— Из-за коммунизма, — уронил он негромко.

К., продолжая хрипеть, открыл глаза и посмотрел на столпившихся вокруг него людей; сыщик записывал имена свидетелей, и тогда выяснилось, что «сумасшедший Янкл» — приват-доцент и зовут его д-р Тадеуш Голуховский. Тут подоспела карета скорой помощи, злополучному К. промыли желудок и увезли его. Между тем вся армия завсегдатаев кофейни тетушки Йолан собралась уже в полном составе, и даже после того, как санитарная машина уехала и было заказано не менее шести порций гренков, происшествие с беднягой К. все еще обсуждалось.

— Он взобрался на письменный стол, — говорил чиновник сберегательной кассы, — и читал стихи Ади. Те, что кончаются словами:

И вдобавок на столе самого управляющего банком!

— Хватит, — сказал кто-то глухо.

В кофейне опять началась суматоха. Наступил час завтрака. Сухопарая старая дева по имени Маргит, приходившаяся тетушке Йолан двоюродной сестрой, орудуя в кухне длинной двузубой вилкой, поджаривала на огромной сковороде пропитанные маслом ломтики хлеба, в плите трещали дрова, резкий запах сурепного масла овевал Маргит со всех сторон. Ложки всевозможной длины, цедилки, кувшинчики для суррогатного чая и суррогатного кофе, так же как и посуда для таинственной каши, кстати сказать изрядно надоевшей завсегдатаям кофейни, были всегда у нее под рукой. Эта Маргит жила на улице Нап и, добираясь от дома пешком, появлялась здесь спозаранку; она снимала с полки и выстраивала на длинном, вымытом добела кухонном столе шеренги прекрасных аль-паковых подносов, кувшинчиков, ложек, цедилок и чашек; вся посуда блестела, ибо банковские чиновники, составлявшие основную массу посетителей кофейни, хотя и потребляли суррогатные напитки, однако с точки зрения сервиса были, как и полагается истинным господам, весьма и весьма привередливы. Служители, например, в качестве посетителей входили лишь через черный ход — в дверь кухни; рядом с холодильником в кухне стоял небольшой столик, за которым они охотно располагались. Нет, нет, ни за что на свете не согласились бы они занять места за белыми мраморными столиками кофейни!

Первое время тетушка Йолан упорно настаивала на этом, но ни одна ее попытка не увенчалась успехом; дядюшка Рук, седовласый служитель Венгерского ипотечноссудного банка, пользовавшийся известным авторитетом, заявил ей напрямик:

— Вы еще не поняли всех тонкостей профессии. Поглядите-ка на господина Штёккера из учета, он член клуба гребцов «Хунгария»; так вот, что он скажет, если войдет в зал и сядет за соседний с ним столик какой-то сопливый Йожи Толнаи в своем служительском лапсердаке с монограммой?

— Даже подумать страшно! — с самым серьезным видом ответила тетушка Йолан.

Тогда дядюшка Рук зажмурился и произнес буквально те же слова, что и старик рассыльный.

— Порядок есть порядок. Банк ворочает миллионами. Кем был ваш муж?

— Мы были печатники, — гордо ответила тетушка Йолан.

— Так я и думал, — неодобрительно кивнул дядюшка Рук; должно быть, профессия печатника не пользовалась у него уважением.

И тем не менее он даже пытался ухаживать за тетушкой Йолан; несколько раз он видел ее во сне, эту белотелую женщину, — дело было в давние времена, в начале осени 1916 года. Однажды он пригласил ее на обед, устроенный служителями в ресторане Виппнера в Хювёшвёльде, но тетушка Йолан почему-то мягко отказалась от столь лестного для нее приглашения.

В пять часов утра тетушка Йолан бывала уже на ногах и вместе с Маргит мыла и чистила помещение, начищала до блеска подносы, ложки, разводила в плите огонь. Потом тетушка Йолан поднимала железные шторы кофейни, повязывала фартук и прикрепляла к поясу кожаную сумку для мелкой монеты — она сама обслуживала посетителей и сама с ними рассчитывалась. Банковским служителям полюбились ее гладкие щеки, белые зубы и полные руки; движение через улицу бывало достаточно оживленным: молодые банковские служители в униформе проносили сверкающие подносы, уставленные суррогатной провизией для высокопоставленных чиновников, управляющих и даже вице-директоров находящегося поблизости Управления военных поставок, Венгерского ипотечно-ссудного банка, банков «Wiener Bankverein» и «Дейч Иг. и сын», Венгерского промышленного банка и прочих финансовых учреждений. Самому д-ру Енё Рейсу, директору-распорядителю Управления военных поставок, в 1918 году именно отсюда доставляли суррогатный чай с небольшой порцией рома.

