— Не знаю, поверите ли вы мне, — сказал ей сильф, — но все ваши упреки по адресу мужчин можно отнести также и к сильфидам. Они обворожительны, вкрадчивы, неистощимы на всевозможные уловки — нет такой хитрости, которую бы они не пустили в ход, чтобы обрести над нами власть. Но едва они добиваются своего, как их скромность, нежность и отзывчивость сменяются капризным своеволием и тираническим властолюбием, не терпящим никаких возражений, так что только испытав к ним любовь, начинаешь понимать, как их следовало бы ненавидеть. Этот властный характер, дарованный им природой, и роднит их с мужчинами. Но, как бы там ни было, дорогая моя Элиза, и те, и другие не будут иметь к нам ни малейшего касательства, если вы полюбите меня столь же сильно, как я вас люблю. Прощайте; мой долг и ваш покой требуют, чтобы я вас оставил. Небо доверило мне заботу о вашей звезде, отныне я буду управлять ее движением, и да будет ее влияние на вас как можно более благотворным.

— Как, вы меня уже покидаете?

— Да, чтобы увидеться с вами завтра в этот же час.

— Прощайте… Нет, постойте: еще одно слово. Могу ли я поделиться с кем-нибудь тем, что от вас услышала?

— У вас есть наперсница, вот ей вы и можете открыться. Жюстина любит вас, а я благоволю к ней.

— А как мне вас называть, говоря с нею?

— В небесах меня зовут Валоэ; на языке сильфов это имя означает «ваш всей душою».

— Ах, теперь это имя подошло бы и мне!

Тут сильф исчез. Сердце Элизы переполняла радость; все ее желания сбылись. Погрузившись в сладостные размышления, она не заметила, как ею овладел сон.

Жюстина была посвящена во все, что произошло, но ей не было нужды рассказывать об этом Воланжу. Она передала ему только, что его супруга осталась от него в восторге.

— Этого мне мало, — сказал ей Воланж. — Я хочу, чтобы в отсутствие сильфа все напоминало ей о его любви. У нее нет от тебя тайн, ты знаешь все ее вкусы — выведай какое-нибудь из ее желаний и сообщи мне: пусть она подумает, что оно было угадано сильфом.

В тот же вечер, стремясь побыть на свободе, Элиза вместе с Жюстиной отправилась прогуляться по одному из тех великолепных парков, которые составляют украшение Парижа, и, хотя все ее мысли были заняты сильфом, естественное любопытство, свойственное молодым женщинам, заставило ее залюбоваться нарядом какой-то незнакомки.

— Что за прелестное платье! — воскликнула она.

Расторопная служанка сделала вид, будто пропустила мимо ушей это восклицание, а сама подслушала, как зовут эту модницу, запомнила ее имя и передала его Воланжу.

Час свидания настал, Элиза улеглась в постель и, как только осталась одна, принялась вздыхать:

— Ах, милый мой Валоэ, неужели вы меня забыли? Вот я и одна, а вас все нет как нет.

— Я ждал вас, — отозвался Воланж, — ваш образ не покидал меня и на небесах; я видел только вас среди сонма воздушных духов. А вот вы, Элиза, расставшись со мной, думали не только обо мне.

— Что вы, — решительно возразила она, — никто, кроме вас, меня не интересует.

— И, однако, Элиза, я знаю, что у вас возникло желанье, не имеющее никакого отношения ко мне.

— Вы понапрасну смущаете меня, — сказала она, — сколько я ни роюсь в памяти, не могу припомнить ничего подобного.

— Вы забыли о нем, а я нет; но я не корю вас за него; напротив, мне хотелось бы, чтобы такие желания почаще приходили вам в голову. Я вам уже говорил, что сильфы ревнивы, но это вовсе не значит, что они не прилагают всех усилий, чтобы угодить предмету их любви. Не удивляйтесь, что я вникаю в малейшие подробности вашей жизни: мне хотелось бы украсить ее розами, не оставив в ней ни единого тернового куста. Ваш супруг, например, внушает мне немало опасений. Как вам удается с ним ладить?

