Рука с длинными пальцами соскользнула чуть ниже. Альбус дернулся.
— Если вы в самом деле устали и хотите есть, то идемте за мной, нечего время терять.
— Идем-идем, — пробормотал парень. — Надо же… Да, я Бейзил.
— Альбус.
Они зашагали по сонным улицам. Бейзил томным, чуть гнусавым голосом (удивительная манерность) иногда ронял замечания, которые мальчик пропускал мимо ушей. Мало ли, какой бред человек может нести с дороги.
— Я пробуду в гостинице пару дней. Не зайдешь ко мне?
— Нет, — огрызнулся Альбус, не оборачиваясь.
— Жаль. Ты редкий экземпляр. В тебе очень развито дионисийское начало.
— Какое? — все-таки незнакомое слово заставило остановиться.
— Дионисийское. Необузданная, роковая, пьянящая, идущая из самых недр природы страсть жизни, возвращающая человека к непосредственной мировой гармонии и единству всего со всем, — продекламировал Бейзил, словно читая стихи. — Иными словами, ты, пожалуй, тянешь на сверхчеловека. Задатки есть.
Альбус некоторое время обдумывал сказанное, не желая себе признаться, что слышать такое лестно.
— А вы с чего такое взяли?
— Почитай Ницше. У него все подробно объяснено. Может, я тебе оставлю книжку? Через пару дней заберу.
Альбус поколебался. За пару дней он любую книжку мог бы проглотить, но связываться с Бейзилом почему-то было неохота.
— Нет, спасибо, не нужно.
========== Глава 15. Человек с часами ==========
Зной летнего полдня томил. Лениво звенели насекомые, от земли поднималась легчайшая дымка, а в раскалено-синем небе не было ни облачка — сущая лазурная пустыня без единого оазиса.
Кладбище в Годриковой Впадине укрывали по краям широкие кроны дубов и буков, от этого было прохладней. На надгробный камень, под которым покоилась Джеральдина, падала узорчатая тень дубовой ветки. Один прутик с кудрявыми листьями, который, видно, отломило вчерашним сильным ветром, Альбус положил на могилу вместе с пестрым букетом — ромашки, колокольчики, дикие гвоздики, васильки, куколь… Он рвал цветы без разбору. Если бы можно было подарить этот букет ей самой, живой и веселой, как прежде. «Если бы я мог ее увидеть еще хоть раз». А у него даже фотографии не осталось, и временами он пугался, что ее образ начинает стираться в его памяти.
Пришел на ум рассказ Виктории о фотографиях post mortem — мертвых наряжают, усаживают среди живых, иногда открывают глаза или рисуют зрачки прямо на веках. Он невольно представил себе Джеральдину, уже мертвую, в парадном платье, усаженную на стул, с нарисованными глазами. Может, рядом уселись бы ее мать или Анджела — трогательное семейное фото. Ему показалось, что он снова проглотил «Берти Боттс» со вкусом рвоты. Такие фотографии казались омерзительным надругательством над усопшими.
Он провел ладонью по камню, слегка нагретому жарким солнцем. Хотелось верить, что Джеральдина где-то рядом, что она стоит сейчас за дубом и с улыбкой смотрит на него. Поморгав, Альбус стал рассказывать, как прошел его первый год в школе, каких друзей он нашел, какие у него учителя и как он переписывается с Уоффлингом.
— Я дальше тренируюсь колдовать без палочки. Знаешь, получается уже лучше. Очень медленно, правда. Вот бы осваивать все на свете сразу, было бы здорово.
Он совсем забылся, и ему показалось, что Джеральдина вправду, сидя рядом, слушает его. Прикрыв глаза, Альбус протянул руку — но коснулся лишь камня и сухих стеблей. С разочарованным вздохом он поднялся. Как раз вовремя: вдалеке он заметил Анджелу, идущую по тропинке. Она, должно быть, шла навестить сестру, но видеть ее Альбусу не особенно хотелось.
Дома царила скука. Мать, как всегда, кружилась в делах. Аберфорт, который за эти месяцы подрос и окреп, расхаживал по двору настоящим маленьким хозяином. Он уже норовил сделать за мать «мужскую работу»: вбить гвоздь, накосить травы козам, починить табурет (пусть Кендра и могла справиться одним Репаро, но она не мешала сыну). Он даже рвался рубить дрова, но еще не мог толком размахнуться топором, и мать посылала его собрать хворост.
