Его всегда интересовали подобные капризы воображения, когда он их наблюдал у самого себя. Откуда они берутся? Если это случается с ним, значит, подобное происходит и с большинством мужчин. Он психически здоровый, нормальный человек с высокоразвитыми мыслительными способностями, и все же ему не всегда удается обуздывать подобные фантазии. Разница между человеком цивилизованным и бесчеловечным извергом – сумасшедшим, например, – возможно, заключается в тонком барьере добровольного самоограничения.

– Вы в полной безопасности, – доброжелательно говорит он ей. – Вы упали. Вам нужно полежать спокойно, пока не оправитесь.

– Но я же в кровати. – Она озирается.

– Это моя кровать, миссис Хамфри. Я был вынужден вас сюда отнести – за неимением более подходящего места.

Теперь ее лицо зарделось. Она заметила, что на нем халат:

– Я должна сейчас же уйти.

– Прошу вас не забывать, что я – врач, а вы сейчас – моя пациентка. Если вы попытаетесь встать, возможен рецидив.

– Рецидив?

– Вы упали в обморок, когда вносили… – казалось неделикатным об этом напоминать, – …поднос с моим завтраком. Могу ли я вас спросить, что сталось с Дорой?

К его испугу – но не удивлению, – она расплакалась:

– Я не смогла ей заплатить. Я была должна ей за три месяца. Я сумела продать несколько… несколько личных вещей, но муж два дня тому назад отнял у меня все деньги. С тех пор он не возвращался. Я не знаю, куда он ушел.

Она с видимым усилием пытается сдержать слезы.

– А сегодня утром?

– У нас вышла… размолвка. Дора настаивала на оплате. Я сказала, что не могу, это невозможно. Она ответила, что в таком случае она заберет жалованье сама. И начала рыться в ящиках моего комода – наверное, искала драгоценности. Ничего не отыскав, потребовала у меня обручальное кольцо. Оно золотое, но очень простенькое. Я пыталась защищаться. Она меня назвала бесчестной женщиной и… ударила меня. Потом забрала кольцо, сказала, что больше не желает быть моей бесплатной рабыней, и ушла из дома. После этого я сама приготовила вам завтрак и понесла его наверх. Что мне еще оставалось делать?

«Значит, не муж, а эта свинья Дора», – думает Саймон. Миссис Хамфри снова начинает плакать – тихо, без усилий, словно это не рыдания, а птичья песенка.

– Наверное, у вас есть близкая подруга, к которой вы могли бы сходить. Или она могла бы прийти к вам. – Саймону не терпится куда-нибудь спровадить миссис Хамфри. Женщины друг другу помогают: забота о тех, кто попал в беду, – это их дело. Готовят бульоны и студни. Вяжут утешительные теплые платки. Гладят и успокаивают.

– У меня здесь нет подруг. Мы переехали в этот город совсем недавно – после того, как пережили… столкнулись с финансовыми проблемами на прежнем месте. Мой муж не любил гостей. И запрещал мне выходить из дома.

Саймону приходит в голову спасительная идея:

– Вам нужно чего-нибудь поесть. Чтобы набраться сил.

Она слабо ему улыбается:

– В доме нечего есть, доктор Джордан. Ваш завтрак – это все, что осталось. Я не ела уже два дня, с тех пор как ушел муж. Остатки доела Дора. Я пила одну воду.

Вот так Саймон очутился на рынке и закупает на собственные деньги провизию для поддержания своей хозяйки. Он помог миссис Хамфри спуститься на первый этаж. Она очень настаивала, утверждая, что не переживет, если муж возвратится и застанет ее в спальне жильца. Саймон не удивился, обнаружив, что в хозяйских комнатах нет почти никакой мебели: стол и два стула – вот и все, что осталось в гостиной. Но в дальней спальне обнаружилась кровать, куда он положил миссис Хамфри – не только в нервном истощении, но и оголодавшую: неудивительно, что она была такой костлявой. Саймон отогнал от себя мысли об этой кровати и отвратительных супружеских сценах, которые на ней, вероятно, разыгрывались.

Затем поднялся к себе с насилу найденным помойным ведром: на кухне был сущий погром. Собрал с пола рассыпанный завтрак и разбитую посуду, обнаружив, что яйцо в кои-то веки сварено как следует.

