— Гость! — громко объявила одна из старух, приходившаяся матерью хозяйке кухмистерской. — Ма-аргит!

Анна уселась рядом с Эгето. На ней было ситцевое платье с короткими рукавчиками, из ее большого темного пучка высовывалась неплотно закрепленная коричневая костяная шпилька; руки у нее были загорелые, а кисти красные и кончики пальцев чуть потрескавшиеся.

«Потеряет шпильку!» — подумал Эгето.

— Час тому назад они ушли, — заговорила Анна, — шпики из девятого района… Вот беда…

К столику подошла хозяйка кухмистерской, Маргит. Одна из старух опустила на колени вязанье, прислушалась к тому, что заказывают гости, кивнула и снова принялась за работу. Эгето спросил для дамы суррогатный малиновый сок.

— Сегодня жарко, — заметила хозяйка, ставя на стол суррогатный напиток. Затем кивнула гостям и ушла в кухню.

— Где он? — спросил Эгето, а взгляд его был прикован к высунувшейся из пучка коричневой шпильке.

— Все в порядке, — ответила Анна.

— Вы потеряете шпильку, — не выдержав, сказал Эгето.

Анна улыбнулась, не взглянув на него. За прошедшие три года улыбка ее нисколько не изменилась, и глаза были те же, все с тем же зеленоватым отливом, только удлиненное лицо казалось бледнее. Она опустила голову, и стал виден ее затылок, пушистый и нежный.

— Его предупредили из типографии! — сообщила Анна. — Но эти идиоты его там и не искали.

— Вот как! — сказал Эгето и вдруг положил свою руку на руку молодой женщины, лежавшую на столе.

— Ну-ну! — чуть кокетливо проговорила она; ее зеленые глаза сузились, и она отняла руку.

Эгето как-то странно улыбался.

— Вы передо мной в долгу — за вас я получила пощечину! — с легкой гримаской сказала Анна, дотрагиваясь до своей щеки.

«Ничуть не изменилась, — думал Эгето. — Правда, немного пополнела и на лбу появилась морщинка. Двадцать четыре года…»

— Что вы смотрите? — спросила Анна и показала ему язык. Потом вдруг заплакала, но так же внезапно перестала плакать. — Зачем мы встретились? — пробормотала она, улыбнувшись.

— A-а, черт! — вырвалось у Эгето, и он покраснел.

Оба молчали.

— Мы не видались три года, — наконец сказал Эгето.

Анна пожала плечами. Однако щеки ее тоже окрасились румянцем.

— Вы великий актер! — вдруг сказала она, и уголки ее губ дрогнули.

— Почему так произошло? — упрямо продолжал Эгето, хотя прекрасно знал, что не ей следует отвечать на этот вопрос. Ведь это он, именно он внезапно исчез. С фронта он еще писал, но когда вернулся домой без двух пальцев, он стал избегать семью Берталана Надя. И в первую очередь его сестру. На что мог надеяться какой-то бывший наборщик с изувеченной рукой, который ко всему еще был вдовцом и на двенадцать лет старше!.. Когда ей минуло восемнадцать, он узнал, что она вышла замуж и что муж ее спустя несколько месяцев после свадьбы погиб во время крушения воинского эшелона.

Анна не ответила; она сделала вид, будто не слышала.

— Мама больна, — сказала она, — я должна идти.

Правая, изувеченная рука Эгето лежала на столе; Анна допила сок, и когда она ставила стакан, пальцы ее будто невзначай коснулись руки Эгето. Она не смотрела на него. Потом позвала хозяйку и, не обращая внимания на протесты Эгето, вынула из большого потрепанного кошелька деньги и заплатила за малиновый сок.

— В четыре, — сказала она, помедлив, — ступайте в Союз торговых служащих. Берталан будет ждать. Спросите секретаря Форста…

Она поднялась. Они пожали друг другу руки.

— У меня сохранились ваши открытки с фронта, — неожиданно сказала она и ушла, не оглянувшись.

Но она постучала ему с улицы в стекло витрины, по-детски игриво прижала к стеклу нос, и Эгето увидел ребяческую улыбку на ее слегка припухлых губах.