Он снова взялся за силки, что нередко обеспечивало семье на обед куропатку, а то и кролика, и иногда не вылезал из какого-нибудь ивняка, собирая прутья для корзин, а по вечерам их плел.
— Аберфорт сам носит корзины в Пэгфорд, — похвасталась мать однажды. — Его на телеге подвозит мистер Сайкс, молочник. Выручка получается неплохая.
— А то! — важно ответил Аберфорт. — Я умею торговаться, ни кната не уступлю.
— Хозяин растет, — мать потрепала младшего сына по волосам. — Ох, и повезет девушке, которая за тебя выйдет. Всегда будет дом — полная чаша.
Аберфорт раскраснелся от удовольствия. Альбус спрятал лицо за книгой. Почему-то умница-мать, лебезящая с ограниченным и самодовольным Аберфортом, производила неприятное впечатление. Ариана, как всегда, поспешила предотвратить ссору:
— А у нас новый козленок, Альбус. Хочешь как-нибудь посмотреть, как мы его кормим?
— Не надо, — важно ответил Аберфорт. — А то козленок напугается незнакомого человека.
— И я не горю желанием, — пробормотал Альбус. Младший брат важно посмотрел на Ариану.
Сестра почти не отходила от него теперь и сильно помогала с козами. Она тоже стала выше ростом, но ослабла и побледнела; волосы стали тусклыми, а лицо почти утратило живые краски. «Это оттого, что она почти не бывает на воздухе», — угадал Альбус. За несколько дней, проведенных дома, ему пришлось наблюдать, что сестра еще и почти не ела: только Аберфорту удавалось уговорить ее поглотить несколько ложечек. Брат вообще с ней преображался: становился удивительно мягким и терпеливым и мог спокойно уговаривать в момент, когда сам Альбус уже принялся бы кричать или распустил руки. Ариана по-прежнему пока могла себя контролировать старалась никому не доставлять хлопот, но все чаще нападало на нее настроение, которое можно было принять не то за задумчивость, не то за упрямую обиду. Тогда брови ее сходились на переносице, взгляд мутился и застывал, словно она смотрела в одну точку — на самом деле, она в такие минуты не смотрела никуда. Она словно не слышала ничьих слов, не осознавала, что с ней делают. Однажды Альбус пробовал вывести ее из такого состояния, громко хлопнул над ухом двумя крышками от кастрюль. Она вздрогнула, побелела, запрокинулась лицом и стала заваливаться на бок. Аберфорт, прибежавший на шум, обхватил ее, прижал к себе и долго укачивал, пока она не пришла в сознание, а потом велел ей зажать уши и обругал Альбуса словами, которых мог набраться не иначе, как в пэгфордских тавернах. Тот, впрочем, почти не обиделся: за глупую попытку ему самому стало стыдно.
На следующий день у Арианы первый раз за все пребывание Альбуса дома случился сильный припадок. Начался он ни с того ни с сего, когда она сидела и читала у себя в комнате. Альбус, прилегший было поспать после обеда, вскочил оттого, что в окне с треском лопнуло стекло. Выскочив в коридор, он увидел, что мать и брат стоят внизу лестницы, прижавшись друг к другу. С потолка упало несколько кусков штукатурки.
— Это Ари! — крикнул Аберфорт. Альбус инстинктивно развернулся, чтобы бежать к сестре. — Не ходи, она сейчас опасна! Лучше спустись сюда.
Момент, когда все кончилось, они определили по тому, что мебель и лестница перестали трястись.
— Да, сегодня ее скрутило, — Аберфорт почесал кудлатую голову. — Обычно слабее бывает, ну разобьет она стекло у себя в комнате, с полок попадает все… Сейчас она, наверное, совсем измочаленная лежит.
— Это ад, — Кендра со стоном закрыла лицо руками и опустилась на ступеньку. — Это ад!
Аберфорт погладил мать по руке.
— Я схожу к ней, хорошо, мама? Ей помочь надо.
Мать не ответила. Брат резво взбежал по лестнице.
— Мама, — осторожно начал Альбус. — Ты только не ругайся… Но, может, покажем Ариану целителям? Так же не может продолжаться вечно.
— Покажем целителям, — с горечью повторила мать. — И ее запрут в пустой комнате, обреют наголо, будут держать в цепях и в случае чего усмирять Ступефаями и Долорино. Или ты не представляешь себе, как в Мунго содержат сумасшедших?