Служители, за исключением двух-трех молодых, проникшихся духом времени, даже в период диктатуры пролетариата скромно и упрямо продолжали сидеть за кухонным столом; это была особая категория служителей, происходивших, как правило, из династии потомственных слуг — не простая лавочная прислуга, пришедшая из деревни, а служители с родословной, у которых, возможно, даже прадеды были банковскими служителями еще во времена Андраша Фаи; они отправлялись к мессе по воскресеньям, жили в Кишпеште или Зугло и держались подальше от чиновников, среди которых встречалось немало евреев. Не исключено, что эти ветераны в какой-то мере даже с презрением относились к чиновникам, ибо нередко бывали случаи, когда какой-либо банковский служитель в летах — наперсник руководителя, а то и директора личного состава — считался действительно важной персоной в банке и даже играл на бирже, разумеется до революции.

В первое время, когда тетушка Йолан только открыла свое заведение, там пеклись пироги с творогом, люди пили кофе с молоком, китайский чай и натуральный малиновый сок; более того, на стеклянной стойке, расположенной против двери, стояли четыре бутылки с разнообразными напитками и стаканчики: в одной бутылке был бледный ликер, в другой — зеленый шартрез, в третьей — желтый дюшес и, наконец, в четвертой — белая сливянка.

В эти годы дела тетушки Йолан шли совсем неплохо — в результате к концу 1918 года на ее счету в банке лежало две тысячи четыреста крон, а у Маргит — тысяча двести. Весь день, с рассвета и до девяти часов вечера, обе женщины проводили на ногах — жарили, парили, мыли, терли шваброй, обслуживали, получали деньги; и все-таки тетушка Йолан так и не смогла полюбить свое заведение, она всей душой стремилась назад в В., туда, где смешались запахи бензина, свинца, бумаги и масла, запахи, которые каждый вечер приносил из типографии Болдижар Фюшпёк. По вечерам ее ноги болезненно ныли, и она решила лечиться грязевыми ваннами.

— Разбавлять молоко нечестно, — неодобрительно заявил Болдижар Фюшпёк, когда в первый раз приехал с фронта в отпуск и увидел сберегательную книжку тетушки Йолан.

— По-твоему, можно прожить на солдатское пособие? — иронически осведомилась тетушка Йолан.

Давно это было. Где они, те пироги с творогом? Где и какие ветры развеяли прах седоусого капрала Болдижара Фюшпёка?

После бури и натиска, неизменных во время завтрака, часов в одиннадцать, когда в кофейне на своем обычном месте сидел в одиночестве лишь близорукий лингвист (Йошка должен был прервать партию в шахматы, так как тетушка Йолан послала его домой с завтраком для Эгето), в зал в сопровождении господина Кёвари, коренастого мужчины среднего роста с черными усами, вошла госпожа Дубак. Тетушка Йолан быстро обслужила новых посетителей. Госпожа Дубак некоторое время беспокойно вертелась на стуле, наконец встала, прошла в кухню и там пошепталась с тетушкой Йолан; она была очень бледна и выглядела крайне смущенной, когда вышла из кухни во двор, где в продолжение нескольких минут смотрела вверх, на четвертый этаж. В это самое время во двор спустился Йошка, и от него она узнала, что у них дома одна ее свекровь; тогда она стала подниматься по лестнице, неся в руках пустой чемодан, принадлежавший господину Кёвари. Кёвари тем временем, расплатившись в кофейне, тоже вышел во двор и стал прохаживаться взад и вперед. Выглянули из своих дверей привратник дома и подмастерье сапожника Колбы. Спустя полчаса госпожа Дубак появилась с чемоданом, щеки ее пылали и губы были плотно сжаты, — одним словом, сцена была достаточно красноречивой, и подмастерье сапожника Колбы тотчас и безошибочно установил, что эта пухленькая блондинка покидает своего мужа. Подмастерье ухмыльнулся и, не выпуская из зубов деревянный гвоздь, отпустил в адрес дамы какую-то сальность. Парочка удалилась, чемодан нес мужчина; он и она, казалось, о чем-то спорили, и она часто оборачивалась назад; наконец они с улицы Зрини повернули к Дунаю, чтобы сесть в трамвай номер восемь.