— Вы остались одна?
— Нет, были ещё два волонтёра. Но брат сказал, что на сегодня мы закончили. После этого я зашла в таверну, сделала покупки и тоже пошла на виллу.
— Какие покупки?
— Сигареты и испанское вино для брата. — Долорес умолкла.
— Что было после?
Долорес Карвахаль пожала плечами.
— Я пришла на виллу. Было уже где-то половина шестого. Тут была неразбериха, все искали миссис Тэйтон, мистер Хейфец был очень обеспокоен и ругался.
— А почему, по-вашему, миссис Тэйтон не хотела оставаться под надзором мистера Хейфеца?
— Я не знаю, — утомлённо проронила Долорес Карвахаль, при этом Аманатидис абсолютно точно понял, что она лжёт. Хейфец поднял на неё глаза и тут же опустил их.
— Она часто уходила из-под надзора?
— Я не могу этого сказать, но несколько раз я видела, что мистер Хейфец искал её.
Долорес Карвахаль держалась с редким достоинством и самообладанием. Что же, придётся несколько смутить её.
— Вы были подругой миссис Тэйтон?
— Нет, мы не дружили.
— А с мистером Тэйтоном — дружили?
Долорес усмехнулась.
— Я люблю мистера Тэйтона.
Арчибальд Тэйтон молча сидел у окна, опустив на колени могучие руки.
— Даже так? — растерялся Аманатидис. Подобного прямого признания он не ожидал. Однако не преминул им воспользоваться. — И давно вы в связи?
— Связи между нами нет, но я люблю этого человека, и теперь надеюсь стать его женой.
— И это несмотря даже на то, что он, возможно, отправил свою жену на тот свет?
Тэйтон не пошевелился. Долорес улыбнулась.
— Это совершенно невозможно. Арчибальд — человек чести, он никогда не смог бы никого убить. Я хорошо его знаю.
Аманатидис несколько минут молча созерцал Долорес Карвахаль. Если человек говорит правду, его трудно вывести на чистую воду. Эта девица не удостаивала лгать. Что же, у неё было умение опираться на факты, но что бы будешь делать, красавица, когда факты кончатся?
— Синьорина, позвольте мне вопрос. Вам, судя по паспорту, двадцать четыре года?
Долорес утвердительно кивнула.
— А мистеру Тэйтону тридцать шесть лет.
Долорес снова кивнула.
— Между вами двенадцать лет разницы, при этом вы любите этого человека и надеялись стать его женой? — голос следователя стал вкрадчив и по-лисьи осторожен. — И вы любили и надеялись и раньше, несмотря на то, что возраст миссис Тэйтон — двадцать девять лет? Простите, синьорина, но на чём была основана ваша надежда? Разве не резонно было предположить, что никаких надежд у вас нет и быть не могло? Мистер Тэйтон — католик, жена его совсем молода. На что вы надеялись? Что переживёте его жену? Или что он переживёт свою жену, которая на семь лет моложе его? Но, согласитесь, разумный человек на такое рассчитывать не может.
— Надежда умирает последней, — Долорес перестала улыбаться и тяжело вздохнула.
— Не морочьте мне голову, синьорина. — Аманатидис встал. — Вы либо всё это время планировали убийство, либо знали некий факт, который бы питал ваши надежды.
— Я его знала.
Тэйтон едва заметно дёрнулся, но головы не поднял, а Дэвид Хейфец побелел.
— И что был за факт?
— Я знала, что Арчибальд любит меня, и готова была ждать годы.
Аманатидис почувствовал, как из полосы света, в которую он вдруг вступил, его вновь втягивают в долину Теней.
Неожиданно в кармане следователя завибрировал телефон. Аманатидис недовольно выхватил его, желая отключить, но замер. Звонил Теодоракис.
— Босс, нужны отпечатки пальцев всей компании. Мы нашли его.
— Что? Шутишь? Орудие убийства?
— Да, он швырнул его с обрыва, но в воду ничего не попало, там отмель, как раз напротив виллы. Йоргос сказал, что отпечатки сохранились!
— Чудеса, — Аманатидис дал отбой и с новым чувством продолжил допрос. — Так, значит, вы удивились, когда увидели миссис Тэйтон мёртвой? — следователь специально употребил то же самое слово, что то ли по ошибке, то ли нарочито произнёс Карвахаль.
Долорес долго молчала, потом кивнула.
— Да, я… очень удивилась.
— Чему? Смерти миссис Тэйтон? Почему?
После долгого молчания Долорес наконец проронила:
— Я не… ожидала, что её могут убить.
