— Что он говорит? — прорычал Тэйтон.

Ответил Карвахаль, переведя явно не всё услышанное.

— У него шок, но он говорит, что она здесь, в саду, с разбитой головой, вероятно, упала… Où est-elle? nous ramène à René.[9]

Услышав родную речь, Лану заморгал и тут же, развернувшись, рысью понёсся туда, где через французские окна открывался выход в сад. Все торопливо последовали за ним. Хэмилтон тоже поспешил за всеми. Сердце его сжималось дурным предчувствием. Что с Галатей?

Действительность намного превзошла его самые страшные ожидания.

В свете нескольких телефонных фонарей, Галатея лежала, распростёршись на траве. Распахнутый белый атласный халат, обнажавший бедро, был забрызган чёрными пятнами, и разбежавшиеся по плечам потеки тоже казались совсем чёрными. Голова, размозжённая страшным ударом, проломившим череп, была запрокинута вверх, а в руке убитой был зажат странный чёрный предмет — похожий на фонарь. Но на мёртвом лице не было выражения ужаса или испуга: глаза зеркально отражали свет, спокойные черты ничем не искажались.

Лоуренс Гриффин первым пришёл в себя и осмотрелся. Рене Лану тупо пялился на труп и тихо, но надсадно поскуливал, точно пёс с отдавленным хвостом. Франческо Бельграно и Рамон Карвахаль, переглянувшись, перевели взгляд на Тэйтона. Макс Винкельман и Спиридон Сарианиди скептически поджали губы и ждали. Дэвид Хейфец по-хозяйски раздвинул толпу, оглядел убитую, формально сжал запястье, заглянул в глаза трупа и покачал головой. Арчибальд Тэйтон молча, не отводя глаз, следил за ним и наконец хрипло выдавил из себя нелепый вопрос:

— Она ранена?

Хейфец уверенно покачал головой.

— Она мертва, но совсем недавно. Два часа назад. Впрочем, не подпишусь. — Он выпрямился и застыл в позе настороженного суслика. — Может, меньше. Пятен Лярше пока не заметно и глазные яблоки ещё не помутнели. Но она уже остыла.

Заговорил Винкельман.

— Мы поступим правильно, если вызовем полицию, — в тоне немца проступили железные нотки. Было ясно, что если полицию не вызовет никто, это возьмёт на себя он сам.

— Я могу позвонить своему знакомому в Отдел криминалистики, — как-то робко встрял в разговор Сарианиди. — Аманатидис очень разумный человек.

— Думаю, что это правильно, — Гриффин жалобно взглянул на Тэйтона.

Арчибальд Тэйтон ещё несколько секунд разглядывал труп жены странным тупо-полусонным взглядом, и тут был пробуждён голосом Хейфеца.

— Арчи, нам нужно вызвать полицию.

Тэйтон повернулся и ещё несколько секунд смотрел на него. Потом сделал странный жест рукой, точно раздумывая почесать ему лоб, нос или ухо и тут же отрешённо кивнул.

— Вызывайте, конечно, — он попытался поймать взгляд Хейфеца, но тот быстро повернулся к Винкельману и Сарианиди.

— Макс, Спирос, поторопитесь. Надо поточнее определить время смерти.

За его спиной появилась Долорес Карвахаль. Она не издала ни звука, просто молча смотрела на труп. Берта Винкельман, вышедшая в сад явно в поисках супруга, тоже не закричала, но, закусив губу, внимательно оглядывала тело убитой. Тьма, из-за того, что кто-то включил фонарь у входа, как-то особенно быстро сгустилась и в углах сада казалась чернильно-непроницаемой.

Винкельман подошёл к жене и, точно ища её одобрения, сказал:

— Мы сейчас поедем в полицию со Спиридоном, Берта.

— Конечно, поторопись, — уверенно сказала Берта, и Сарианиди с Винкельманом пошли через сад к порогу виллы, освещая себе дорогу светящимися дисплеями телефонов.

Рамон Карвахаль, все это время хранивший гробовое молчание, сейчас подошёл к сестре, взял её под руку и едва ли не силой увёл за собой. Долорес, хоть и взглянула на него изумлённо, подчинилась. Бельграно осторожно оглядев всех, чуть подтолкнул Рене Лану к входу в дом. Тот, продолжая тихо шептать «c'est simplement impossible…» и трястись всем телом, бросил на Франческо растерянный взгляд. У него заметно стучали зубы. Бельграно поспешно увлёк его за собой в дом. За ними ушла и Берта Винкельман.

— Как же это? — Лоуренс Гриффин был расстроен почти до слёз. — Такая удача, такие находки, а тут… вот. И ведь, — он обернулся на ограду виллы. — Ведь это кто-то из нас, да? Чужих же тут нет.

— Ваша способность к анализу делает вам честь, Лоуренс, — сказал Тэйтон, точно проснувшись, — но сейчас, до приезда полиции, нам надо отдохнуть. Думаю, не ошибусь, если скажу, что всем предстоит тяжёлая ночь. — Голос его, вопреки сказанному, неожиданно резко окреп. — Проследите со своим ассистентом за сохранностью экспонатов, Лори. Скажите Берте, чтобы заперла лабораторию. — В тоне Тэйтона проступил истинный руководитель. Он погасил фонарь на телефоне, и сад погрузился в полумрак.

— Да-да, — Гриффин послушно удалился, махнув Хэмилтону.

Стивен двинулся было за ним, но резко свернул от двери в тень и остановился. Он понимал, что этим двоим важно остаться одним. Так и оказалось. Тэйтон мощной дланью резко притянул к себе Хейфеца.

— Забери у неё эту дрянь, немедленно! Слышишь?! — голос его хрипел. Он сам двинулся к трупу.

— Идиот, — разъярённой змеёй зашипел в ответ Хейфец, хватая его за плечо и оттаскивая от трупа. — Не делай больше глупостей, чем допустимо. Здесь, кроме нас, ещё девять человек. Это восемнадцать пар глаз. Ни к чему притронуться я тебе дам. Если ты полагаешь, что кое-что можно скрыть — попытайся, но прятать улики — это глупость, — они вцепились в плечи друг друга.

Тэйтон был на дюйм выше и фунтов на десять тяжелее Хейфеца, но медик повис на дружке и так злобно пялился на него, что Тэйтон ослабил хватку и пробурчал:

— Это не улика.

— Перестать, его видели всё.

— Никто же ничего не понял, поменяй на фонарь. Стыдно же, чёрт побери.

— Мёртвые срама не имут.

— А я-то живой.

— Арчи, прекрати, — утомлённо пробурчал Хейфец. — Я ещё ни разу в жизни не видел пепел человека, сгоревшего со стыда. А если мы испытываем стыд за других, то это только потому, что иногда принимаем чужие дела слишком близко к сердцу. Пошли отсюда.

— Господи, спаси меня и помилуй… Можно же тихонько убрать, заменить, пока не поздно.

— Поздно. Уймись, я сказал. Есть куда более мерзкие вещи, ты просто в шоке, а то бы давно дошло.

Тэйтон остановился.

— Что дошло?

— Её убили, идиот. И это сделал кто-то из наших дорогих коллег.

— Зачем?

— А вот это действительно любопытнейший вопрос, — как-то по-женски нервно рассмеялся Хейфец. — Я, ты уж извини, не намерен помогать следствию, но самое-то главное, что у меня и подозрений-то нет. Кстати, это не ты её замочил, нет?

Его собеседник несколько минут молчал, не отвечая, но потом заговорил.

— Нелепость это всё, конечно, но теперь… — Тэйтон вздохнул всей грудью, — теперь я свободен.

— Я не сомневался, — голос Хейфеца звучал издевательски, — что эта мысль придёт тебе в голову довольно быстро, но если у тебя есть хоть капля мозгов…

— То что? — голос Тэйтона тоже странно помолодел, казался мальчишеским.

— А то, что первый подозреваемый в убийстве жены — это всегда муж, и тебе следует пока выбросить все подобные мысли из головы, по крайней мере — на время следствия. Надеюсь, в этой глухой провинции не найдётся профессионального следователя, и всё можно будет спустить на тормозах.

Хэмилтон видел, как оба прошли мимо него в гостиную, и вернулся к Галатее, точнее к тому, что теперь осталось от неё. Странно, но он точно окаменел и почти не чувствовал потери, в горле стоял ком, мешая прорваться эмоциям. Однако уединившись у себя в спальне, Стивен зарыдал — истерично, по-женски. Все казалось ненастоящим, каким-то зловещим абсурдом, но алогичность случившегося не умеряла гнетущую тоску, сжимавшую его горло. Галатея! На миг ему показалось, что он спит и видит кошмарный сон, но стоит ему проснуться, как он поймёт, что эта смерть не имеет ничего общего с действительностью. Она жива, жива, жива, бормотал он. Но сон не таял, и Стивен никак не просыпался от гнетущего сна, где всё то, что составляло смысл его жизни, теперь было уничтожено, убито, злобно раздавлено.