— Я живу с ним, — отвечала Элиза, слегка смутившись, — как и полагается женщине жить с мужчиной, то есть в вечном страхе и недоверии, — какие еще чувства может внушать этот изначально враждебный нам пол? Меня отдали ему в жены, не спросив моего согласия; я подчинилась долгу, а не сердечной склонности. Поначалу он уверял, что любит меня, хотел понравиться мне, иными словами — полностью меня поработить, но это ему не удалось, и в конце концов суетность, которую он именует утонченностью, отвратила его от этого намерения. Мы остались добрыми друзьями, или, если угодно, свободными людьми.

— Неужели он не наделен хотя бы некоторой обходительностью?

— Как раз в той мере, чтобы обольстить женщину, которая, в противоположность мне, не имеет понятия о том, как опасны мужчины.

— Вам еще повезло, ваш супруг не столь несносен, как все остальные. Пока он держится пристойно, но как только у вас появятся основания на него жаловаться, он будет без промедления наказан.

— Нет, нет, умоляю вас! — воскликнула Элиза, вздрогнув. — Что бы ни произошло между мною и мужем, вы не должны в это вмешиваться. Вы пользуетесь полным моим доверием, но не следует злоупотреблять им во вред моему супругу. Он и без того несчастен, ибо родился мужчиной — в этом его наказание.

— У вас поистине ангельская душа, милая Элиза; ни один смертный вас недостоин. Но послушайте меня: я еще не рассказал вам, как мы наказываем мужчин. Они привыкли к самым суровым расправам — наше наказание куда мягче. Как только ваш супруг провинится, сообщите мне об этом, и в тот же миг его душой овладеет сожаление и раскаяние; он не будет знать покоя до тех пор, пока на коленях не вымолит у вас прощения за свой проступок. Я сделаю больше: я внушу ему те самые чувства, какие вы внушаете мне. Мой дух вселится в вашего мужа, и, таким образом, мы с вами будем неразлучны.

— Только таким образом, — сказала очарованная Элиза, — вы можете внушить мне любовь к нему.

На том и окончилось их очередное свидание.

На следующий день, когда Элиза была занята своим туалетом, Жюстина бросила взгляд на стоявший в будуаре диван и вскрикнула от изумления. Элиза обернулась и увидела, что на нем разложено платье, точь-в-точь как то, которое она приметила во время прогулки.

— Вот как, оказывается, отомстил он мне за желание, которое не было с ним связано! — воскликнула она. — Жюстина, неужели ты все еще не веришь мне? Ведь это не иначе как подарок моего возлюбленного сильфа.

Элиза не могла отвести восхищенных глаз от этого нового чуда. В этот момент вошел Воланж:

— Что за прелестная обновка! — сказал он. — Вашему вкусу, мадам, остается только позавидовать. Можно подумать, — продолжал он, внимательно разглядывая ткань, — что это платье сшито руками феи.

Это выражение пришлось кстати: Элиза так покраснела, словно ее тайна выплыла наружу.

Вечером она принялась расточать похвалы предупредительности и услужливости своего милого маленького сильфа, а тот, в свою очередь, наговорил ей столько изысканных и нежных слов о том, как приятно ухаживать за любимой, как он счастлив исполнять каждое ее желание, что она не переставала повторять:

— Нет, ни единому смертному недоступен подобный язык; лишь небесные духи способны так думать и так говорить.

— Должен, однако, предупредить вас, — сказал ей сильф, — что вскоре ваш супруг превратится в точное мое подобие. Я стремлюсь облагородить его душу, сделать ее столь нежной, отзывчивой и внимательной ко всем вашим желаниям, сколь это позволит мне природа. Вы, Элиза, без сомнения, будете довольны этими переменами, а ваше счастье для меня важнее всего; но не останусь ли тогда внакладе я сам?

— Неужели вы полагаете, — отвечала она, — что я не припишу вам ту заботу, которой он постарается меня окружить? Разве он не похож на статую, в которую вы намереваетесь вдохнуть жизнь?

— Стало быть, вы будете любить в нем меня и, зная, что он одухотворен мною, попытаетесь сделать его счастливым?

— Нет, Валоэ, это было бы обманом, а я ненавижу всяческое притворство. Я люблю вас, а вовсе не его; проявлять по отношению к нему те чувства, которые я питаю к вам, значило бы обманывать вас обоих.

Тут Воланж, не желая продолжать этот щекотливый разговор, поспешил сменить тему и спросил у Элизы, чем она занималась днем.