Саймон думает, что нужно сообщить миссис Хамфри о своем намерении сменить квартиру. Будет неудобно, но все же лучше, нежели ставить крест на своей жизни и работе, что неминуемо произойдет, если он останется. Хаос, суматоха, судебные исполнители, которые наверняка придут описывать мебель в его комнатах. Но что станет с этой несчастной женщиной, если он уйдет? Ему не хочется, чтобы ее смерть оказалась на его совести, если она околеет на улице от голода.

Он покупает немного яиц, грудинки, сыра и невзрачного масла у крестьянки с лотка, затем в лавке – бумажный фунтик чаю. Неплохо бы и хлеба, только он не может его найти. На самом деле Саймон неважно во всем этом разбирается. На рынке он бывал и раньше, но мимоходом, когда покупал овощи, которыми надеялся расшевелить воспоминания Грейс. Но сейчас он в совсем другом положении. Где купить молока? Почему нигде нет яблок? Этот мир он никогда не исследовал и не интересовался тем, откуда берется еда, покуда ее было вдоволь. По рынку ходят служанки с хозяйскими корзинками в руках или женщины из беднейших сословий, в бесформенных чепчиках и замызганных платках. Он чувствует, что они хихикают у него за спиной.

Вернувшись, он видит, что миссис Хамфри уже встала. Закуталась в одеяло, уложила волосы и сидит у печки, которая, к счастью, топится – сам бы он с этим устройством не справился, – сидит, потирая руки и дрожа в ознобе. Саймон сумел заварить чаю, приготовить яичницу с грудинкой и поджарить черствую булочку, которую в конце концов он отыскал на рынке. Они едят все это вместе за единственным оставшимся столом. Саймон жалеет, что нет повидла.

– Так любезно с вашей стороны, доктор Джордан.

– Пустяки. Не мог же я допустить, чтобы вы умерли с голоду.

В его голосе звучит больше теплоты, чем ему того хотелось бы: это голос жизнерадостного, неискреннего дядюшки, который вручает лебезящей бедной племяннице долгожданные четверть доллара, нежно щиплет ее за щечку и поскорее улепетывает в оперу. Саймон спрашивает себя, где же сейчас носит этого негодного майора Хамфри, и мысленно проклинает его, в то же время ему завидуя. Где бы его ни носило, все равно ему повезло больше, нежели Саймону.

Миссис Хамфри вздыхает:

– Я этого боялась. У меня кончились все запасы. – Сейчас она совершенно спокойна и трезво оценивает свое положение. – Нужно платить за аренду дома, а денег нет. Скоро налетят владельцы, словно стервятники на падаль, и вышвырнут меня на улицу. Возможно даже, меня арестуют за долги. Уж лучше умереть.

– Но вы же наверняка умеете что-нибудь делать, – говорит Саймон, – и сможете заработать себе на жизнь.

Она не теряет уважения к себе, и это восхищает Саймона.

Миссис Хамфри смотрит на него. В этом освещении ее глаза приобретают странноватый цвет морской волны.

– Что вы предлагаете, доктор Джордан? Затейливое рукоделие? Такие женщины, как я, не обладают талантами, за которые платят деньги. – В ее голосе сквозит злобная ирония. Знала бы она, о чем он думал, пока она лежала без сознания на его незастеленной кровати!

– Я заплачу вам за два месяца вперед, – неожиданно для себя говорит Саймон. Дурак, сердобольный идиот! Если б у него было хоть немного здравого смысла, он драпал бы отсюда со всех ног, словно бы за ним гнался сам дьявол. – Этого должно хватить на первое время, а вы пока сможете подумать о будущем.

На глаза у нее наворачиваются слезы. Не проронив ни звука, она поднимает его руку со стола и осторожно прижимается к ней губами. Картину слегка портят остатки размазанного по губам масла.

Сегодня доктор Джордан кажется растерянным, словно бы он что-то задумал, но не знает, с чего начать. Поэтому я не отрываюсь от шитья, пока он не соберется с духом. Потом он спрашивает:

– Вы работаете над новым одеялом, Грейс? – И я отвечаю:

– Да, сэр, это «Ящик Пандоры» для мисс Лидии.

Это настраивает его на учительский лад, и я понимаю, что он собирается преподать мне урок, – все джентльмены это любят. Мистер Киннир тоже любил. И этот вот говорит: