Двое рабочих шли на чугунолитейный завод Ш.; старый литейщик и его племянник модельщик долго смотрели вслед все уменьшавшейся грузовой подводе, принадлежавшей фирме «Марк Леваи и сыновья», на которой, сгорбившись среди ящиков, сидел человек в фартуке, облепленном мукой.

Еще не было половины седьмого.

— Упрям! — заметил Йеллен. — Таким же был и его дядя! Этот не сдастся! А здорово они прижимают! — Он кивнул в сторону города.

Они свернули в небольшой переулок, где перед воротами чугунолитейного завода стояли экипажи.

В конторе уже расположился господин Майр, вагранщики загружали топливо уже для него, привратник стоял на страже его благ, колонки гроссбуха фиксировали его достояние, каждый входивший в заводские ворота рабочий служил уже ему. Все подходившие к заводу при виде экипажей останавливались, разглядывали извозчиков, обсуждающих грабительские цены на кожаные ремни, жующих кукурузу лошадей и приютившихся внутри второго экипажа сыщиков. Одни пожимали плечами, иные отпускали колкое словечко, третьи делали вид, будто вообще ничего не замечают. Весть о прибытии господина Майра с быстротой молнии облетела заводской двор и цехи; рабочие, приходившие группами, разговаривали об этом намеками, кто-то сообщил, что вместе с владельцем завода прибыли майор и полковник, многие лишь похмыкивали и держали при себе свое мнение, ибо отлично знали, что на заводе сколько угодно шпионов и провокаторов.

Обнаженный торс старого Йеллена покрывали мелкие капельки пота — этим утром он особенно взмок; во время работы его ни на миг не покидала мысль о конторе, об утренней встрече и о легкомысленном Густи. Нынешний день не сулил добра, и в грохоте скрипящих цепей подъемного крана, в жужжании бегущих электротельферов, в шуме летящего песка, во все возрастающем зное и в звуках начинающего уже бурлить металла ему неизменно представлялась упрямая усмешка Эгето.

— Тысяча сто двадцать! — кричал кто-то. — Наверху шлак!

Старому Йеллену вспомнился Ференц Эгето, когда тот еще был ребенком. Один-единственный раз побывал он у своего закадычного друга Тони и там увидел его. Давно это было, но память отчетливо сохранила события того дня. У Тони был ожог правой руки, и он опасался гангрены.

«Ты пришел навестить смертника?» — такими словами встретил его Тони.

В доме Тони он увидел молодую женщину с бледным лицом, белошвейку, двоюродную сестру Тони, мать этого Ференца… и мальчика. Йеллен был тогда молод и холост. Он как-то сразу решил, что эта девушка создана для него… Однажды они даже были вместе на вечеринке в Будапеште, и друг его Тони очень хотел… Он знал, что ребенок у нее незаконнорожденный — и все же! Из этого ничего, однако, не вышло, бог его знает, почему… Во всяком случае, не по его, Йожефа Йеллена, вине.

— Шлакование! — крикнул Йеллен и свистнул. — Бе-е-е-ре-е-гись!

Держа в руках длинный, обмотанный ветошью металлический прут, он проколол им сбоку шлаковое отверстие. В то же мгновение жар и свет достигли предельной силы, захлопали газы, раскаленный до красно-белого цвета шлак сплошным потоком потек с поверхности плавильной зоны в вырытую в земле яму. Проходили долгие минуты, два человека стальными гребками сгребали шлак; обливаясь потом, люди работали в молчании, а ведь это был еще только шлак; черные очки неотрывно смотрели в раскаленный зев печи.

— Хватит! — сказал чей-то голос.

Шлаковое отверстие сразу закрыли и вновь залепили влажным графитом. Не прошло и секунды, как графит, дымясь, засох. В глубине канала шлак раскалялся, а на поверхности пузырился и фыркал — из-за газов его не рекомендовалось закрывать, пока он хоть немного не остынет.

