупленных бровей. Те, на кого падал его взгляд, в конце концов опускали глаза. Какой-то слабонервный приказчик из магазина дамской галантереи под его взглядом побелел как полотно.

— Что пялишься? — спросил капрал у девушки.

Она продолжала смотреть на него и не отвечала. Если бы это зависело только от бакалейщика из Галаца, то, может быть, студентку философского факультета с гладко зачесанными волосами постигла участь человека в золотых очках. Но старший сержант что-то сказал ему по-румынски, и они пошли дальше.

— А-а! — произнес вдруг старший сержант, останавливаясь перед Зингером и Дубаком. — А-а! — повторил он тоном, в котором звучала насмешка, и стал бесцеремонно их разглядывать.

Лайошка тихонько сполз с колец и пробрался к отцу. Он ухватился за полу его кителя. Они стояли, словно скульптурная группа: посредине двое взрослых — Зингер и Дубак с красными ушами, слева — жирный пес, справа — худенький мальчик.

— Вы! — в гробовой тишине прозвучал голос капрала.

— Чего изволите? — сказал Зингер.

Пес тявкнул.

— Собаке молчать! Вы кто? — ткнул капрал в Дубака старшего. — Военная личность?

Дубак щелкнул каблуками и блистательно доложил, что он тоже капрал. И этим себя погубил. Румын повернулся, подал знак указательным пальцем, и Дубак покорно поплелся за ним к дверям гардеробной. Даже не заикнувшись, с ничего не выражавшей бараньей физиономией. Следом за отцом, не выпуская его кителя, шел мальчик. Они подошли к двери.