Аманатидис беспомощно огляделся. Истина ускользала от него. Но тут его взгляд упал на Стивена Хэмилтона, нервного, напряжённого и натянутого, как струна. Этот человек был глупцом, но его истерика могла быть тем толчком, который был нужен ему. И Аманатидис сыграл ва-банк.
— Мистер Хэмилтон, а как, по-вашему, можно ли было в эти дни ожидать смерти миссис Тэйтон?
Химик вздрогнул и вскочил.
— Да, я видел и знаю это.
— Расскажите, что именно.
— Эти двое — он указал на Тэйтона и Хейфеца, — задумали убить Галатею. Тэйтон забрал у неё сотовый телефон, не давал ей никому звонить и не разрешал ни с кем общаться, а Хейфец выполнял его указания и постоянно медленно травил её. Я знаю это от самой Галатеи Тэйтон. — Собственно, от Галатеи Хэмилтон слышал только, что муж забрал у неё телефон, но Стивен считал, что знает правду.
К удивлению Аманатидиса, это свидетельство сильно шокировало археологов, но не произвело никакого впечатления ни на Тэйтона, ни на Хейфеца. Оба они окинули Хэмилтона одинаковыми брезгливо-утомлёнными взглядами и отвернулись. Точнее, отвернулся Хейфец, а Тэйтон недоумённо пробормотал:
— И где это и когда вы, мистер Хэмилтон, успели обменяться с моей женой мнениями, чёрт вас возьми?
— А вы думали, вам удастся запереть её? Мы встречались, пока вы были на раскопе, и неоднократно.
Эти пустые слова произвели на Тэйтона неожиданное и весьма странное впечатление. Он облизнул губы, резко поднялся и, миновав Аманатидиса и Долорес Карвахаль, подошёл вплотную к Хэмилтону. Крупный, широкоплечий, с суровым лицом и расширенными глазами, он был страшен.
Он склонился к Хэмилтону и сипло прохрипел:
— Что вы сказали, молодой человек? Повторите.
— Я любил Галатею, и она любила меня! И она сказала, как вы обращались с ней. Она всё мне рассказала!
Тэйтон метнул горящий взгляд на Хейфеца. Медик торопливо подошёл к ним и стал рядом. Тэйтон же снова остановил взгляд на Хэмилтоне. Несколько минут дышал через рот, потом тяжело сглотнул и чуть пошатнулся.
— Я, может быть, неправильно вас понимаю? — он схватился за стол и перестал качаться. — Вам просто нравилась моя жена, да?
— Нет, я был её любовником, — Хэмилтон с ненавистью бросил эти слова в потемневшее лицо Тэйтона. — Я наставлял вам рога и ничуть не жалею об этом.
На лице Тэйтона пропали губы. Потом стало исчезать лицо, казалось, разваливаясь на части, как треснувшая амфора. Колени его медленно подогнулись.
Аманатидис растерялся. Муж убитой жены, жаждавший жениться на другой, реагировал на известие, что был рогоносцем, так, словно искренне верил в любовь супруги к нему. Это была пьеска из театра абсурда. Но тут мысли полицейского были прерваны. Хейфец, на ходу доставая что-то из висящей на плече аптечки, резко метнулся к Тэйтону, оттолкнув Аманатидиса и Хэмилтона. Быстрый укол в плечо — и Тэйтон стал приходить в себя.
Но первые же слова, вырвавшиеся из горла пришедшего в себя Арчибальда Тэйтона, были словами яростного проклятия.
— Мудак! Придурок! Слепой баран! Пень с глазами! Лопух! Бездельник! Недоумок! Остолоп! Дятел! Лох! Бестолочь! Кретин!!! — весь этот поток брани, в котором, к тому же встречались порой и вещи совсем уж не для женских ушей, выливался, к изумлению Аманатидиса, вовсе не на голову Стивена Хэмилтона, а на Дэвида Хейфеца, торопливо упаковывавшего в аптечку какую-то ампулу и ищущего там что-то ещё.
Медик, всё ещё под градом площадной ругани, присел к столу, деловито наполнил аптечную пластиковую стопку чем-то жёлтым, и воздухе остро запахло кошачьей травой. Хейфец залихватски опрокинул в себя стопку, скривился, потом, пробормотав: «Господи! Помоги мне встать на ноги — упасть я могу и сам», поднялся и подошёл к Хэмилтону, походя вежливо попросив Тэйтона заткнуться, что тот почему-то моментально и сделал, обессиленно плюхнувшись в кресло, предательски под ним заскрипевшее.