Он тоже недолго оставался в кухмистерской; расплатился и ушел. До четырех часов ему удалось выполнить еще два поручения Богдана; он отправился к сыну какого-то директора банка, обитавшему в квартире из пяти комнат, которого, должно быть, считали сочувствующим, но тот малодушно указал Эгето на дверь. Затем у него состоялось свидание с пожилым кладовщиком одного магазина; они разговаривали, уединившись в пустом складском помещении. Потом он приобрел себе кепку и надел ее, слегка сдвинув набок. Сейчас он походил на одного из многих тысяч бездомных бродяг, одетых в поношенный военный китель и без дела шатающихся в этот день по венгерской столице.

К дому Всевенгерского союза торговых служащих на улице Вёрёшмарти он подошел лишь в четверть пятого. Ему показались подозрительными какие-то два типа, он не исключал возможности, что они следят именно за ним, и поэтому сделал огромный крюк, выскочил на ходу из одного трамвая и на ходу же вскочил в другой. Выйдя из трамвая, он убедился, что слежки нет. У здания союза прохаживались люди; это были безработные торговые служащие, они лениво переговаривались и сплевывали прямо на тротуар шелуху подсолнуховых и тыквенных семечек. Среди них попадались щеголи с маленькими усиками, одетые по последней моде: стеклянные пуговицы, шелковый яркий жилет, высокий крахмальный воротничок и соломенная шляпа, — это были бывшие приказчики универсальных магазинов; большинство же имело потертый вид — приказчики бакалейных, скобяных, писчебумажных, галантерейных, обувных магазинов, кладовщики кожевенных заводов, инкассаторы и так далее. Был вторник, день выплаты пособий по безработице, и в этот день неизменно множество людей собиралось перед зданием союза. Какой-то немолодой тугоухий человечек делал прогноз, как отразится политический переворот на магазине подержанной мебели на площади Телеки.

Наверху, в союзе, эти дневные часы являлись официальным временем работы биржи труда; в последние дни ее деятельность сводилась к пустой формальности, ибо были только предложения, а спроса не было. При всем том люди автоматически продолжали являться на биржу.

На лестничной площадке, в коридоре и большой приемной профсоюза толпились мужчины; они переговаривались в ожидании, когда откроется касса и бюро учета.

Эгето постучал в дверь кабинета второго секретаря профсоюза Форета и вошел без приглашения. Он направился прямо к письменному столу в чернильных пятнах.

— Мне нужен Берталан Надь, — обратился он к сидящему за столом человеку, комкая в руках кепку.

Секретарь перестал писать, на секунду поднял глаза и тут же вновь склонился над бумагой. Эгето, однако, заметил, что секретарь краешком глаза наблюдает за ним, а перо просто держит в руке.

Воцарилось томительное молчание.

— Кто это? — наконец спросил секретарь.

— Берталан Надь. Он ждет меня здесь.

— Не знаю, — помедлив, сказал секретарь. — У нас по меньшей мере полсотни членов с фамилиями Надь, Ковач, Киш. Он что, торговый служащий? Да?

— Нет, — сказал Эгето.

— А кто? — спросил секретарь и пожал плечами.

— Ну что ж, пожалуй, вы правы! — сказал Эгето, помедлив, и направился к выходу.

— Курсы эсперанто, последняя дверь налево, стучать четыре раза, — неожиданно, словно про себя, пробормотал секретарь, не поднимая головы от бумаги.

В большой приемной у. окошка кассы дожидались человек двенадцать. В конце коридора, ведущего налево, была низкая, оклеенная обоями дверь; когда Эгето постучал, она открылась не сразу, ему пришлось подождать минуты две. Потом какой-то человек в очках чуть высунул голову.

— Эсперанто? — спросил он.

— Я ищу своего коллегу Берталана Надя.

Очкастый смерил Эгето взглядом, что-то сказал, повернувшись назад, и в дверях появилась голова наборщика.

— Входите же, — сказал он, улыбаясь.

В небольшой комнате, выходящей окном во двор, было так накурено, что хоть топор вешай. У окна с потускневшими стеклами за ветхим письменным столом сидел седовласый мужчина, перед ним лежали учебник по эсперанто и несколько тетрадей; человек восемь сидели на стульях, расставленных в беспорядке.

— Как же отличить прошедшее время? — спросила какая-то женщина.

Седовласый мужчина не ответил; он искоса поглядывал на Эгето.