Впереди просверлили небольшую щель. Главный инженер стоял уже там, его немного беспокоил хрупкий металл для подшипников; сейчас производили пробное литье, зачерпнули несколько ковшей бурлящего металла, налили в узкую пробную форму; главный инженер кивнул головой, и два человека понесли раскаленное пробное литье в угол, за стеклянную перегородку; там произвели капельную и ковшовую пробу, потом главный инженер испытал литье на какой-то реагент, реагент с шипением закапал в литье, и в тот же миг из раскаленного металла взметнулось ввысь едкое желтоватое облако пара. Главный инженер кивком подал знак Йеллену: уносите, все в порядке, обошлось! Через четверть часа можно было приступать к заливке форм.

Большой подъемный кран стоял наготове, рабочие по двое тащили два пустых ковша для ручной разливки, Йеллен стоял перед вагранкой в асбестовых рукавицах, в темных очках, седой, взъерошенный, коренастый, с грудью, усеянной капельками пота. На душе у него было тяжело от дум о коварном господине Майре и о своем племяннике Густи. Его одолевали тревожные предчувствия, что Густи его вчерашняя речь даром не пройдет. Сперва тут зачем-то вертелся управляющий Чёфалви, потом этот хитрый мастер Мар. Что им здесь надо?

«Бешеные собаки!» — все еще звучал в ушах Йеллена голос Эгето. А сейчас еще и румынские войска… Ох, плохо будет всем нам.

— Бе-ереги-ись! — закричал Йеллен и проткнул залепленное отверстие летки.

По желобу медленным потоком, тяжеловато (фосфора, как видно, все же оказалось недостаточно) двигался к выходу расплавленный, добела раскаленный шипящий металл.

Вокруг излучающего красновато-белое сияние металла было бесполезно искать хоть какое-то подобие тени. Старый литейщик рассчитывал каждое движение; первый ковш уже наполнился, и двое рабочих унесли его; теперь была очередь за большим разливочным ковшом, висевшим на цепи, пропущенной через блоки; наверху в своей кабине сидел наготове крановщик.

Кто-то вдруг закричал:

— В ко-он-то-ору! Бики вызывают в контору!

У человека, который кричал, лицо было красным от натуги — он старался перекричать шум целого цеха.

— Густи! — заорал другой человек и приложил к уху ладонь.

— Бе-ере-еги-ись! — вопил Йеллен.

Он не смотрел по сторонам, на это сейчас не было времени, он следил за текущим металлом, не выпуская из рук обернутый ветошью металлический прут.

В цехе стоял такой немыслимый грохот, что человеческие голоса тонули в нем. Шипел металл, сновал подъемный кран, неистовствовали фурмы, лязгали цепи, а может быть, только из-за нестерпимой жары и адского света шум казался таким оглушительным.

— Вторая группа a-a-us! — закричал ручной формовщик.

Модельщик Густав Бики, белокурый юноша, входил тем временем в приемную расположенного в прохладной конторе святилища господина Майра за дверью с мягкой обивкой.

Он увидел полицейского и рядом с ним еще одного человека; однако лицо юноши оставалось безучастным — парень он был не робкого десятка. У окна стоял старый служитель и старательно делал вид, будто его сильно занимает нечто увиденное им за окном. На приветствие молодого рабочего никто не ответил, и он остановился посреди комнаты с шапкой в руке, которую затем сунул в карман. Внизу под окном на скрипучей ручной тележке куда-то везли готовые отливки. В приемную вошел управляющий Чёфалви, а следом за ним мастер Мар; оба сделали вид, что не замечают модельщика, однако прежде, чем отворить обитую дверь, как по команде, скосили глаза в сторону светловолосого юноши. Прошло несколько минут, Бики переминался с ноги на ногу — не от смущения, он просто скучал и уже в десятый раз разглядывал большой настенный календарь.

За обитой дверью кабинета шел серьезный разговор, и Майр, поразмыслив, послал за главным инженером. Он пожалел о принятом ранее решении, и сейчас у него явилась идея, что техническому руководителю завода надлежит присутствовать при расправе, которую владелец завода учинит в назидание другим. Задумано — сделано!

Время шло, нервы Бики были несколько напряжены.

«Что за комедия», — размышлял он. Штатский то и дело поглядывал в его сторону. «Надо бы спросить его, чего он без конца пялится».

Тяжело дыша и бормоча себе что-то под нос, с видом, выдававшим крайнее раздражение, шел главный инженер.