Мы с доктором уговаривали мадемуазель де Ла-Шо воспользоваться расположением маркизы де Помпадур, но мы имели дело с девушкой, чья скромность и застенчивость равнялись ее заслугам. Как ей представиться в бедной одежде? Доктор сейчас же отвел это возражение.

Вслед за одеждой последовали другие предлоги, затем еще другие. Поездка в Версаль откладывалась со дня на день до тех пор, пока не стало уже неудобно ее совершить. Прошло некоторое время, и мы перестали об этом говорить, когда прибыл тот же посланец со вторым письмом, полным самых любезных упреков, и с тою же деликатностью снова оставил денежное награждение, равное первому. Об этом великодушном поступке маркизы де Помпадур никому не было известно. Я рассказал о нем господину Коллену,^{239} доверенному лицу маркизы, раздававшему ее тайные милости. Он ничего об этом не знал, и мне хочется думать, что поступок этот был не единственным, который ушел с ней в могилу.

Таким-то образом мадемуазель де Ла-Шо дважды упустила случай выбраться из нищеты.

После этого она переехала на окраину города, и я совсем потерял ее из виду. Я знаю только, что остаток ее жизни был сплошь одни печали, болезни и нищета. Двери родительского дома были наглухо для нее закрыты. Она напрасно пыталась прибегнуть к посредничеству святош, которые преследовали ее с таким усердием.

— Это в порядке вещей.

— Доктор не покидал ее. Она умерла в нищете на чердаке, между тем как маленький тигр с улицы святого Гиацинта, единственный ее любовник, занимался медициной в Монпелье или в Тулузе и, живя в полном благополучии, пользовался заслуженной репутацией ловкого человека и незаслуженной — человека порядочного.

— И это тоже в порядке вещей. Если существует добрый и честный Танье, то провидение посылает ему такую особу, как Реймер; если встречается добрая и честная де Ла-Шо, то на долю ей выпадает Гардейль, для того чтобы все было к лучшему в этом мире.

— Но, быть может, мне возразят, что неосмотрительно судить о человеке по одному поступку; что, если следовать такому строгому методу, число порядочных людей на земле оказалось бы меньше, чем, по евангельскому учению, число праведников на небесах; что можно быть непостоянным в любви и даже хвастаться бессовестностью в отношении женщин и в то же время не быть лишенным ни благородства, ни честности; что нельзя погасить загоревшуюся страсть или разжечь угасшую; что и так уже достаточно людей в домах и на улицах, справедливо заслуживающих название негодяев, чтобы еще выдумывать несуществующие преступления, которые увеличили бы число этих негодяев до бесконечности. Меня спросят, не изменил ли я когда-нибудь, не обманывал ли, не бросал ли женщину без причины. Если б я вздумал ответить на эти вопросы, мой ответ не остался бы без возражений, и завязался бы спор, который мог бы продолжиться до второго пришествия. Но, положа руку на сердце, скажите-ка мне, господин защитник обманщиков и изменников, сделали бы вы тулузского доктора своим другом?.. Вы колеблетесь? Этим все сказано; а я после этого молю бога взять под свою святую охрану каждую женщину, на которую вам вздумается обратить ваше благосклонное внимание.

— Вернемся?

— Еще рано.

— Видите, какие тучи?

— Не бойтесь, они исчезнут сами, без малейшего дуновения ветерка.

— Вы думаете?

— Я часто наблюдал за ними летом, в жаркую погоду. Нижняя часть атмосферы, освободившись от дождевой влаги, вновь вбирает в себя часть густых испарений, которые образуют темную пелену, скрывающую небо от ваших глаз. Масса этих испарений более или менее равномерно распределяется в массе воздуха, и благодаря этому распространению или соединению — назовите его, как вам угодно, — атмосфера становится прозрачной и ясной. Над нашими головами некий лабораторный процесс совершается в естественных условиях. Через несколько часов лазурные брызги начнут пробиваться сквозь разреженные облака. Облака станут рассеиваться все больше и больше. Лазурные клочки будут увеличиваться и расширяться. Скоро вы обнаружите, что черный креп, который так испугал вас, исчез неведомо куда. И вас удивит и обрадует прозрачность воздуха, чистота неба и красота дня.

— Так оно и есть. Пока вы говорили, я следил за тем, что происходило в небе. Казалось, что все совершается по вашему приказанию.

— Этот феномен представляет собой всего лишь рассеивание воды воздухом.

— Подобно тому, как запотевшая поверхность стакана, наполненного ледяной водой, это лишь выпадение осадков.

— А эти огромные шары, плавающие или подвешенные в атмосфере, есть не что иное, как избыток воды, которую насыщенный влагой воздух не в силах рассеять.

— Они словно куски сахара на дне кофейной чашки, которые уже не могут раствориться.

— Прекрасно.

— И вы обещаете мне, что к нашему возвращению…

— Вы увидите такой звездный свод, какого не видели еще никогда.

— Раз мы продолжаем нашу прогулку, не могли бы вы сказать мне — ведь вы знаете всех, кто здесь бывает, — кто этот высокий, сухощавый, печальный господин, который сидел, не проронив ни слова, и которого оставили одного в гостиной, в то время как остальное общество разбрелось кто куда?

— Это человек, чье горе я глубоко уважаю.

— А зовут его как?

— Шевалье Дерош.

— Это тот Дерош, который после смерти отца-скряги стал обладателем огромного состояния и прославился своим мотовством, любовными похождениями и тем, что постоянно менял род своих занятий?

— Он самый.

— Это тот безумец, с которым произошло множество превращений? Это его видели поочередно то в сутане, то в судейском платье, то в военном мундире?

— Да, это он.

— Как он переменился!

— Его жизнь — цепь невероятных событий. Это одна из несчастнейших жертв капризов судьбы и опрометчивости людских суждений. Когда он отказался от духовного сана ради судебного ведомства, его родня яростно возражала, и вся толпа глупцов, которые никогда не преминут принять сторону отцов против детей, принялась дружно злословить.

— А какой поднялся крик, когда он оставил судейство и поступил на военную службу!

— А между тем, что он сделал? Он только проявил силу характера, которой мы обычно кичимся друг перед другом, ему же она снискала славу сумасброда. А вы еще удивляетесь, что безудержная болтовня этих людей докучает мне, раздражает, оскорбляет!

— Признаюсь вам, что и я судил Дероша, как все остальные.

— Вот так, из уст в уста передаются нелепые слухи, которые человека порядочного превращают в подлеца, умного — в глупца, честного делают плутом, а мужественного — безрассудным, и наоборот. О, эти наглые сплетники не стоят того, чтобы с их одобрением или порицанием считались. Слушайте, черт возьми, и умрите со стыда.

Совсем молодым Дерош становится советником парламента.^{240} Благоприятные обстоятельства быстро помогают ему попасть в Большую палату. Советники по очереди заседали и в Ла Турнель, и как-то Дерошу случилось докладывать одно уголовное дело. По его заключению злоумышленник был приговорен к смертной казни. В день совершения приговора, по обыкновению, те, кто вынес его, отправляются в ратушу, дабы выслушать последние распоряжения несчастного, ежели он пожелает сделать их, как это и случилось на сей раз. Дело было зимой. Дерош и его коллега сидели у огня, когда им объявили о прибытии осужденного. Сломленного пыткой человека внесли распростертым на тюфяке. Едва оказавшись в комнате, он приподнимается, обращает взор к небу и восклицает: «Великий Боже! Суд твой праведный!» И вот на своем тюфяке он у ног Дероша. «Это вы, сударь, осудили меня! — обращаясь к нему, говорит он резким, громким голосом. — Я виновен в преступлении, в котором меня обвиняют, да, я преступник, признаюсь. Но вы этого не можете знать». И вернувшись к судебному разбирательству, он доказывает — и это становится ясным как день, — что не было ни солидных доказательств в деле, ни справедливости в приговоре. Дерош с ног до головы охвачен дрожью, он встает, разрывает на себе судейскую мантию и навсегда отказывается от губительной обязанности распоряжаться жизнью людей. И его называют безумцем! Человека, который знает себя и боится осквернить церковное одеяние дурным поведением или однажды запятнать себя кровью невинного.